Инна Тронина - Операция «Купюра»
Вкусите, падлы, не дождётесь. Брат ещё своим домом не пожил, всё на работе пропадал. Думал – успеется, а дело вон как повернулось. Нервы испортил, из-за чего и в личной жизни – сплошные разочарования. Вот, говорит, что никому не нужен! Наверное, имеет для этого основания. И потому жалко его до сердечной боли. Хочется доказать, что по крайней мере старшему брату он очень нужен – живым.
Ружецкий считал, что сам уже всего попробовал. Он знал и деревенскую, и городскую жизнь. Представлял себе, что такое крестьянский тяжкий труд, пожевал каскадёрский горький хлебушек. Он успел погулять с гарнизонными девчатами и пожить порядочной, крепкой семьёй. Да и болезнь проклятая – вторичная гипертония, почки ни к чёрту после обширного ожога на съёмках, несколько сотрясений мозга и даже один ушиб. И никаких перспектив впереди, потому что с Литейного вот-вот придётся уходить. Следующую медкомиссию он уже не пройдёт, особенно если случится очередное ранение. Конечно, такого оперативника в частных структурах с руками оторвут, но он-то хочет на Литейном работать! Ни одного прокола по службе за всё время, а нужно думать о рапорте – в тридцать два года. Иного выхода уже не будет.
Как ни крути, а кому-то из братьев придётся распрощаться с жизнью – двоим не спастись. Судьба дарит Михаилу шанс уйти красиво – как и его отцу. Они оба могли многое, не умели только угождать начальству и ладить с теми, кто противен. А, оказывается, именно это больше всего ценится везде, в том числе и в органах правопорядка. Захар точно горевать не станет. Вот если бы Минц погиб, тогда другое дело. А тут снимет фуражку, наденет и с облегчением вздохнёт…
Ружецкий сплюнул вниз, рукавом вытер лоб и спрыгнул обратно, на уровень бельэтажа. Всеволод тут же схватил его за рукав.
– Ну что? Где они?
– Тут такая удобная диспозиция, что грех не воспользоваться, – заговорил Ружецкий, стараясь не смотреть в горькие, как чёрный кофе, глаза младшего брата. Он не любил врать и очень страдал, когда приходилось это делать. – Надо бы сообщить нашим и собрать их тут, как грибы…
– И что? Будем прорываться?
– Мы с тобой сейчас меняемся дублёнками и шапками, чтобы тебя, в случае чего, приняли за меня. Я остаюсь здесь, а ты пытаешься добраться до телефонной будки. Она здесь недалеко – я объясню. Давай мне свой малахай, а сам переодевайся в мой.
– И что дальше? – Всеволод стал, к великой радости брата, стаскивать с себя верхнюю одежду.
– Смотри, у меня полы покороче – тебе удобней станет. Вон там, – Ружецкий указал в пространство между двумя домами, – есть будка, кажется, исправная. Только не беги к метро, где всё оцеплено. Я тебе дам номер нашего отделения – чтобы быстрее приехали, разумеется. Ты сообщишь всем – кому только сможешь. Объясни всё, как есть. Скажи, чтобы выезжали с оружием, в бронежилетах – тут минимум пятнадцать хорошо экипированных боевиков. Тебе нужно только сообщить и дать координаты – они сами сделают выводы.
– А ты? – Грачёв нахлобучил на голову Мишкину шапку, пошевелил плечами, привыкая к дублёнке.
– Ну, я тут в заборе дырку знаю, – соврал Ружецкий, боясь, что брат не поверит. – Не достанут, одним словом. На, держи свой пистолет, а я обойдусь. Твоя задача сложнее…
– А почему не ты звонить пойдёшь? – Всеволод чувствовал, что брат недоговаривает, мнётся, но не хотел злить его и терять время. – Ты же – каскадёр, тебе прыгнуть – раз плюнуть. Они вокруг забора, что ли?
Да, но ты вон там, в дальнем углу, сможешь проскочить. Если телефон сломан, вламывайся в любую квартиру. Поднимай шум, колоти в дверь, что угодно делай, только пусть наши едут скорее. Клиенты почти все здесь – грех не воспользоваться шансом.
– А Стеличек с ними? – Всеволод уже сдался, решив, что брату виднее. Да, у него сейчас действительно сложная, важная задача, и нечего ломаться.
– Точно не могу сказать, я ведь его не знаю. И эти, Иващуга с Жислиным, тоже неизвестно, где сейчас находятся. Но, оставшись без лучших своих кадров, они потеряют много, если не всё. – Михаил, освоившись в малахае брата, крепко взял того за плечи, взглянул в глаза. – Севка, слушай меня внимательно. Как только услышишь мой свист, сигай через забор, в дальнем углу, и беги к будке. Там – кусты, всякие детские горки – за ними можно укрыться. Только всё равно будь внимательней, смотри в оба. Вдруг они где-то ещё оставили своих?
– Понял. – Грачёв сунул пистолет в карман. – Говоришь, в дальнем углу?
– Да, и к будке там поближе. Мы с тобой очень похожи, различаемся только цветом волос. Но под шапками ничего не видно. А теперь иди, некогда нам рассиживаться, а то без пуль сдохнем от холода. Счастливо тебе!
Михаилу хотелось крепко обнять брата перед разлукой, но он боялся, что тот обо всём догадается. Надо изо всех сил показывать, что ничего страшного не происходит, и они скоро встретятся. Иначе Севка никуда не пойдёт, и придётся погибать обоим.
– Ну, пока, Михаил! – Всеволод хлопнул его по плечу, с усилием улыбнулся. – Ты только сам не лезь чёрту в зубы. Побудь здесь, пока помощь не придёт. На стройку вряд ли они сунутся. А если полезут, схоронись где-нибудь, ладно? Жаль, что пистолет всего один. Держись! – И Грачёв выпрыгнул в оконный проём.
Он побежал к забору, в тот угол, куда указал брат. А Михаил, застегнув малахай, глубже надвинул чужую шапку на лоб и тяжело вздохнул. Мать жалко до слёз, ведь одна остаётся. В апреле ей будет пятьдесят семь, и она уже на пенсии. Ушла день в день, наработалась за всю жизнь, устала. Она же не просто зад отсиживала, а несла большую ответственность, в том числе и за людей, за их жизни и судьбы. Теперь бы ей отдохнуть, зная, что рядом взрослый, самостоятельный сын, и внук подрастает – а вон оно как вышло!
– Прости, мам, но по-другому нельзя! – произнёс Михаил одними губами, повернувшись в ту сторону, где сейчас находилась Галина Павловна.
Вспомнил огромную комнату на Лесном проспекте, в доме конструктивистского стиля, Ту лестницу, на которой погиб отчим. Мать потом долго сидела там и гладила ступеньки, вытирая слёзы уголком чёрной кружевной косынки. А здесь, на стройке, ей и погладить будет нечего. Кто знает, как всё получится, и на каком именно месте его душа расстанется с телом?
– Мы с тобой больше не встретимся, так, чтобы поговорить, доказать свою правоту. Гад я, мамка, раз бросаю тебя. Отец тебя тоже бросил, предал, хотя не предавал больше никого и никогда. А теперь, получается, и я тоже. Оставляю одну, уже пожилую, больную, хотя очень люблю и уважаю. Но я, мамка, хочу уважать и себя, а потому сейчас пойду к воротам…
Ружецкий тяжело вздохнул, глотнул морозного воздуха и направился к выезду со стройплощадки. Бандиты увидели его и тут же среагировали, бросились навстречу. Михаил лихорадочно считал их – десять, одиннадцать. Двенадцать… И трое на той стороне. Пятнадцать их или всё же больше? Если никого не упустил, Севку сейчас во дворе не перехватят.
– Что, замёрз маленько? – спросил молодой мужчина интеллигентного вида, в дымчатых очках, с располагающей, белозубой улыбкой. И Ружецкий понял, что это и есть тот самый Иващуга Святослав Игнатьевич, о котором говорил Кулаков. – Ничего, мы тебя согреем. Я так и знал, что ты долго не выдержись. В Сочи теплее, чего уж там…
Михаил понял, что пора подавать сигнал. Не оборачиваясь, он два раза коротко свистнул. Стоящие вокруг бандиты разом вздрогнули и насторожились, но, похоже, ничего не поняли.
– Не вижу юмора, – всё тем же дружелюбным тоном произнёс Иващуга. – Во всех случаях ты проиграл. Лично ты, чего бы ни случилось завтра.
– Ещё вопрос, кто из нас проиграл. – Михаил скинул на локоть шапку брата и тряхнул волосами. – Только я не понимаю, причём здесь Сочи. Я там сроду не бывал.
Собравшиеся громко загалдели, сомкнулись вокруг Ружецкого плотным кольцом, боясь, что он выкинет какой-нибудь неожиданный финт и сумеет скрыться. К Иващуге протиснулся крепкий кривоногий мужик в полушубке, похожем на те, что носили красноармейцы во время войны.
– Вот это номер! – даже с некоторым восхищением воскликнул Иващуга. Правую руку он держал в кармане, но оружие пока не доставал. Впрочем, «стволов» было достаточно и у его подельников. – Ружецкий? Ну что ж, ты с Грачёвым одной крови. Хоть и бастард, а тоже сгодишься. Ты почему в прикиде братца?
– А ты не догадался с трёх раз? Для того чтобы вы меня за него сочли. Рано Севке умирать – это во-первых. А, во-вторых, он вам ничего плохого не сделал. Главные улики добыл я, и славой ни с кем делиться не стану.
– Ему рано, а тебе в самый раз? – рявкнул кривоногий.
Михаил сообразил, что это, скорее всего, Жислин. В отличие от симпатичного, приятного в обращении Святослава Игнатьтевича, этот тип, похожий на неандертальца, готов был не только убить Ружецкого, но и сожрать его. Двое главарей были в наличии, и это радовало. Только вот Стеличек куда-то пропал. Впрочем, Кулаков говорил, что главную роль здесь играл не он.
