Елена Стяжкина - Всё так (сборник)
Теперь я больше не хотела бы жить с закрытыми глазами и быть хозяйкой подресничного мира. А тогда я была уверена, что других миров не существует…
Иногда при встрече я говорила Сереже: «Давай уже разведемся!» А он соглашался: «Конечно, конечно… Просто сейчас совсем нет времени. Совсем нет».
Сережа, кстати, ни дня не работал врачом.
Наверное, он женился на мне на всякий случай.
Просто ждал, когда вернутся коммунисты и позовут в больницы всех женатых врачей с пропиской.
*
Дальше у меня нет четкой версии событий.
Я точно знаю, что была осень. И Сережа говорит: «Осень».
Я сказала ему: «Привет». И обрадовалась. Я очень-очень-очень обрадовалась. Он был один. Без Марины-Оксаны-Веры и даже без Эммы. Он курил тогда сигареты «Монте-Карло», носил рыжую кожаную куртку. И она была ему коротковата.
Он шел, немного подпрыгивая, и улыбался. Я считаю, что он был нетрезвым. Но Сережа говорит: «Осень». И еще говорит: «Не смей в своих воспоминаниях делать из меня алкоголика». А я говорю: «Это мои воспоминания, между прочим». А он говорит: «Эти – уже наши».
Он спросил: «А как Катюха?» И мы почему-то пошли забирать ее из сада.
Потом мы гуляли, потом чистили картошку, лепили из пластилина слона, собаку и их друга – шкафчик с игрушками.
А потом как-то сразу наступило утро. И мне не казалось, что я пропустила что-то важное.
В Сережиной версии я была Пенелопой, от которой нужно было все время отгонять женихов. Отгонять, пережидать в засаде (с Эммой и прочими санитарками), вызывать на смертный бой, обзывать их поляками и заводить в болота, превращать их в лягушек и комаров… И конечно, показывать им паспорт. И штамп.
– Но ты же всех победил? – волнуется Миша.
– А то! – веселится Сережа.
– Долго ли, коротко ли? Или сразу?
– Ну и у кого из вас есть правильный ответ на этот вопрос? – спрашивает Катя.
И мы хором отвечаем: «У тебя!»
– Эй, – продолжает тревожиться Миша. – Я все-таки не понял, почему мама так неправильно себя вела…
– У нее безответственное отношение к браку. Было, – говорит Сережа.
– А сейчас же – нет? Уже нет? Ты больше так не будешь? – Миша берет меня за руку и заглядывает в глаза.
Я качаю головой.
Эти странные мужчины облегченно вздыхают. Они верят в тайну вечной женственности. Моей. А я между тем рассчитываю скоро стать бабушкой.
Да, Катя?
16 сентября
В Киеве лето. Несовпадение календаря и погоды – это наша общая надежда. Несовпадение календаря и погоды, возраста и вида, зарплаты и цен. Общая надежда и общее чудо.
У нас семинар. Коллеги из Риги устраивают его седьмой год. На семинаре мы подаем друг другу сигнал. Перекликаемся. Обозначаем на карте места наших стоянок. Города, в которых мы варим мыло, считаются взятыми. Освобожденными и потенциально спасенными.
Нас, варящих мыло вне корпораций, немного. И мы никакая, конечно, не сила. Если разобраться, мы – балованные и везучие люди. Но в этом нельзя признаваться.
Нельзя и глупо. А потому мы, взрослые, продолжаем играть во взрослых. И делаем при этом очень важные лица.
Мы собираемся, чтобы обменяться новостями, послушать предложения от упаковщиков, рекламистов, химиков-технологов и выбрать Королевский Кусок.
– Как можно? – спросила меня мама накануне. – Как можно бросать всех в самый решающий день своей жизни?
– Сознательно, – сказала я. – Мы договорились об этой встрече год назад. А Катя с Андрюшей договорились всего месяц.
*
Я уже большая девочка, в общем даже, как ни обидно, тетка. И мама не говорит: «Не ври мне». Или просто «не ври». Но мы обе понимаем, что корабль плывет, а я бегу с него не потому, что крыса или хомяк или боюсь морской болезни, а потому, что кто-то должен встретить бабушку Машу Савельеву. И этим кем-то не хочу быть я.
Хотя, по логике, больше некому.
Мне стоило бы сказать кому-нибудь честно: «Боюсь, боюсь, боюсь…»
Но я сказала: «Мне очень надо поехать в Киев». И Сережа вздохнул и ответил: «Конечно».
Иногда я думаю, что после этой свадьбы у него вырастут крылья. И что-нибудь даже начнется светиться над головой.
С другой стороны, он обязательно напьется. И мы сразу станем квиты.
Я прилечу домой вечером. А здесь, на семинаре, у меня есть время подумать о том, что лучше – сделать людям из комиссии по забору сто бутербродов или себе одну прическу и прочую лицевую красоту?
Катя сказала, что лицевая красота отразится на фотографиях и останется надолго. А Сережа сказал, что гостевой голод тоже останется надолго. Но никаких доказательств, кроме памяти поколений, тому, конечно, не будет.
У нас вся история, если разобраться, построена на памяти, у которой нет никаких доказательств… Но я все равно не выбрала бутерброды.
*
Они не приедут. Я сижу в Борисполе, пью чай и жду регистрации. А Сережа звонит и звонит.
Звонит, чтобы в итоге сказать: они не приедут.
Сначала эти они целый день не брали трубку. Потом отключили мобильные. А потом часть из них откликнулась по домашнему номеру. Хотя по нашим подсчетам в это время она уже должна была либо ехать в поезде, либо даже лететь. На метле…
Она сказала: «Как хорошо, что вы наконец соизволили выйти на связь. Это же просто неприлично – так меня нервировать, как будто мне не из-за чего нервничать! У меня собака, на мне дом, по которому я не хожу распустехой, как некоторые. Я слежу за собой, за порядком. У меня слишком много дел, чтобы стоять у телефона и бесконечно слушать ваши гудки. Это странно, что вы ничего не знаете о нашем несчастье, которое произошло исключительно по вашей вине. Из-за вас, в который уже раз, я не смогу повидать свою внучку… Я так могу вообще ее никогда не повидать. Из-за вашей алчности и беспринципности! Ответьте мне как матери, какое право вы имели вымогать у моего сына миллион долларов? Вы хоть понимаете, какие это деньги? Как трудно их доставать, упаковывать, а тем более перевозить. Вы и ваша жена принудили моего сына к действиям глупым и подозрительным. Валерик попытался выполнить свой гражданский долг, подошел к банкомату и заказал всю сумму. Потому что он широкий человек, отец и патриот. Его, разумеется, сразу же зафиксировала камера слежения. И передала сигнал куда следует. Два сотрудника ФСБ прибыли незамедлительно. Они были без погон, но не узнать сотрудника ФСБ в вашем возрасте уже просто неприлично. Валерик, например, узнал их сразу. Нет, его не арестовали, потому что он много сделал и еще сделает для нашего государства. Но миллион долларов – это очень крупная сумма. Поэтому его задержали. И сейчас он пишет объяснительную. Дело будет разбираться на самом высоком уровне. Двое его самых преданных соратников уже дежурят на телефоне. А двое других поехали прямо туда, где его держат. Больше ничего сказать не могу, это государственная тайна».
– А что она еще сказала? – спросила я, почему-то собираясь плакать прямо перед стойкой регистрации.
– Это всё. Это всё, и это почти дословно, – ответил Сережа. – Ну и что ты так трагически сопишь? Ну хочешь, на следующие выходные мы съездим к ней сами? Возьмем Катьку, Мишу, родителей твоих и махнем? А?
…Боюсь, что он столько не выпьет. Не выпьет так, чтобы мы сразу стали квиты. Мой Сережа.
17 сентября
Ничего особенного. Ничего особенного и страшного.
Моисею пришлось хуже. Он водил своих и чужих родственников по пустыне сорок лет. А я – по квартире с кондиционерами – всего два с половиной часа.
Потом еще два с половиной часа мы с Сережей водили их и примкнувших к ним друзей по летней площадке ресторана. Многие люди хотели есть, но им приходилось пить.
Сережа шипел мне в ухо: «Я не понимаю, что можно делать в яме пять часов? Кто-нибудь мне может это объяснить?»
Мы стареем незаметно. Вот мне, например, еще ясно, что можно делать в яме. Еще ясно, но уже незачем. Я теперь скучная буржуазная ханжа. Мне нравятся правила и не нравятся революции. Всё мое, конечно, немного награбленное. И это не явка с повинной. С наших жизненных грабежей вряд ли можно заплатить налоги.
– Тебе приклеили ресницы? – громко спрашивает Тома. Ей, как и всем, пришлось пить. С вином внутри она становится ужасно любопытной.
Я улыбаюсь и отхожу в надежде, что никто не слышал.
– Ну чё ты стесняешься? Тут у половины гостей или рот накачан, или сиськи, – успокаивает меня Марина. – У меня у самой приплет.
Марина с камерой. Ее закадровый голос теперь навеки. Хотя можно, конечно, стереть.
А утром мы с Катей плакали, потому что очень смешно было надевать платье набросом через голову. Я стояла на столе и набрасывала. Попала почти сразу.
А сейчас мне жмут туфли.
*
Все наши важные жизненные события сопровождаются только глупыми мыслями. Когда женщина с советским голосом объявила Катю и Андрюшу мужем и женой, я заметила стрелку на своих колготках и бросилась было бежать переодеваться (секунда дела!), но Сережа успел схватить меня за подол.
