Игорь Воеводин - Последний властитель Крыма (сборник)
пояс – один».
3 (16) апреля 1918 года, близ ст. Медведовская, Кубань, Россия
Четыре часа пятнадцать минут. Войска уже прошли, остался только арьергард, а пока переезд в аварийном порядке преодолевают обозы. Командует переправой через железнодорожное полото генерал Марков. В двух верстах станция, там – красный бронепоезд, огня которого вполне хватило бы на то, чтобы уничтожить всю Белую гвардию и прекратить Гражданскую войну… Но пока на станции тихо. Морды у лошадей перевязаны, копыта обмотаны тряпками, иногда бинтами, которые снимали с себя легкораненые. Ни огонька цигарки, ни кашля, ни лишнего звука – вязкая предрассветная тишина дышала смертью.
– …А, чтоб тебя… прроклятая! – вполголоса ругался возница застрявшей на рельсах повозки, дергая повод. Лошадь испуганно косила глазом, дергала мордой, хрипела, но не могла сдвинуть повозку.
Марков приблизился к застрявшим и не поверил своим глазам. Группа живописно одетых штатских – кто в визитке, кто в пиджачной паре поверх украинской рубахи и в сапогах, кто во фраке и в шубе, они угрюмо глянули на подскакавшего.
– Вы… кто? – спросил опешивший Сергей Леонидович.
– Мы – члены Рады! – с достоинством ответил один из них, бритый наголо и с оселедцем. Это были члены самопровозглашенного кубанского правительства, ушедшие из Екатеринодара с повстанцами.
– Ну, что члены, вижу, – сквозь зубы проговорил Марков, – но чему вы рады?!
В этот момент подоспевшие солдаты, взяв лошадь под уздцы, перевели повозку на ту сторону. Члены самостийного правительства, с достоинством отвернувшись от Маркова, поджали губы.
Рядом с Марковым остановился генерал Покровский, командир кубанцев.
– Что же вы, генерал, не могли всю эту сволочь развесить на первой же осине? На кой черт вы их за собой таскаете? – обратился к нему Сергей Леонидович.
– Дайте время, развесим, – процедил сквозь зубы Покровский. – Мне эти болтуны, губящие Россию, самому поперек горла…
Тут на станции грохнули выстрелы, началась суета, послышались команды, и бронепоезд, отвалив от платформы, двинулся к переезду. Тысячи глаз с мольбой, с ужасом, с ненавистью, с обреченностью следили за приближавшимся чудовищем, ощетинившимся жерлами орудий.
– Генерал… Быстрее… Скажите Миончинскому – пусть выкатывает пушки на прямую наводку, – бросил Марков и спешился.
– Эй… Кто тут, отвечай! – раздалось с приблизившегося паровоза. – Отвечай, мать твою, а не то сейчас жахну!
– …би свою! – неожиданно для всех гаркнул генерал-лейтанант Марков. – Тебе что, окаянному, повылазило? Своих подавишь!
– А вы это… кто ж такие? – более миролюбиво, но все еще с сомнением в голосе вопрошал с паровоза невидимый ругатель. – Какие такие свои? Кажи мандат!
– Вот тебе мой мандат! – ответил Марков и, сорвав чеку, закинул в будку одну за другой две гранаты. Скатившись под насыпь и зажав голову руками, он не услышал, а скорее почувствовал, как ахнуло в кабине, как ворохнулась земля, и как через секунду она вздрогнула, когда батарея полковника Миончинского влепила в паровоз и в башни бронепоезда четыре снаряда.
…Бой разгорелся через секунду – полковник Биркин с оставшимися в строю десятью офицерами четвертой роты Офицерского полка и Инженерная рота двинулись в атаку на бронепоезд, остатки Офицерского полка и кубанцы пошли на станцию.
3 (16) апреля 1918 года, близ ст. Медведовская, Кубань, Россия (четыре двадцать утра)
Гарнизон бронепоезда состоял из матросов и сопротивлялся героически. Внезапно в будочке на посту у переезда зазвонил телефон. Оказавшийся рядом марковец снял трубку и, услышав: «Дай старшего!», – протянул трубку Маркову: вас.
– Слушаю! – крикнул в трубку Сергей Леонидович.
– Здесь комендант станции, – услышал он. – Что, тяжело там у вас?
– Нормально, – ответил генерал.
– А у нас погано, наседают, черти… Слышь, передай братишкам, пусть пошлют сюда пару снарядов, ага?
– Снарядов? – переспросил Марков. – Сейчас! Пошел, пошел к тебе снаряд, встречай! И, бросив трубку, скомандовал штабс-капитану Шперлингу:
– Картечью! Беглым! Четыре залпа по станции – огонь!
Картечь с воем и визгом ушла на уже занимавшуюся огнем станцию и накрыла ее. Следующий снаряд одного из орудий батареи Миончинского угодил в цистерну с керосином, и невероятной силы взрыв, последовавший за адской вспышкой, перекрыл красным пути отхода по рельсам. Белая армия была спасена. Но еще долго, долго приходили в себя попрыгавшие с брички и бросившиеся врассыпную члены Кубанской Рады, рассеявшиеся по степи и, кто наметом, а кто петляя, уходившие в ночи от огня.
9 февраля 1919 года, Екатеринодар, Кубань, Россия
– Господа! Господа, да дайте же, ради всего святого, сказать! – невзрачный человек в украинской шитой петухами рубахе тщетно пытался восстановить порядок в зале заседаний Рады, клекоча с трибуны. Это был заместитель председателя Рады, покойного Рябовола, Макаренко. Тот самый, что так противился приезду в Екатеринодар Врангеля и Покровского и агитировавший по станицам: «Идет батька Махно и несет свободу!»
– Да заткнитесь же вы, бисовы дети! – перешел он на крик. – Хай вам грець!
Ругательство подействовало, как это часто случается на Руси. И в наступившей тишине на сцену поднялся человек в изящной, явно заграничного кроя пиджачной паре. Подойдя в краю, он манерно улыбнулся и начал:
– Я, как вам, без сомнения, известно, член делегации в Париж Калабухов. Господа Быч, Савицкий и Намитоков еще там… А я уполномочен зачитать вам текст межгосударственного договора между независимой Кубанью и меджлисом горских народов Кавказа, подписанного нами во Франции… (В зале стало совсем тихо. Кружила головы депутатам непривычная, ласкавшая слух своей звучностью, значимостью и отвагой риторика: «независимость», «межгосударственный» и особенно «Париж». Не в Хацепетовке же подписывали!)…признают взаимный суверенитет и независимость, договорились о мире и дружбе вплоть до того, что войсковые части одной из договаривающихся сторон могут переходить на территорию другой не иначе как по просьбе или согласию правительства этой стороны. Войска одной стороны, находящиеся на территории другой, поступают в подчинение этой последней».
В зале повисла невероятная, невыносимая тишина. Все взоры обратились к генералу Врангелю, «почетному гостю Рады», сидевшему в белой черкеске во втором ряду.
Генерал встал и молча пошел к выходу.
– Куда же вы, генерал, – залепетал перепугавшийся Макаренко, – куда?!
– Мне, как русскому генералу находиться в одном помещении с изменниками невозможно, – остановившись и повернувшись, бросил Врангель, после чего вышел из зала.
А в зале началось невообразимое. Кто аплодировал, кто выл, кто хрюкал, но все были счастливы – власть ушла, теперь они сами себе и власть, и хозяева.
18 февраля 1919 года, Екатеринодар, Кубань, Россия
Войска окружили здание Рады сплошным тройным кольцом. Все переулки, улицы и проспекты, ведущие в центр, были заняты добровольцами. «Атаман» Макаренко, пытавшийся стянуть к зданию «гайдамаков», бежал.
Генерал Покровский, сидя на коне, обвел взглядом позиции. Лица солдат и офицеров Добровольческого корпуса были полны решимости. Капитан, командовавший легкой батареей, вопросительно взглянул на генерала. Замерли, не дыша, толпы горожан за заслонами, когда генерал, потянув за цепочку, вытащил часы. Полдень. Сутки ультиматума, данного им Раде с требованием выдать членов «парижской делегации» и еще 12 самостийников, закончились. Белые лица депутатов маячили во всех окнах здания.
Генерал тронул лошадь и подскакал к самому зданию. Он поднял руку и поманил пальцем какую-то масляную физиономию в ближайшем окне. Ее обладатель, сдобный господинчик в полосатом жилете, послушно выбежал на балкон.
– Даю еще пять минут, – лениво произнес генерал и, повернувшись, отъехал к батарее.
Через две минуты депутаты вытолкали на площадь упиравшихся Калабухова, единственного из отправленных в Париж вернувшегося в Россию, и остальных названных генералом сепаратистов.
Через несколько минут Калабухов дергался в петле на ближайшем к Раде фонаре, а притихшие депутаты вполголоса обсуждали, как им чествовать генерала – хлебом-солью или объявить его почетным горожанином.
Но генерал дожидаться почестей не стал. Вместо него они достались вернувшемуся Врангелю. Рада встретила его стоя и бурными, переходящими в овацию аплодисментами. Перевозбудившись в патриотическом угаре, депутаты с ходу отменили полномочия парижской делегации, внесли поправки в кубанскую конституцию и приняли резолюцию о единении с Добровольческой армией, и все тосты на банкете обязательно содержали призыв к «единой и неделимой», и пожелания адских мук тому, кто посмеет покуситься на это самое святое, что есть у депутатов.
