Александр Самойленко - Долгий путь домой

Он втащил в дом лестницу, засветил керосиновую лампу.

– Надо посмотреть, что там, – Грим показал глазами вверх, на люк чердака.

На чердаке было голо и чисто. Только справа от лаза, на расстоянии вытянутой руки, лежал какой-то узел. Грим подтащил его поближе, ощупал. Под тряпкой захрустел толстый целлофан.

– Прими-ка! – он подал Машеньке узел. Она приняла его, опустила на пол и звонко чихнула.

– А пыли!

Он вынес узел на крыльцо, развязал его, отбросил подальше в сторону пыльную, истлевшую от времени тряпку. Развернул целлофан и увидел знакомую ему приемистую жестяную коробку из-под чая. Грим бережно обтёр ее рукавом рубахи и занес в дом.

– Глянь-ка! У нас в ней индийский чай хранился. Он же в жутком дефиците был, так мать, если нарвется на него, накупит пачек и ссыпает потом в эту банку.

– Давай-ка это потом, – Мария Владимировна забрала у Грима коробку, поставила её в шифоньер. – Рыба готова!

Они ели вкусно, с наслаждением. Выуживая изо рта ребро голавля, Грим сказал:

– Жить надо здесь! Ловить рыбу, пить молоко, растить картошку и мыться в бане. Только в бане! Ты когда-нибудь мылась в деревенской бане? Нет?

Ничего, это мы поправим. Я тебя, знаешь, как попарю-помою!

– А как же культурная жизнь?! – Мария Владимировна посмеивалась, слушая Грима. – Театр как же?

Грим ответил, облизывая пальцы и присматривая себе следующий сладкий кусок:

– А-а-а, тебе театр нужен?! Да я тебе такой театр устрою – обхохочешься! Ты только скажи – хочу театр. И будет – будьте любезны! Эй-эй, вы что ж, графиня, мне хвост подсовываете, да еще карася, там же одни кости! Я вот головы возьму, посмакую!

Затем пили чай вприкуску с медом, шумно тянули его, сложив губы дудочкой. Грим даже с блюдца попробовал, поставил его на растопыренные кверху пальцы, но уронил, обжёг кипятком колени, и они расхохотались над своим баловством.

После завтрака Мария Владимировна убрала со стола, протёрла клеенку тряпкой, поставила на стол банку.

– Ну, вот теперь давай посмотрим, что там… – было видно, что она сгорает от любопытства, как ребенок, открывающий пакет новогоднего подарка. Грим обтер пальцы о рубашку, помедлил и осторожно открыл крышку. Банка была полна каких-то бумаг. Сверху лежало свидетельство о смерти матери…

– Это не иначе как Гор дик все материны бумаги прибрал. Вот свидетельство и лежит сверху. Это хорошо, это нам понадобится, когда Петьку искать начнем. На-ка, положи в папку.

Он пока ничего толком не читал – не находил сил, выкладывал на стол какие-то квитанции, чеки, записи. Дошел до мешочка, вроде кисета… Взвесил его на ладони.

– Тяжелое что-то. – Гриму было не по себе. – Что это может быть…

Он растянул шнурочек горловины. На стол выпал орден «Знак Почета» и следом орденская книжка.

– Чей это?!

– Ну не Гордика же! – Мария Владимировна смотрела на Грима настороженно, она чувствовала его страх. – Читай, там написано…

Он раскрыл орденскую книжку, прочитал под нос:

– Награждена Сидорова Полина Федоровна, орден «Знак Почета»…

– Интересно, за что… – Грим совсем растерялся, у него в голове не укладывалась мысль, что у его матери, от которой он сбежал, может быть орден.

– Вспоминай… – Мария Владимировна продолжала внимательно смотреть на Грима, с укоризной слегка покачивала головой. – Кем она была?

– Дояркой, кажется, – Грим напрягал память. – Точно, дояркой.

– Ну вот видишь! «Кажется» ему! – Грвфиня встала, подошла к окну. Сказала задумчиво:

– «Знак Почета» это не халам-балам! У нас в школе, в которой я работала, директор тридцать лет отпахал, когда ему «Знак почета» дали. Это ж сколько ей, простой женщине, надо было работать, чтобы орден такой получить… Она орденоносец, а в деревне только о мужиках её и болтают. Скоты!

Грим принял слова Марии Владимировны и на свой счёт, смутился, пристыженный, опустил голову. Даже лицо ладонью прикрыл. Она вернулась к столу.

– Ладно, давай смотри, что там еще…

Под мешочком с орденом лежали конверты, много конвертов, и все одинаковые. Грим взял первый… На нем рукой матери в строке «Кому» было написано «Ванятке». Остальные графы были пустые. Заполнен был только «Обратный адрес» и «От кого».

Он достал из конверта лист, развернул его, начал читать и голос его тотчас стал глухим и срывающимся… «Дорогой мой Ванятка, – писала ему мать. – Где ты, сынок? Я бы отправила тебе письмо, да не знаю куда. Прости меня, беспутную, не суди строго маму свою, нехорошо это, сынок. Грех это. Ты бы вернулся, Ванятка, я бы тебе оладушков со сметанкой сделала, баньку истопила. Потом мы бы за грибами пошли…»

Грим оторвался от письма. Плакал он безмолвно, сидел с каменным лицом, стиснув зубы, и из глаз скатывались слезы, будто ничего особенного с ним не происходило, а просто он чистил едучий лук и морщился от этого. Он покашлял, сдерживая себя, попросил воды. Мария Владимировна зачерпнула из ведра, молча протянула ему кружку.

– Я это… я пойду, – Грим встал, пряча в пол глаза, быстро прошел к двери. На пороге сказал, не оборачиваясь: – Я пойду баньку затоплю. На вечер. Помыться надо… Ты тут почитай сама, расскажешь потом. А то я… боюсь.

Старую снаружи баньку внутри обшили новым шпунтом, и была она внутри чиста, опрятна. Гордик расстарался, даже свет провел. Видать, заезжие рыбаки-грибники любили попариться, и он включил сидоровскую баню в перечень своих платных услуг. Грим затопил баньку, начал носить от речки воду в бочку у каменки. Носил упрямо, остервенело, пока бочка не стала полной. После этой тяжкой работы он присел на скамеечку у входа, привалился мокрой от пота спиной к бревенчатому срубу, подставил лицо солнцу. В груди, там, где душа, вроде полегчало, комок в горле исчез, и он уже мог дышать свободно.

– Я Петьку найду, мать, я уже начал, – сказал он в небо. – Его хорошие люди взяли, так что он пропасть не мог. Не должен был пропасть.

Сквозь сощуренные от солнца веки он увидел, как в калитку прошмыгнула Верка, жена Гордика, и, озираясь по сторонам, бегом метнулась в дом. В фартуке на животе у неё было что-то завернуто. Почти тотчас она выскочила из дома и также, озираясь, бегом, выскочила из усадьбы. Он только покачал головой, взял с полка кусок хозмыла и пошел к реке. Мылся ледяной водой долго, стоял на берегу, согреваясь, и опять мылился и окатывал себя из ведра. Теперь он был готов вернуться в дом, на глаза Машеньки.

Графиня уже замесила тесто, раскатала сочень и теперь нарезала лапшу. По дому расплывался из кастрюли аромат.

– Верка прибегала, курицу принесла, – сообщила Мария Владимировна. – Я вот лапшу готовлю… Запугал ты землячков до психоза. Дерганая вся, спрашивает, Сталин дома?

– А ты ей что сказала?

– Сказала, Сталин в Кремль уехал.

– А она что?

– А она обрадовалась, говорит, ему там ничо не обломится, в Кремле всё занято. Я там отложила одно письмо, – она показала ножом на край стола, – прочти его. Остальные можно потом…

Грим сел читать… «Здравствуй, Ванятка, я заболела, у меня рак. Откуда взялся, непонятно. Врачи сказали – надо делать операцию. Но я отказалась, Петеньке не с кем будет быть, когда я больнице. Просила наших присмотреть за ним, да они все отбрехались. Решила – пока в силах, буду дома с Петенькой, а потом уж как выйдет. Чай, люди не дадут Петеньке пропасть. Ванятка, ты найди его, братика своего. Живите далее вместе в дому. Я дом и землю на вас отписала, завещание в чайной банке. Нотариус сказал, что вы наследники первой очереди, но я не шибко это поняла. Какая еще есть очередь, вторая, что ли, если на этом свете нас только трое, я да вы. А как помру, будете только вы вдвоем. Придерживайтесь друг друга, мать-то у вас одна. Отцов не ищите, зачем они вам разные? Храни вас Бог…»

– Надо на могилку сходить, прибраться там, – сказал Грим. Мария Владимировна кивнула.

– Я тоже так подумала… Сейчас вот лапши похлебаем и пойдем. Ты пока что взять надо – посмотри. Лопату, грабли, топор. Может, моток проволоки найдешь. От коров.

…Земля была легкая, податливая. Они быстро выдергали с могильного холмика сорняки, Грим оправил его лопатой, вырубил вокруг кусты, забил по углам колья и натянул проволоку. Мария Владимировна отгребла граблями мусор, посадила на могилку кустики полевых цветов, выкопанные по пути на погост.

– Пока так, – сказал он, – потом памятник привезу. А вообще, Михалыча сюда надо, он бы всему кладбищу вид дал.

Брагин позвонил вечером, сказал, что обстановка спокойная и завтра можно приехать. Грим набрал Гордика.

– Когда завтра первая электричка в город? В десять? К девяти выкатывай свою тачку, отвезешь нас к поезду.

Грим и Мария Владимировна подошли к дрезине и обомлели. Гордик в очках комбайнёра, положив руки в крагах на руль, сидел в салоне «Победы», точнее в её кузове, приваренном к станине дрезины. Кузов легковушки был зачищен абразивом, загрунтован и покрашен красной грунтовкой, отчего сооружение было похоже на странную пожарную машину. Сзади, сбоку, на месте крыла, под защитным козырьком поблескивал никелем движок. Справа и слева вперед торчали толстенные оглобли, отчего аппарат одновременно смахивал и на пожарную машину, и на двуствольную пушку.