Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)
Она сыпала в большое деревянное корыто с водой светло-зеленую ряску, доставая ее из ведра растопыренной ладонью, и продолжала петь – тем же своим мягким и добрым голосом, ту же свою песню.
Она кра-асна, ох красива,Ее до-оля несчастлива…
Вокруг нее пискляво суетились, переваливаясь с боку на бок, желтые продолговатые утята. Почувствовав чей-то взгляд, она подняла глаза, но не испугалась и даже, кажется, не удивилась, в больших глазах ее возникла радость и тут же пропала, а точнее – затаилась.
Вася поднял нож.
– Вы возле реки забыли…
Она кивнула. Подхватывая ладонями разбегавшихся утят, она стала пускать их в воду.
– Видишь, какие! – похвасталась она утятами, окунула руки в воду, смывая с них прилипшие кружочки ряски, поднялась, подошла.
Вася протянул нож.
А она вновь присела вдруг и показала рукой на землю:
– Положи…
Он смотрел на нее удивленно и непонимающе.
– Сюда положи… – попросила она.
Вася торопливо присел, положил перед нею нож, ожидая, что же будет дальше. Но ничего не было. Она взяла нож, поднялась и пошла к дому. И он пошел за ней.
В полутемных сенцах она положила нож на лавку, объяснила:
– С рук в руки нож передавать нельзя – поругаешься…
Комната была светлая от солнца, яркая от цветов и занавесок, пестрая от приклеенных к стенам картинок, вырезанных из цветных обложек «Огонька». Напротив двери висели ходики – кошка с бегающими туда-сюда глазами.
Вася улыбнулся.
– Я кошек до ужаса люблю, всю жизнь в лишаях ходил, – сообщил он и спросил: – А вы?
Она нахмурилась.
– Тебе сколько лет? – спросила она.
Вася задумался, вспоминая, даже губами зашевелил.
– Двадцать… четыре… вроде, – неуверенно ответил он.
– Ну вот, – сказала она, – а мне двадцать семь, а ты мне выкаешь… Небось мне обидно… – Она помолчала, глядя на Васю. – А на вид ты совсем‑совсем молоденький, а уже двадцать четыре… Ничего, это и хорошо…
Вася пожал плечами – смущенно и виновато:
– Мне все говорят так… – Он улыбнулся и прибавил, глядя на нее искренне и восхищенно: – А тебе как будто не двадцать семь, а как будто больше…
– Ну это же только так кажется, – не согласилась она. – А тебя как звать?
– Лето Василий…
Она молчала.
– Вася, – сказал он.
– А меня – Фима, – сказала она.
– Как? – не понял он.
– Серафима… Фима…
Вася кивнул.
– А я кошек не люблю, – сказала она, – я их боюсь… Так и думаешь, глаза сейчас выцарапает… Садись, я тебя кормить буду…
Вася сел послушно, но предупредил:
– Я есть не хочу…
– Ничего-ничего, – сказала она, наливая молоко из кувшина в глиняную миску. – Мужчинам есть надо. Для силы. Мой отец так всегда говорит. – Она отламывала от большой краюхи хлеба куски и бросала их в молоко. Потом пододвинула миску Васе, дала деревянную ложку и сказала строго: – Ешь.
Вася вздохнул и стал есть, не отрывая от миски глаз. Она смотрела на него серьезно и внимательно. Вася улыбнулся:
– У меня сестренка есть, вот она тюрю такую любит! А как корова зимой отелится – с молозивом особенно. Чудная… Я ее люблю. Она не родная только. Меня летом нашли возле колодца, я помню, меня теть Катя нашла и подобрала. «Летошний», – сказала… Потом на метрику меня стали записывать, писарь говорит: «Как фамилье писать?» Теть Катя говорит: «Пиши – Летошний». А он пьяный был и говорит: «Дюже длинно, чернил не напасешься, ему и Лето хватит, так и так безродный». А товарищ командир спрашивает теперь: «Почему такое фамилье?» – а я молчу, говорю: «Не знаю», – а ну рассерчает, выгонит с танка, как узнает… – Вася осторожно отодвинул от себя миску. – Он хороший, да строгий больно… А умный! А еще учитель есть, у него фамилье только непонятное. Непомнящий. А так он – умный-умный! И добрый тоже, все со мной разговаривает…
Вася замолчал. Фима тоже молчала и продолжала смотреть на него.
Васю, кажется, не удивляло ее молчание, и он продолжил свой рассказ:
– Я в пастухах ходил, а меня дядь Миша, крестный, на курсы трактористов устроил в Глебов. Меня гнали все оттуда, не выходило у меня сильно, не хотел я сам, все плакал, бывало, ночью, как все заснут в общежитии. А у дядь Миши родня в городе, начальники тоже, за меня все заступались. – Вася улыбнулся, почесал макушку, продолжил: – Как война началась – иду по большаку, навстречу танк, ой, громадина, останавливается, и товарищ командир вылазит сверху, говорит: «Какая профессия?» Я говорю: «Тракторист», а он говорит: «Залезай, танкист будешь…» А потом остальные пришли, это уже в Глебове… – Он замолчал. Она тоже молчала. – Только ты про наш танк меня не спрашивай, – попросил Вася. – Он секретный. Товарищ командир приказывал. Он мне и так все: «Два наряда вне очереди, два наряда вне очереди». – Вася снова замолчал. – Да он добрый, товарищ командир, а ему, конечно, строгость нужна, а то мы разболтаемся. – Вася улыбнулся, объяснил: – Он так говорит. А так он добрый. Он мне тогда комбинезон свой отдал и шлем вот…
Фима посмотрела на шлем, на комбинезон и увидела дырку.
– Так он же рваный, – засмеялась она. – Давай зашью.
– Не, – замотал головой Вася.
– Да как же с такой дыркой? Сымай, сымай.
Фима повернулась и из наклеенной на стену фотографии маршала Буденного на коне вытащила иголку со вдетой черной ниткой.
– Ну сымай рубаху-то, сымай, – повторила она.
– Не, – мотал головой Вася, растерянный и смущенный.
– Чего? – Фима удивленно смотрела на Васю. – А?
Она отдельно не сымается, – объяснил он. – С штанами только вместе. Это ж комбинезон.
– Так сымай со штанами! Разве это дело – в рваном ходить?! Чего? Застеснялся? – Она поняла, улыбнулась. – Застеснялся? Я ж на речке тебя в трусах видела.
– Я там тоже стеснялся, – признался Вася.
– Ну а я тогда глядеть не буду, сымай, сымай, – настаивала Фима.
Вася поднялся, снял неловко и торопливо комбинезон, протянул его, сел, съежившись, на табуретку, затих.
– В огороде ве-ерба рясна, – тихонько запела Фима, быстро и умело зашивая дырку.
– А я прямо как чуял твой дом, подошел сразу, – сообщил Вася.
Фима кивнула, это ее не удивило совсем, кажется.
– Отец на войну пошел, а мама за ним, до Глебова провожать, – тихо стала рассказывать она. – И нету все и нету. Я тут плакала сперва от страха – страшно одной. Меня же один раз напугали, так я заикалась потом чуть ли не год. Совсем почти не разговаривала, стыдно ведь заикаться.
– Как напугали? – спросил Вася.
Фима подняла на него глаза.
– Да осенью, поздно уже было, я домой шла от тети… Один налетел, схватил меня. Я кричала. Соседка услышала, прибежала, отцу сказала. Ох как он бежал за ним! Наверное, прибил бы… – Фима засмеялась. – Женихов здесь много крутилось раньше. Так я сразу про болезнь свою говорила. Они и отворачивали. И слава богу…
Вася слушал.
Она засмеялась, поглядев на него:
– Я знаю, ты про болезнь не спросишь, тебе ведь не важно, правда?
Вася кивнул.
– А они все спрашивали, как услышат «болезнь». Я тебе все равно скажу про болезнь, а то ты напугаешься не знаючи. Припадки у меня бывают. Давно, правда, не было. Значит, будет скоро… Ты не пугайся тогда и голову держи, а то она и так вся побитая. Вон шрамов-то сколько, глянь. Под волосами не видно. – Она перегнулась через стол, наклонив голову. – Вот, глянь, и вот, видишь?
Вася осторожно дотрагивался до каждого шрама.
Она выпрямилась, откусила нитку, протянула комбинезон, улыбнулась:
– Теперь как новенький…
Вася торопливо оделся.
– У меня отец сильный очень. Он садчиком на кирпичном заводе работает. Я была один раз там, смотрела. Ох и страшно! Печи горят, огонь, отец голый по пояс, кирпичи хватает – и в печь. – Фима помолчала. – Как войну объявили, он сразу собрался и пошел. Мама плакала так… Только я знаю – отца на войне не убьют. Я взаправду знаю. – Она улыбнулась. – Меня же на улице заглазно ведьмой называют. За болезнь, наверно… Я про всех знаю. Отца на войне не убьют. И мама скоро из Глебова вернется.
– А меня? – тихо спросил Вася.
Фима не отвечала.
– Я прямо не знаю, как воевать буду, – признался Вася. – Я ведь всего на свете боюсь. Ветер ночью в трубе загудит, не сплю уже, трясусь. Я нашего танка так сперва боялся. Да я его и теперь боюсь.
– Тебя не убьют, – вдруг произнесла она убежденно. – Как же тебя убьют, если ты мне мужем будешь?
Вася вскинул на нее удивленные глаза, вытянулся.
– Хочешь мне мужем быть? – спросила Фима серьезно.
Вася продолжал смотреть удивленно и осторожно кивнул.
Она тихо и счастливо засмеялась.
– Видишь, как бывает. Я возле речки, когда ты спал, тебя все разглядывала и загадала. Если придешь сам ко мне, то мне и мужем будешь. Я тебя нынче ждала! Я бы тебя до конца войны ждала… Отца и тебя. Да ты уже нынче пришел. Значит, ночью сегодня ты мне мужем будешь, а я тебе – женой.
