Александр Проханов - Крым
Лемехов перебирал четки, смотрел с высоты на Средиземное море, и могучие турбины несли его в небесах к заветной цели.
Стамбульский аэропорт был грандиозным месивом разноязычных народов, которые сдвинулись со своих насиженных мест, текли по миру, сталкивались, слипались, вновь распадались, вовлеченные в кружение по континентам. Словно искали и не находили заветного места.
Ночью в самолете из Стамбула в Москву он погрузился в дремоту. Его сон напоминал мглу, в которой что-то рокотало, переливалось, струилось. Эта мгла вдруг сложилась в отчетливый образ. Он видел купол, построенный из грубых камней, какие бывают в старинных палатах и храмах. Под этим куполом, глубоко внизу протекало действо, то ли многолюдное собрание, то ли церковная служба. Пестрые оживленные люди, огоньки, детские и женские лица. Купол над ними начинал сотрясаться, камни шевелились, крошились. Сверху на них давила чудовищная сила. Вся устойчивость кладки держалась на одном-единственном камне, помещенном в центр купола. Этот «замковый камень» дрожал, был готов упасть. И тогда вся груда камней обрушится на людей и раздавит. Он, Лемехов, подпирает руками «замковый камень», не дает упасть. Чувствует жуткое дрожанье свода, страшную силу, сокрушающую кладку. Руки его отекают кровью, жилы набрякли и рвутся. Он из последних сил удерживает «замковый камень», чувствуя чудовищную, неземную природу этой кромешной силы.
Очнулся от глухого толчка. Самолет выпустил шасси, снижался. За окном в утреннем свете зеленели подмосковные леса, сияли озера и реки, переливались крыши поселков.
В ВИП-зале он ожидал увидеть встречающих. Рукопожатия, приветливые лица, бодрые пожелания. Дорожный саквояж – в руки охранника. Беглый обмен впечатлениями. Глаза Верхоустина, которые станут подобны василькам, когда он услышит о «скрежете пуль по броне». Уютный, с запахами лаков и кожи, салон автомобиля. По пути в Москву – несколько неотложных звонков. Голос Ольги напоминает переливы флейты. Сказать ей или нет о золотом кольце с изумрудом? И прямо с аэродрома, не заезжая домой, – на работу, проводить совещание работников космической отрасли, посвященное «Лунному проекту».
Он сидел в ВИП-зале, но встречающих не было. Он принялся звонить Двулистикову, телефон молчал. Принялся звонить охране, но та не откликалась. Молчали телефоны Верхоустина и Черкизова. Он не понимал, что случилось. Встал и направился к выходу. На выходе он встретился с шофером, который пугливо и неуверенно приветствовал его.
– Что случилось? Сколько я могу ждать?
– Я не виноват, Евгений Константинович.
– Какой там «Лунный проект», если на земле сплошное разгильдяйство!
– Вот, смотрите, Евгений Константинович.
Шофер протянул ему правительственную газету, где на первой полосе, под рубрикой: «Объявления» было краткое сообщение: «Указом президента РФ освобожден от должности заместителя Председателя Правительства РФ, курирующего оборонно-промышленный комплекс, Е.К. Лемехов. Временно исполняющим обязанности назначен Л.Я. Двулистиков».
Лемехов, ошеломленный, смотрел на заметку. Так стремительно несущийся автомобиль ударяет в бетонную стену. Секунда остановки, за которой начинается крушение.
Часть вторая
Глава 23
Из аэропорта Лемехов помчался на работу в Дом правительства, чтобы там найти объяснение случившемуся. Заместитель Двулистиков, верный соратник, закадычный друг Леня откроет ему интригу, объяснит недоразумение, поможет его уладить. Ошибка прессы, ложная информация, административная путаница – все это будет устранено и исправлено. А виновные – будь то зловредные журналисты или нерадивые чиновники – подвергнутся жесткому наказанию.
Он почти бежал по коридору, приближаясь к своему кабинету, замечая, как редкие сослуживцы, встречаясь на пути, испуганно шарахаются. Он готовился увидеть Двулистикова, подыскивал первые, ироничные фразы, в которых должны отсутствовать возмущение и растерянность, а проявится, напротив, свойственная ему твердая властность. Та, которую он проявлял в своих отношениях с заместителем. Но когда он подбежал к кабинету, на дубовых дверях висела табличка, где черным по золоту значилось: «Заместитель Правительства Российской Федерации Двулистиков Леонид Яковлевич».
Лемехов почувствовал, как что-то лопнуло в голове, и золотое превратилось в красное. Он смотрел на траурную черно-красную надпись, и мозг его заливало липким и жарким, как при кровоизлиянии.
Он шагнул в приемную, увидел ужаснувшееся лицо секретарши, пролепетавшей:
– Евгений Константинович!
Толкнул дверь в кабинет. За его рабочим столом, в его кресле сидел Двулистиков. Завершая разговор по правительственному телефону, властным жестом возвращал трубку на место. И прежде, чем сосредоточиться на Двулистикове, Лемехов успел бегло осмотреть кабинет, обнаружив перемены. Исчезла фотография, на которой Лемехов стоял рядом с президентом Лабазовым на фоне истребителя пятого поколения. Ее заменила фотография Двулистикова на фоне баллистической, готовой к старту ракеты. Произошли изменения на маленьком столике, где Лемехов собрал несколько «фетишей», напоминавших о крупных производственных достижениях. Там находилась лопатка турбины сверхмощного авиационного двигателя, голубоватая линза прибора звездной навигации, «умная пуля», не ведающая промаха. Все это исчезло, и на столике появился лакированный древесный корень, напоминавший лесного старичка. Двулистиков был неравнодушен к лесным деревяшкам, вытачивая из них забавные фигурки.
Исчезновение любимых «фетишей» и замена их на чужого идола сразили Лемехова. Захват его рабочего стола и кресла, хозяйский жест, которым Двулистиков держал телефонную трубку, искоренение святынь, разрушение духовных символов, связывающих Лемехова с делом всей его жизни. Все это было чудовищно.
– А ты не поторопился прилепить свое смехотворное имя к дверям моего кабинета? Не поторопился приволочь сюда своего дурного уродца? Своего деревянного черта, который мерещится тебе в каждом сучке? Не думаешь, что вся эта дурь будет сложена в мешок и выброшена на помойку? – Лемехов чувствовал, как едкая кислота жжет горло, как разливается по жилам уксусная ирония, как презирает он сидящего в кресле Двулистикова.
– Этот кабинет теперь мой. А ты – всего лишь посетитель, который вошел без стука. Вместо того, чтобы записаться на прием.
Двулистиков оставался сидеть, и Лемехова поразило его лицо. Все те же маленькие, сдвинутые к переносице глаза, обведенные красной кромкой. Тот же утиный нос в микроскопических капельках жира. Те же плотно прижатые уши с белыми, словно отмороженными хрящами. Но в этом лице не было обычной угодливости, собачьей преданности, стремления угадать малейший каприз Лемехова и кинуться его исполнять. Лицо Двулистикова было злое, жестокое. Лемехов напоролся на это лицо, как на невидимый кол.
– Как? Это говоришь ты, который слепо выполнял все, даже самые ничтожные мои поручения? Кто клялся мне в верности и любви? Говорил, что готов кинуться и заслонить меня от пули? Что я твой кумир? Что я статуя на носу корабля, которая указывает тебе путь в океане? И теперь ты говоришь, что я должен записываться к тебе на прием?
– Нет, ты не статуя на носу корабля. Ты не мой кумир. Я не кинусь заслонять тебя от пули. И больше никогда не выполню ни одного твоего поручения. Я ждал, когда ты придешь в этот кабинет, в котором столько раз меня унижал. Ждал, когда ты придешь, и я скажу, как я тебя ненавижу.
Двулистиков произносил слова длинно, чтобы они звучали дольше и причиняли Лемехову больше боли. Так мучитель отрезает у жертвы кусочки плоти, насыпая в порезы соль.
Двулистиков возбудился. Как всегда в моменты волнения, его железы стали выделять едкий запах, как это делает пахучий зверек. Лемехов чувствовал отвратительное зловонье, которым Двулистиков метил кабинет, закреплял его за собой.
– Я ненавижу тебя! Ненавижу сейчас, ненавидел вчера, ненавидел всю мою жизнь! Ненавидел твою великолепную квартиру, изысканную мебель, хрустальную люстру, библиотеку твоего отца с английскими и французскими фолиантами, дорогой фарфор и хрусталь, который твоя мать выставляла на стол во время обедов. Твоя благополучная великосветская семья была несравнима с моей, бедной, шумной, грубой, с частыми ссорами, в нашей утлой квартирке, в пятиэтажке, рядом с дымной Капотней. Ты помог мне написать сочинение, исправил в слове «удовлетворительный» три ошибки. Как я тебя ненавидел за это! В институте я не отходил от тебя, оттенял тебя, был уродливым фоном, на котором ты ярче блистал. Девушки обожали тебя, и ты выбирал самых красивых, самых недоступных, а мне доставались те, которых ты отвергал. И они, находясь со мной, продолжали тебя обожать. Ты занимался русскими общинами в Казахстане и на Украине. Тебя принимали как объединителя русских земель, как спасителя Русского мира. А я ненавидел тебя за твой успех, за ту наивную и чистую веру, которую ты внушал обездоленным и обманутым людям. Когда ты стал депутатом Думы и взял меня помощником, себе в услужение, как я ненавидел тебя во время твоих блистательных выступлений, во время интервью, во время эфиров на радио и телевидении! Когда тебя пригласили в Академию Генштаба и ты читал курс геополитики заскорузлым генералам, я видел, как твой интеллект превосходит все эти приземленные тупые умы, не способные видеть мир в целом, а только его случайные осколки. И я ненавидел тебя. Я подражал тебе во всем. Покупал костюмы в тех же бутиках, что и ты. Ходил стричься в те же салоны. Старался усвоить твою походку, вальяжную, плавную, как у сытого хищника, готового мгновенно осуществить смертельный прыжок. У меня получалась карикатура, и надо мной смеялись. И я тебя ненавидел! В министерстве я делал за тебя всю черновую работу. Я таскался по всем загнивающим предприятиям, улаживал склоки между армией и оборонной промышленностью, падал в обморок на бесчисленных совещаниях. А ты барственно появлялся на пусках ракет, на испытаниях танковой брони, на открытии авиационных заводов. Тебе удавалось несколькими эффектными фразами описать всю кромешную, денную и ночную работу, которую я выполнял. И начальство благодарило тебя, награждало, повышало по службе. И за это я тебя ненавидел! Я шел за тобой по пятам, как велосипедист движется за лидером, позволяя ему разрезать встречный ветер, хоронясь за его спиной, оставаясь вечно вторым. До того момента, когда лидер выдохнется. Или на его пути встретится камень. Или сломаются спицы его колеса. И тогда второй становится первым, а первый валится в кювет и смотрит оттуда, как удаляется победитель. Так и случилось. Тебе попался камень. Он разбил тебе голову. И ты лежишь на обочине и смотришь, как тот, кого ты считал своей тенью, стал победителем, отрывается от тебя навсегда!
