Михаил Веллер - Баллады тюрем и заграниц (сборник)
Народ скорее радовался. По слухам, традиционно заменяющим в России информацию, Хрущев на политбюро каялся, хотел остаться любой ценой, признавал волюнтаризм, обещал прислушиваться к партайгеноссен. Ан радостно выкинули. И приняли достойное, верное, ленинское решение: больше никогда не сосредоточивать всю власть в одних руках. Генсек отдельно, премьер отдельно, председатель Президиума Верховного Совета – отдельно. Надежный и покладистый партиец Брежнев, опытный крепкий хозяйственник Косыгин и квалифицированный бюрократ-делопроизводитель Подгорный. И они втроем стояли на Мавзолее, лучась демократизмом, справедливостью и дружелюбием друг к другу. А космонавты, как персонификация всенародной любви, встали между ними и вместе приветствовали страну.
Народ – он дурак, вечно ерничал мой приятель-однокашник Бобка Сидорков. После окончания университета мы все отправились кто куда, а Бобка стал преподавать в Академии дипломатии. Это я к тому, что народ радовался. Народ приветствовал мелкое свержение некоторого культа личности Хрущева, не соображая, что пребывает культ личности кресла – Дорогой Товарищ Генеральный Секретарь Любимой На Хрен Партии.
Но сначала новая метла недолго демонстрирует, что она умеет чисто мести и только о том и мечтает. Врет, помело с палкой!
1964—1965, первый год после снятия Хрущева, свобода стояла неслыханная. Народ аж ржал. У Райкина была реприза «Партбюрократ»: «Партия учит нас, что при нагревании газы расширяются». В телевизоре! Все балдели.
А потом, а потом, а потом посадили Даниэля и Синявского. За невинные, в сущности, книги, но опубликованные за бугром. В газетах скандально-патриотически освещался процесс над врагами. Виртуальный народ негодовал, реальный народ скорее плевал на это все, интеллигенция не могла поверить, что оттепель кончилась…
Старик Борщаговский, когда-то знаменитый «космополит № 1», с него, театрального критика, началась в прессе сталинская «борьба с космополитизмом», старик Борщаговский уже в глуховые годы брежневского конца говорил мне: «Миша, не было эпохи большего исторического оптимизма, чем начало шестидесятых. Народ искренне поверил в светлое будущее, оно было – вот!»
Исторический оптимизм народа напоролся на политический реализм Партии. Как «Титаник» на айсберг. Рваный борт уже скрежещет, а он все прет по инерции.
Шестидесятые – это перелом от веры и возможности – к безверию и невозможности. Совейский марксизьм-социализьм ортодоксировался. Не надо думать! Повторяй за Партией!
Облик правящего триумвирата изменился с незаметностью Чеширского кота, постепенно растаявшего в воздухе до состояния автономной улыбки. Глупо-готовная улыбка Подгорного исчезла первой, вместе с окружающей ее лысиной и остальными частями тела. Косыгин слинял, осел, посерел и стал малозаметным и безгласным. Их счастливые портреты исчезли из первых рядов демонстраций. Выражение наступательного восторга реинкарнировалось с хрущевских портретов на сменившие их брежневские. Плевать, чье изображение вставлять в оклад иконы! Партия, «ум, честь и совесть нашей эпохи», коллегиальным решением одаряла народ «дорогим товарищем». Во главе. И лично вам, дорогой. Под руководством нашего. Под мудрым руководством. Рапортуем вам. Обещаем вам. Клянемся.
За Леонидом Ильичом мы с полновесным кирпичом.
Полюбил я сгоряча Леонида Ильича.
С Леонидом Ильичом нам все преграды нипочем.
Все вперед к плечу плечом за Леонидом Ильичом.
Красавец-молдаванин.
А почему это мой бюст с женскими грудями. Это что, значит? Это аллегория. Левой грудью вы кормите страны социалистического лагеря. А правой? А правой – развивающиеся страны народной демократии. Да? Гм. А чем же я кормлю свой народ? Леонид Ильич, но ведь вы заказывали только бюст!
Черт. Ведь мы еще верили в коммунизм. Хотели верить. Еще Вознесенский писал поэму о Ленине (тоже внес вклад в Лениниану). Еще Евтушенко рубил воздух: «Если мы коммунизм построить хотим / трепачи на трибунах не требуются. / Коммунизм – это мой самый высший интим / а о самом интимном не треплются!»
В шестьдесят седьмом году ОАР (Объединенная Арабская Республика, Египет с Сирией, Насер главный) закрыла Акабский залив, решительно выдавила миротворцев ООН, затоварилась советским оружием и выпустила марки «Смерть Израилю» с ножом, воткнутым в карту. Израиль ударил первый, уничтожил египетскую авиацию, захватил Синайский полуостров и Голанские высоты. Шестидневная война закончилась разгромом армий Египта и Сирии. Учитывая пятидесятикратное превосходство арабов в территории, пятнадцатикратное в численности населения и четырех-семикратное в вооружениях и численности армий, наши друзья и союзники прогадили все.
Это весьма отразилось на настроениях советского общества. Газеты и лекторы говорили о гадстве израильских агрессоров. Что должно было резонировать традициям антисемитизма. Однако личико Насера воспринималось без комментариев как рожа противная. А то, что они побросали наше оружие, воспринималось с презрением. И вообще, когда маленький ловко и быстро бьет большого, это рождает невольную симпатию.
А в Израиле жили и воевали масса наших эмигрантов. В том числе ветераны Отечественной войны. А арабы во время войны сочувствовали Гитлеру. Но наши специалисты и инструкторы сейчас воюют вместе с арабами против евреев. Но арабы какие-то недоделанные.
Типичный анекдот эпохи: «Вы слышали? Вчера наши сбили семь наших самолетов!»
Постепенно включились «Три «не» относительно евреев: не принимать, не увольнять и не повышать», – утверждала молва.
Перелом эпохи – Пражская Весна-68. Поляризация общества. Большинство: «Иначе бы ФРГ туда ввела войска! Мы не могли позволить расколоть соцлагерь! Наши солдаты спали под танками, не отвечая на оскорбления!» Откуда информация? – из газет и лекций. Меньшинство: «Позор. Оккупанты. Какие свободы?.. Не будет никому социализма с человеческим лицом».
Появились политзаключенные – узники совести.
Стали бороться с политическими анекдотами.
Политическая разрядка кончилась. Шла гонка вооружений.
Идеологическая борьба и нетерпимость к «чуждым» точкам зрения.
Ловля ведьм в искусстве. Соцреализм по форме и содержанию.
Карьеры стали медленными и трудными. Все места были прочно заняты. Новации и пертурбации хрущевской эпохи, создание отраслей и институтов, приемы чохом в опустевшие за сталинское время творческие союзы, тридцатилетние доктора наук, – все осталось в прошлом.
И одновременно – росло производство товаров и услуг! Жизнь становилась сытнее и благоустроеннее. Любой мог позволить себе тортик, или бутылку шампанского, или приличный костюм. Работай себе спокойно на месте, и если приложишь немного усилий и ума – получишь через десять лет квартиру, или запишешься в кооператив (квартирный только, конечно), или, обходясь только самым необходимым, накопишь лет через пять на машину, сумей только записаться в очередь на покупку. Это относилось ко всем, кто зарабатывал двести рублей. Меньше – тем туговатей, но тоже жили.На рубеже семидесятых перетрясли «Юность», сняли Твардовского с «Нового мира», сбежал в Англию Кузнецов. Выгнали Солженицына, съехал Гладилин, лишили гражданства Аксенова.
Брежнев – это застой. Затыкались щели, утишались волны, редактировались речи, цензурировались намерения. И над всем – это приятное, позитивное, жизнелюбивое, доброе и вполне тупое лицо. Он был близок народу – не болел духовностью.
Он любил награды. Принимал их от коллег со слезами умиления. Он ложился на операцию по расширению груди, а то звезды не помещались; была такая шутка.
Придворные лизоблюды объявили его выигрывателем войны и поднимателем Целины – как ранее Хрущева. Наемные журналисты написали трилогию – «Малая Земля», «Возрождение» и «Целина». Трилогия молниеносно получила Ленинскую премию по литературе. Ублюдки из правления Союза писателей нарекли ее шедевром на уровне «Войны и мира».
Начальствующее холопство и холопствующее начальство. Отличительная черта русской государственности. При Лене – пышным цветом. Чувство собственного достоинства – архаичная метафора.
Леня был – н и к а к о й.
Он ничего не делал. Не принимал никаких решений. Ничего не создавал и не разрушал.
Дрова сгорали, котел грелся, крышка разбалтывалась, – и Леня помалу подкручивал гайки и поправлял поленья. Режим лежал на сохранении, пока не разродился катастрофой.
Если при нем затевался БАМ как всенародная стройка энтузиазма и единения патриотизмом – он кончался тихим пшиком.
А в 69‑м произошла малая советско-китайская война – бои за остров Даманский, – и Китай определился как отчетливый враг, и международная напряженность выросла еще на градус.
А в 69‑м американцы высадились на Луне – и в газетах об этом были две строчки внутри полосы. Мы проиграли космическое соревнование, и стали молчать. Несколько лет спустя, работая в школе, я спрашивал своих учеников – они не слышали о высадке людей на Луну. Некоторые неуверенно называли Гагарина или Титова.
