Инна Тронина - Самосожжение
– Говорю Галке – разведись, я вас с Найкой прокормлю. Так нет, Игорёшка ей нужен! Улитка безрогая… Мать свою безмерно уважает. А образования у неё – семь классов, да и те под вопросом. Сонька Горбунова из Бологого приехала в Москву с одним фанерным чемоданом. Окрутила мастера в цехе, женила на себе. Всю жизнь сидела у мужа на шее, да и теперь тоже сумела устроиться. Ради Галки я даю деньги на их семейство.
Дина выпустила из ноздрей струйки сухого коньячного дыма, резко повернулась к Озирскому.
– Надеюсь, Андрей Георгиевич, что Оксана вам всё рассказала. Про вечер пятнадцатого августа, про нашу незабываемую ночь на шестнадцатое. Простите, что заставила вас ждать две недели…
Профессия научила Дину разбираться в мужской красоте, и я видела, как волнует куртизанку близость человека с лицом молодого Алена Делона и фигурой Рэмбо. Судя по всему, контакт у них должен получиться.
– Ладно, прощаю! – Озирский постучал сигаретой о край пепельницы из толстого, зеленоватого, как его глаза, стекла. – Давайте теперь исправлять положение. Вы согласны прямо и откровенно ответить на мои вопросы? Надеюсь, вам ясно, какими они окажутся. Оксана вам вкратце ситуацию обрисовала. Так вот, я хочу получить ваше разрешение на использование диктофона во время нашей беседы. Я мог бы применить технику тайком, но не захотел. В ваших интересах, Дина Геннадьевна, ничего от нас не скрывать. Я сразу предупреждаю, что диктофонная плёнка – не подписанный вами протокол. Юридической силы она иметь не будет. Вы всегда сможете сослаться на то, что просто пошутили с нами или немного пофантазировали. Но всё-таки я очень прошу вас говорить правду. А я уж постараюсь помочь вам…
– Используйте, что хотите! – Дина махнула сигаретой и едва не прожгла свой драгоценный муслин. – Скрывать ничего не стану – мокрый воды не боится. Да и что вы можете со мной сделать? Убить? Сама хотела уйти из жизни, но мне помешали. Посадить? Сидела и ещё посижу, благо все человеческие лица мне одинаково противны. Мне всё равно, кто будет рядом, – бутырские зэчки или приличные гражданки с московских улиц. Вызволять меня потребовалось Галке и Илье, а я просто пошла им на уступки. Ради того, чтобы не подставлять их, примерно выполняла все условия договора, не пыталась скрыться. Задумывала, ещё до истории со Стасом, уехать в Хайфу, в Израиль. У одного из моих друзей там отличная двухкомнатная квартира. По маме я еврейка, так что моя кандидатура – проходная по всем статьям. Но нет, я поняла, что не смогу жить там, и приползу в Москву умирать. Я здесь родилась, и ничего изменить уже не могу. А что касается вашего задания, то вы выполнили его, и перед заказчиками отчитаетесь. Мне гораздо легче объясниться с семьёй через диктофон, чем напрямую. Они хотели знать обо мне ВСЁ – пусть знают. Сразу договоримся о том, что деньги я вам не плачу, а мой перстень переходит в собственность агентства. Он стоит больше, чем залог, адвокатские услуги и работа ваших сотрудников. А теперь спрашивайте. Я вас внимательно слушаю.
Дина погасила сигарету и уселась поудобнее, не забыв эффектно сплести ножки.
– Вам и сестра отвратительна? И племянница? – Я была потрясена до глубины души. – А мне казалось, что вы все друг друга любите. И я завидовала вам… Получается, ошибалась?
– Найка – себе на уме девочка, с ней интересно. Но она мала ещё. А вот Галине впору, как в Вятских Полянах, слово «раб» на лбу выкалывать. Помните? Электрик Комин подпольный цех в земляной норе устроил, бомжих там работать заставлял. Во «Времечке» про него сериал крутят…
– Да, знаем, видели, – кивнул Андрей. – Но мы не обязательно вас посадим. Вам есть, что терять, за что бороться. Снова взять вас под стражу можно было и без этой встречи на природе – просто в связи с открывшимися обстоятельствами. Я хотел совершенно о другом поговорить.
– О чём хотите! – с готовностью согласилась Агапова. – Преступники обожают тюремными вечерами изливать душу. Особенно преступницы. Бабье сердечко слабое, просит сочувствия и понимания. А я о-очень много интересного способна поведать, вот увидите! Так мы проведём субботний вечер, а потом настанет полночь. И как говаривала тётя Злата: «Слава Господу Богу, отмучились сегодня. На один день к смерти ближе!» – Дина провела пальцами по щеке, чтобы унять судорогу.
– Мрачноватая поговорка, – покачал головой Озирский. – Я видел вашу тётю на фотографии – стильная женщина, изысканная, моложавая. Такие, как правило, любят жизнь. Уж, по крайней мере, умирать не хотят…
– Жизнь?! Любят?!! – Дина расхохоталась и резко оборвала смех. – Эту, нашу? Ну, тогда они кретины!.. Тётя Злата не могла её любить, никак, понимаете?.. Именно потому, что была такая, как вы сказали. Её назвали на букву «З» в память бабушкиного брата Зиновия Йодера. Так вот, он иначе чай не пил, кроме как из чистейшего хрустального стакана в серебряном начищенном подстаканнике. Мешал чай золотой ложечкой, а под стаканом лежала на каждый день новая крахмальная салфетка. Сам он был одет в «тройку» дорогого сукна, и к ней – батистовая сорока с атласным галстуком. И работал-то обыкновенным зубным врачом, не банкиром и не министром. Тётя Злата пошла в него – лицом, характером. И не смогла жить так, как тут бабы живут. Полуторачасовые концы на работу и обратно, набитые вагоны метро, очереди, бедность, неустроенность. Муж её бросил с двухлетним Ильюшкой. Впрочем, это ещё не самое страшное. Я бы хотела оказаться безотцовщиной, да не довелось. На сто двадцать рублей плюс грошовые алименты тёте надо было воспитывать сына, да при этой оставаться красивой женщиной. Мама и тётя не были рождены для собачьей жизни и сорвали себе нервную систему, погубили здоровье. Прожили намного меньше, чем могли бы. И бабушка Даня – то же самое, до пенсии два года не дотянула… Они тосковали по холе и неге. По драгоценностям и туалетам. Хотели делать маникюр, прихорашиваться перед зеркалом, мешать золотой ложечкой кофе. А их приравняли и бабам-тяжеловозам – выносливым и тупым. Лошадок этих тёте в пример ставили, когда она начинала жаловаться на судьбу. «А как же другие?» Какие другие?.. Те, кого из изб, из бараков в Москву прописали, зачем-то образование им дали. А они опять позабыли, как в пальцах карандаш держать! «Каждому своё» – мудрый закон, нарушенный революцией. Нашу семью опустили, а за её счёт подняли других. Тех, кто под коровой должен был сидеть, у станка стоять, с коромыслом ходить. А им дипломы под туш выдавали в доказательство того, что они – интеллигенция! Но мозги им не пересадили, менталитет не поменяли. Они всю жизнь тоскуют по пьянкам, дракам, подвалам, лохмотьям, вшам… Да ещё по царю-батюшке. – Дина тяжело вздохнула, и я поняла, что она плачет. – Тётя Злата ждала кончины, как праздника. И надеялась на то, что за гробом – вечный сон. Ужасно расстроилась, когда в прессе высказали предположение о существовании потустороннего мира. Давление ещё выше подскочило, хотя дальше, казалось, некуда. Теперь тётя Злата всё знает про загробную жизнь. А мама ещё раньше узнала, бедная моя… Она-то бодрилась, утешала младшую сестру. Себя держала отменно, никто её не видел без маникюра и с плохой причёской. А по ночам себе и нам с Галкой наряды шила, вязала на машинке. Маленькая, худенькая, с крошечными ручками, она надрывалась, обслуживая отца. А для чего, спрашивается? Узнав о мамином диагнозе – рак прямой кишки – он свалил к своей ученице. И безбедно прожил с ней больше семи лет, пока я его не послала насчёт того света разведать. Газен-ваген для него – вполне достойная кара. Тётя Злата тогда ещё жива была – ей радость доставила. Да-да, признаюсь, записывайте на диктофон! Я не стыжусь, а горжусь этим! Своего родного отца я прикончила собственноручно. Только уж, пожалуйста, учтите, зафиксируйте каждое моё слово. Я не отказываюсь от собственных грехов, но чужих мне не надо. Клянусь памятью мамы, что скажу вам чистую правду. Больше ничего дорогого у меня на этом свете не осталось…
* * *– Я непременно запишу всё. – Озирский налил себе из бутылки минеральной воды, выпил. Потом перевёл дыхание. – И постараюсь понять вас. Насколько мне известно, следователь, который ведёт ваше дело, подхода к вам не нашёл?
– Будем называть это так. – Дина прищурила глаза, и лицо её стало жёстким, неприступным. – Он выстреливал в меня один вопрос за другим, и я видела, как хочется ему поскорее отстреляться. Говорил металлическим голосом – прямо как робот. Смотрел на меня брезгливо, будто я таракан. Для меня распахивать перед таким душу – что идти нагишом по Тверской. Холодно, стыдно, бессмысленно и смешно. Я долго ждала, надеясь дождаться…
– Кого? – Андрей опять чиркнул зажигалкой.
– Получается, что вас с Оксаной. Я счастлива, что дождалась. Будто блуждала в тёмном лесу, не могла выбраться на дорогу, потому что по обочине бегали свирепые цепные псы, которые вмиг разорвали бы меня. И наконец-то вдруг услышала человеческие голоса. Вы не считаете меня грешницей, а себя – праведниками. Видите во мне не отброс общества, а просто несчастную, оступившуюся бабу…
