Олег Рой - Фантомная боль
– Договаривай уж! Я ж вроде главная оторва, да? И откуда это я могу всякие серьезные штуки соображать? Ну оторва, и что? Голова-то у меня есть. – Минуты две Настя молча курила, пуская колечки и сосредоточенно глядя куда-то в потолок. – Знаешь, мне иногда кажется, что мне семьсот лет. А иногда, что двенадцать и завтра каникулы… А ты говоришь – откуда знаю. Есть, Микки, такая страшная штука – похмелье. Когда охота только сдохнуть, ничего больше, но хреново так, что даже в окно шагнуть не можешь, потому что шевельнуться не можешь. Только и остается, что лежать и думы всякие думать. Так что не пей, Микки, козленочком станешь! – Она горько рассмеялась, закашлялась, махнула рукой. – А впрочем… делай что хочешь! Это ж твоя жизнь, не чья-то там. Не давай никому себя за ниточки дергать. Вон маман твоя вовремя от твоего папашки вырвалась, молодец!
– Молодец? Она его предала!.. – Миша осекся, чувствуя, что он сам сегодня сделал что-то похожее. Потому что идти снова в ту вонючую квартиру, выслушивать обвинения… черт! ну вот совершенно душа не лежит.
– Предала? – усмехнулась Настя. – Ну ты, похоже, уже сам понял, да? Чем она его предала? Он что, грудной младенец, который без мамочки пропадет? Лежачий больной, из-под которого надо судно выносить и кормить с ложечки?
– Ну… говорят ведь, когда женятся, «в радости и в горе, в здоровье и в болезни, в богатстве и в бедности», – не слишком уверенно проговорил Миша.
– А тебе не кажется, что горе и бедность – не землетрясение и не холодная зима, которые просто пережить надо вместе. Ни горе, ни болезни, ни бедность сами не пройдут. А твоему папашке как раз очень удобно было. В горе и в бедности. Он же не постарался сделать их радостью и богатством.
– Ну не все же могут стать миллионерами. – Миша попытался оправдать то ли отца, то ли себя, то ли жизнь.
– То есть, если папашка твой не умеет богатеть и учиться не желает, маман твоя должна была смирно сидеть и не рыпаться, не мечтать о приличной жизни? – сердито и очень быстро проговорила Настя. – Он неспособный типа и меняться не хочет, значит, пусть она поменяется, так? Пусть терпит то, что ей противно, да? У нее ж тоже какие-то желания были. Или она должна была следом и себя, и тебя в том же болоте держать?
– Ну… когда ты так говоришь, это как-то нехорошо выглядит… – промямлил Миша. – Но, понимаешь, вот она его бросила, и он совсем пропал. Разве так можно делать?
– Можно, нельзя… – Настя пожала плечами, прищурилась. – Не знаю, Микки. Но ты так говоришь… Неправду ты говоришь, вот. Можно подумать, она ему ручки-ножки поотрывала, глазки повыковыривала. Здоровый же мужик! И? Лежит на диване и беды свои пережевывает, ах, какой я несчастный, ах, какие все сволочи. Тоже мне – пропал. Да он счастлив пропадать, вот в чем хрень-то!
– Счастлив? – Миша изумился, словно Настя сообщила, что его отец получил Нобелевскую премию.
– Ну, может, не счастлив, но доволен – точно, – уверенно уточнила Настя. – Сперва из маман твоей жилы тянул, теперь из тебя. Смешал тебя сегодня с говном – ой, да не возражай, я ж рожу-то твою видела – и доволен. Вон, орет в белый свет как в копеечку. Тот, что ли, дом? Вон, глянь, на девятом окно.
Выше тополиных крон действительно виднелись верхние этажи отцовского дома – далеко, мелко, так что отцовская фигурка в окне казалась персонажем кукольного театра. Фигурка махала руками и что-то орала – из-за расстояния крика было не слышно, только рот распахивался темным провалом, как в черно-белой военной кинохронике, когда солдаты идут в атаку и беззвучное «ура» так же раздирает их рты.
Ненадолго темный квадрат окна опустел. Когда отец вернулся, в руках у него было что-то зеленое, корявое, размером с табуретку. Танк, понял Миша. «Танком» они называли подаренный бабушкой трехколесный детский велосипед – первую Мишину «машину». Велосипед был пластмассовый, мутно-зеленый, «солдатской» расцветки. В первый же день Миша врезался на нем в забор. Отец мазал зеленкой Мишину разбитую коленку, отмывал велосипед и пел про «экипаж машины боевой». С тех пор велосипед иначе как танком не называли.
Отец, пошатываясь, прислонился к подоконнику и резким движением оттолкнул от себя «танк». Миша рефлекторно отшатнулся: казалось, старый детский велосипед летит прямо ему в лицо. Ну, казалось, конечно. «Танк» мгновенно канул вниз и пропал за листвой.
Настя ахнула.
Бросок, видимо, был слишком резким. Фигурка в окне зашаталась, навалилась боком на подоконник, странно вывернутая рука потянулась, попытавшись ухватиться за раму в некрасивых колючих струпьях облезлой белой краски. Конечно, на таком расстоянии не то что трещины, само окно толком было не разглядеть, но Миша помнил эту облупившуюся краску, сворачивающуюся, как засыхающие листья. Если такую чешуйку поддеть ногтем, она отрывается с чмокающим щелчком, открывая бледную древесину…
Мелькнули нелепо задранные ноги в серых тренировочных штанах… В следующее мгновение в окне было уже пусто.
Настя сгребла в сумку футболки, зажигалку, сигареты и почему-то пакетик от орешков, рывком застегнула молнию, вскочила:
– Там внизу что? Газон? Кусты?
Миша тупо помотал головой:
– Площадка грузовая. Слева магазин, под нами склад его был.
– Ёперный театр! – Настя резко дернула его за руку. – Вставай же! Валим отсюда!
Миша очумело тряс головой:
– Ну да, помочь же надо, да?
– Какой помочь, ты спятил? – прошипела она. – Девятый этаж, да на асфальт…
Выскочив из кафе, Настя втянула в себя воздух, шумно выдохнула и все-таки свернула туда, к отцовскому дому. Миша двигался следом, механически переставляя ноги.
Метров за сто она, резко затормозив, рывком развернула его в обратную сторону:
– Не смотри туда. Все. Все, понял? Там уже народ собирается, нам туда точно не надо. – Миша хотел было все-таки двинуться «туда», но Настя с неожиданной силой его остановила, на мгновение ему даже показалось, что она его сейчас ударит. – Валим, говорю. У меня в сумке кокса граммов десять. Да не пялься ты так. Я не нюхаю, что я, дура полная? От этого нос, говорят, отваливается. Ну если кому на тусняк передать – да, бывает. А если нас сейчас в свидетели заметут, да вдруг в сумку заглянут… Конфискуют-то не беда еще, не так много, чтоб не расплатиться, но не приведи бог копать начнут… не хотелось бы, в общем… – Бормоча торопливые объяснения, Настя тащила Мишу за собой, то сворачивая в переулки, то целеустремленно шагая по улице, то ныряя в подворотни. – Давай, братишка, давай, шевели лапками. Топаем, говорю, быстрее! Держись за мной.
После пятнадцатиминутного блуждания по улицам, дворам и переулкам Миша почувствовал, что окончательно потерял направление. Ему казалось, что они ходят кругами, что за очередным поворотом сейчас вновь откроется отцовский дом и толпа возле – вокруг изломанного тела. Или все привиделось, и не будет там никакого тела, никакой толпы, ничего? Но тут Настя наконец замедлила темп:
– Ну, хватит. Ушли вроде. – Настя нахмурилась, помолчала, словно вглядываясь внутрь себя. – М-да, пора, пожалуй, с этим делом завязывать. Давно надо было, вот уж точно. Весело, конечно, рисковать туда-сюда, но… не доиграться бы. Плохие мальчики могут рассердиться, если я им нечаянно в компот написаю… Так что да, хватит. Станция Березай, кто приехал, вылезай.
– А разве от… ну, которые плохие мальчики… разве от них можно просто так уйти? – Миша скорее удивился тому, что говорила Настя, чем испугался: словно все было не взаправду, вроде какого-то кино. И лучше это кино, чем то, где крошечная кукла летит из темного окна. Не думать. Забыть. Переключиться сюда, в живые, понятные, пусть и не слишком приятные проблемы. – Там же вроде ход только в одну сторону.
– Ой, я тебя умоляю! Ты решил, что я в страшную мафию попала? Брось. Это ж мелочовка. Ну наплету, что папуля подозревать стал, шмоны устраивает. Такого геморроя на фиг никому не надо, пнут меня под зад – и адью! Мои «отдай-принеси» погоды не делают, а проблем может быть до фига. Причем в конечном итоге у меня же. От ментовки-то папуля меня, если где заметут, всяко отмажет, не впервой, ему такое счастье на фиг не сдалось. А вот на плохих мальчиков, если что, его связей точно не хватит, он же у нас бизнесмен весь из себя законопослушный. Так что, если что, чем меня из проблем выковыривать, проще будет забыть, что была такая Настя. И как-то мне это, знаешь, не по кайфу. Сдохнуть-то не жалко, но ведь это смотря как сдохнуть. Лучше уж со скуки дохнуть… – Она откашлялась. – Как наша идеальная Анжела.
Настя выудила из сумки сигарету, пощелкала зажигалкой. Несмотря на лихость монолога «хватит в мафию играться», прикурить ей удалось не сразу – рука все-таки дрожала, и сигарета прыгала мимо огонька. Девушка глубоко затянулась, оглядела улицу:
– Опаньки! – Она вдруг резко потянула Мишу за ближайший угол. – Вот уж помяни черта к ночи! Ты глянь! Да не на меня, вон туда, только сам не светись. Идеальная-то наша с молодым человеком, надо же!
