Александр Архангельский - Музей революции
6
Народу в молодом просторном храме было мало; благоухало медом, ладаном, начисто вымытым каменным полом. Две молчаливые женщины в белых одинаковых платочках счищали кисточками воск с подсвечников, похожих на гигантские медные ступки; сухощавый чоповец в черной тужурке раздвинул раскладной тряпичный аналой, положил на него телефонную трубку с рогулей, пристроил рядом с трубкой маленький молитвенник и благостно гудел, как шмель над васильковым полем.
Влада прислушалась.
Радуйся! – взрыдывал чоповец, и произносил красивые слова, которые она не понимала; радуйся! – и снова неразборчивым речитативом.
Телефон, предусмотрительно поставленный на зуммер, замычал и стал метаться, как больной в постели; чоповец накрыл его ладонью, усмиряя, дочитал свое долгое радуйся, заложил молитвенник расшитой цветастой закладкой, и только после этого ответил.
– Слушаю. Дааа. Нееет. Дааа. Пооонял. Благословите исполнять. Спаси Гооосподи.
И поспешил по направлению к алтарной части.
Влада купила десяток самых дорогих свечей, плотных и гладких, и только тут заметила, что на подсвечнике перед Николой нет ни одного свободного отростка, свечи плавятся и гнутся от жары. Влада быстро поняла, что нужно делать: вынула недогоревшую свечку, воткнула свою. Толстая свеча не залезала в тонкое отверстие, пришлось ее закручивать, как саморез. Фитилек капризничал, дымился, но как только пламя разгорелось, свечка запылала ярче всех.
Влада подошла к другим иконам, не особо различая, кто на них изображен; одну свечу пристроила в железный ящик, который бабушка в иконной лавке назвала кануном; другую зажгла перед черным крестом возле выхода, и, довольная собой, пошла в машину.
На улице быстро смеркалось; сверху казалось, что город светится молочно-желтым светом, как гирлянда сквозь вату на елке; в салоне дерзко пахло куревом. Но Влада стерпела, только попросила: а вы чуть-чуть окошко приоткройте? И, вдыхая ледяную свежесть, они полетели под горку, с высвистом ворвались на проспект, и домчались до спортивно-ярмарочного комплекса за четверть часа.
– На фамилию Саларьева заказано? – спросила Влада у красотки с синими рекламными глазами.
– Господин Саларьев резервировал, – манерно пропела красотка. – Полулюкс на третьем этаже, от лифта направо… четыреста восемь. Только господин Саларьев не заехал… но у него оплачено вперед, и бронь, и номерочек… на двое суток… так что не займут, не беспокойтесь.
– А я не беспокоюсь, – ошарашенно сказала Влада.
7
Она сама велела Павлу не звонить и при этом не стала записывать его номер: зачем, если можно прокрутить последние звонки, и найти его по питерскому коду? И лишь теперь сообразила, что прокручивать ей нечего, потому что память телефона девственно чиста. В день вылета в Москве не оказалось пробок, они приехали в аэропорт часа за полтора, и она взялась за телефон, выпотрошила эсэмэсы, стерла список вызовов… что за привычка наводить порядок, где не надо… нет, ну какая дура!
– Где у вас зона вай-фая?
– А вооон там, в барной зоне, видите, второй этаж, похоже на боксерский ринг?
Длинный мальчик во фрачной рубашке, извиваясь, поспешил за черным, без сливок, двойным (по крепости, не по объему! ясно?). Он был недоволен тем, что девушка не заказала алкоголя, а на кофе чаевых не заработаешь. Но девушка возбуждена, а это значит, что кофе скоро будет выпит, и за ним последует чего-нибудь покрепче.
Слишком громко бурчал телевизор, подвешенный на тросике, в эфире экстренные новости, задержаны еще четыре человека, один из них с двойным гражданством, их подозревают в шпионаже. Влада обреченно тыкала в экран планшетника, наугад пытаясь вскрыть свой собственный пароль от скайпа, но, как собака из охранной будки, каждый раз вылетала сердитая надпись: введите ключевое слово. Набирала vlada – отказ; пробовала vlada28 – неправильно введен пароль, wlada, v_lada, vla_da – бесполезно.
– Ваш двойной по крепости. Может, все-таки пироженных? Нам эклеры завезли… все понял, подойду попозже.
Не в том беда, что сорвалось свидание – не вышло приключение, и ладно. В известном смысле даже стало легче, не нужно мальчика опутывать и после твердо останавливать у края. О Приютине узнаем у кого-нибудь другого. Главное, что мама будет жить в ухоженной квартире, а то когда бы Влада еще собралась. А так – и совесть чиста, и противная тетка довольна.
Нет, беда заключалась в другом. В том, что карты не сходились, как в плохом пасьянсе. Слишком много совпадений, но гораздо больше нестыковок; кажется, все это не к добру. Павел выскочил, как черт из табакерки, и сразу спрятался обратно, бронь выкуплена, но в комнату не заселились, скайп не грузится, а номер из памяти стерт. В подобных случаях Натуся, лучась неподдельным довольством, заставляла Владу углубленно медитировать, чтобы совесть сама подсказала, чем ты погрешила против кармы. Но сколько Влада ни пыталась, не могла припомнить ничего такого, за что судьба могла потребовать расплаты. В бизнесе она своих не предавала; Колю она обманула, но это не такой обман, который ухудшает карму: безобидный, милый и домашний, к тому же ради пользы дела… Почему же нарастало ощущение, что ее засасывает черная дыра, тянет, как магнитом – в неизвестность?
И сама двусмысленная обстановка, темный бар, зависший над огромным залом, в котором гулко разбирают выставку, мертвенно-синий свет, извивающийся официант, – все усиливало смутную тревогу. Глупую, не выводимую из обстоятельств, и от этого не менее гнетущую.
– Официант! Сухой мартини с соком!
Гибкий мальчик победно улыбнулся и побежал за выгодным заказом; это ведь только начало, за мартини непременно попросят салатик, за салатиком еще «Мартини»; у девушки случилась неприятность, ей нужно страдать, несите меню.
8
Обычно астма приближается, как летняя гроза: темнеет в глазах, в ушах погрохатывает. Секунда – и небо обвалится громом.
Однажды он уже остался без лекарства; давно, еще до эмиграции. Летел из Самары в Москву; они набрали высоту, он нагнулся, развязать шнурки, слишком глубоко вдохнул, и почувствовал лежалый запах пыли. Перед глазами закрутились радужные мушки, и астма подло влепила под дых. Выход из бронхов закрылся, как будто его прострочили стежком, надышанный воздух остался в тугом животе.
Ройтман делал судорожные вдохи, накачивая легкие, как волейбольный мячик; казалось, отстегни ремень защиты, и его потянет к потолку. К концу полета он уже ничего не соображал; закрыл глаза, уперся головой в иллюминатор, обхватил себя руками, как стыдливая девушка после купания, и повторял буддийской мантрой: выдавить воздух, выдавить воздух, выдавить воздух.
Сразу после приземления, не дожидаясь багажа, он вышел в замызганный зал ожидания, в дорогой аэропортовской аптеке купил паршивенький беродуал, трясущимися стариковскими руками вставил в рот пластмассовый холодный стержень, и рывком заглотил ядовитую пыль. В нос ударило ментолом с примесью йода, наружу прорвался счастливый рыдающий кашель. Вместе с кашлем отлетала застывшая слизь, похожая на жидковатый рыбный хрящик. Ройтман не стесняясь сплевывал под ноги, снова кашлял – с наслаждением, навзрыд.
И вот опять.
Почуяв приближающийся приступ, Ройтман обозлился на Петровича, успел сладострастно подумать: «уволю!»; но три-четыре вдоха, и живот раздулся, легкие закрылись, и он забыл о гибели охранника – мертвым уже не помочь; по-настоящему реальным было только это: глухая тишина, непроницаемая, мертвая порода и он, выдавливающий горький воздух, как механический кузнечный молот: раз, два, три, собрались с силами, толчок, свиристящий выдох. Перерыв. Раз, два, три…
И чем меньше оставалось в нем энергии, тем равнодушнее он ощущал, что смерть поблизости. Она была совсем пустой и очень мягкой. В нее хотелось погрузиться, она его спокойно и доброжелательно ждала. Но при этом Ройтман почему-то знал, что сейчас он не умрет. И прокручивал одну и ту же сцену: он обхватывает синими губами белый сосок ингалятора, всасывает кислый распылитель, как грудной младенец молочко, и ушедшая жизнь возвращается.
Он почти не удивился, различив перфораторный посвист отбойника, который увязал в завале, как сапог в болотной жиже; посвист становился громче и опасней, насыпь содрогалась и крошилась. Где-то рядом, но как будто вдалеке, охранник и историк с воплями оттаскивали тело, опасаясь оползня; каменная пробка стала осыпаться и просела; под потолком образовался узкий лаз; по нему, как тараканы, проползали люди и со стуком сваливались вниз, все почему-то кричали, вот их второй охранник, отправленный встречать у выхода, молодец, наградим, не подвел.
Последней спрыгнула Алла, любимая единственная дочка, и сразу же бросилась к папе, который стоял на коленях и методично истязал себя короткими толчками: Хы. Хы. Хы.
