Игорь Парфенчук - Оставшиеся в СССР (сборник)
Дверь распахнулась. И я увидал отца. Бледного, в раздертой рубашке с растрепанными волосами и какого-то отчаянно-отрешенного. Отец не сразу и меня заметил.
– Мишка! Сынок, ты тут!
Папа схватил меня на руки, прижал к себе и… заплакал.
Таким отца я больше никогда не видал. Сзади в дверном проеме застрял милиционер.
– Давай Толян, давай! Не задерживай движение!
Отец резко развернулся и сказал милиционеру:
– Я согласен!
– Что согласен, – не сразу понял капитан, в КПЗ что-ли? Дак твоего согласия и не требуется.
– Согласен подписать.
– А, ну тогда дело другое.
– Только никуда без сына не пойду.
– А я и не возражаю, перейдем в другой кабинет.
Мы перешли в смежный кабинет. Маленький с одним столом двумя стульями. Мне места не досталось. Капитан вытащил откуда-то пустую коробку, бросил в нее пару книг и приказал молчать.
– Итак Анатолий. На тебя есть показания твоего кореша.
Тихо, тихо. Знаю что он не твой товарищ, но показания есть. Сергей с него «бумагу» взял.
– Ты парень неплохой. Вот и сын какой у тебя. Жена. Небось любит тебя. А? И на работе тебя уважают.
– А тут такое дело. Спекуляция! Статья… Суд, а дальше тюрьма. И прощай Мишка, жена, друзья. А Анатолий?
– Или сделаем иначе. Я показания пока оставлю у себя. Пока. Положу в сейф. А ты у меня их выменяешь, как на «сходке».
И капитан довольно улыбнулся собственной остроте.
– А выменяешь ты их у меня на небольшую информацию о своих корешах со «сходки». Кто что менял, кому что продал.
– Договорились? Подписывай.
Отец молчал. Смотрел прямо перед собой. Обе руки лежали на столе. Правая стиснута в кулак. Как будто он хотел этим самым кулаком стукнуть напротив сидящего.
Подталкиваемую милиционером ручку долго не хотел брать. И лишь после окрика взял и, не читая расписался.
– Вот и лады. Теперь часто будем встречаться, – произнес капитан Можешь быть свободен. Пока.
Мы вышли на улицу. Домой пошли не сразу. Отец все шел и шел, о чем-то думая. Со мной не разговаривал. Я хотел есть, теребил отца за рукав. Но отец казалось не замечал меня. Только на перекрестках брал меня за руку и крепко держал пока мы переходили улицу. Потом наверно, что-то решил для себя. Повернулся ко мне, попытался улыбнуться, спросил:
– Мишка, ты голодный. Да? А ну их всех к чертям – милицию, капитанов, сергеев. Пошли домой!
Двери открыла мама. Мне сразу дали есть. Отец с мамой закрылись на кухне и долго о чем-то говорили. Говорили – тихо. Но несколько раз отец громко повторил:
– Этого никогда не будет!
Мама плакала. Я стучался в дверь, но мне не открыли.
Наступил сентябрь. За ним октябрь. Отец очень изменился.
С работы сразу шел домой. Дядя Аркаша был у нас всего один раз. Недолго.
Отец никуда с ним не пошел. На «сходку» отец ходить перестал. Музыку слушал, но на сходку не ходил.
Несколько раз возвращался домой поздно. Какой-то подавленный. Ничего никому не рассказывал. Только часто повторял:
– Вот сволочь! Вот сволочь!
Мама наверно знала, и где он был и почему такой расстроенный, потому что ни о чем его не распрашивала.
Потом пришел ноябрь. Были выборы. Как потом рассказала мама, одним из кандидатов в депутаты городского совета был тот самый капитан, только теперь уже майор.
Тот день был пасмурный. Шел дождь. Все рано встали. Завтракали. Мама убеждала отца пойти проголосовать. Отец отказывался. Родители поспорили.
Затем мать одела Ларису и вместе с ней пошла на избирательный участок. Сказала что на обратном пути зайдет к подруге.
Отец долго слушал магнитофон. Потом также долго смотрел в окно. Затем начал было одеваться, но передумал. Снова включил музыку.
И опять долго-долго слушал.
Слушал все те же записи Элвиса.
Пластинок у него уже не было. Все что было забрали в отделении.
Ю эй нот кмон хаунд дог, крак ин море чрай.
Веселая музыка. Но только теперь отец не смеялся, не танцевал и даже не подпевал. Молча сидел и о чем-то думал.
Когда за окном потемнело, отец вдруг засобирался. Засуетился. Начал искать свой паспорт. Наспех наложил мне в тарелку полуостывшие макароны. Сказал чтоб я все съел. Одел свое потертое демисезонное пальто. Уже почти вышел, но остановился в дверях, улыбнулся мне и сказал на прощанье:
– Мишка, где твоя улыбка.
Больше отца я не видал.
Скоро пришла мама с Ларисой. Раскрасневшиеся от легкого морозца, слегка возбужденные от впечатлений полученных в гостях. Про отца как-то забыли. Вручили мне гостинец от маминой подруги.
Лариса взахлеб рассказывала какой большой и важный кот.
У тети Наташи. Мама взялась звонить знакомым. Телефон некоторое время был занят. Наверно, поэтому к нам не могли дозвониться.
В дверь постучала соседка, позвала маму к телефону. Сообщила что звонят из больницы. У нас все время занято.
Мама пришла вся в слезах, сказала, что папу вызвали в милицию, а он пришел пьяный. Упал со ступенек крыльца отделения и сильно разбил голову. Его забрала скорая.
Папа умер на следующий день, не приходя в сознание. На время похорон меня забрал к себе дед. Попросила мама. Когда мне было 3 года, меня до смерти напугал мертвый сосед. Месяц я не разговаривал. Рисковать здоровьем ребенка больше не хотели. Про смерть отца мне сразу не сказали. Узнал я об этом много дней спустя. А пока «папа был в командировке».
Когда я вырос мама рассказала, что в тот день отец в бюллетне со списком кандидатов, напротив фамилии майора Гаврилова написал: «Люди это мразь и сволочь, не верьте ей!».
Уж как милиция узнала кто это сделал по сей день тайна. Но только узнали. Узнали быстро. Отец даже не успел дойти домой, как его остановил милицейский газик и прямиком доставил к майору Гаврилову. Сказали, что отец был сильно пьян, есть заключение медэксперта. Выходил из дверей отделения, поскользнулся, упал, ударился головой о ступеньку.
– Сегодня отец твой день рождения. Твой и мой. Мне 18.
Тебе было бы 39. Твою ленту с Элвисом Пресли я сохранил и часто слушаю.
Ю эй нот кмон хаунд дог, крак ин море чрай!
Мишка Одессит
Атака, второй товсь! – прозвучала команда. И чуть позже, по громкой:
– Дневальные на местах, команде наверх!
Мишка ждал этой команды. Забыв застегнуть бушлат, резко поднялся, бросился к трапу, и чуть не упал из-за подставленной ноги «деда».
Как по команде, разом заржали «караси» – второгодки Сергей Лунгул и Андрей Сомов.
«Сан Саныч» – так называли розовощекого здоровяка. Единственного «деда» в БЧ‑3.
Сан Санычу до дембеля осталось 86 суток, о чем красноречиво свидетельствовали полоски мела на задней стенке тумбочки «деда» – место поклонения салаг.
Не дай бог кто сотрет или добавит к ним хоть одну. Тумбочка под охраной дневального. И место дневального не у входа в кубрик, как положено по расписанию, но возле тумбочки. С этим давно уже смирились и командир БЧ‑3-старлей Крылов и замполит Нефедов и старпом Зотов. Командиру – кавторангу Крофте, понятное дело – никто не докладывал. Да и не спускался до таких мелочей кавторанг. Кадрами заведовал замполит.
Потирая ушибленное колено, Мишка с опаской оглянулся. Лети-лети салага, – снисходительно бросил Сан-Саныч, пропуская других «карасей» и «дедов», выбегающих и вальяжно выходящих из боковых отделений, Мишка не сразу попал наверх. Наконец ступив на палубу, побежал на нос корабля.
Конечно же, все хорошие места были заняты. Ему досталось на башне носового двуствольного орудия. И то спасибо – пустил «земеля»-Одессит.
Толик. Такой же «салага» как и Михаил.
Накрапывал мелкий дождь. Орудие покрывалось тонкой коркой льда. Штормило. серое небо казалось вот-вот сольется с такими же серыми волнами. Эсминец то зарывался носом в кипучую массу, то вздымался вверх, навстречу такой же стихии.
Мишка почти не чувствовал рук. После каждого погружения и взлета, двумя ледышками цеплялся за ствол, обламывая ногти. Но совсем не замечал этого. Весь его организм, до последней клетки превратился в зрение.
– А ну посторонись, салаги!.
Это Сан Саныч появился на палубе. Неторопливо, останавливаясь для глубоких затяжек, Сан Саныч перемещался вдоль правого борта, часто сплевывая в море.
Идти далеко Сан Саныч не хотел – дождь, скользко, того и гляди упадешь! А потому продефелировал к ближайшему носовому орудию, на котором примостился Мишка.
Естественно мокнуть под дождем «дед» не стал. Щелчком отбросил окурок за борт. Тяжелым кованым ботинком забарабанил о крышку люка орудийной башни, прокашлялся.
– Махмуд, братишка, открывай!
Люк медленно открылся и тонкий голос лениво пропел:
– Тебе чего, братан?
Карымсак Матжанов – еще один «дед» с более «длинной «бородой» – до дембеля осталось 40 суток, сидел, запершись в башне. Участия в общей суете не принимал по причине скорого отбытия на родину. То бишь дембеля. «Дедом» его называли только «салаги» и «караси» своего БЧ‑2. другие молодые вообще никак, а «деды» «Напористого» не иначе как Махмуд. Азиат. Там все Махмуды. Даром что дед. Сан Саныч с наглой ухмылкой в унисон «Махмуду» жалобно пропел:
