Григорий Ряжский - Портмоне из элефанта (сборник)
– Вместе убили… – глядя все в ту же точку, сказал бугор. – Вместе держали, вместе толкнули, вместе, выходит, и убили. – Он наконец перевел глаза на Аверьяна и добавил: – Или же вместе ничего не знаем… А это, – он кивнул на труп, – в отвал. – Он помолчал немного, размышляя о своем, и добавил: – У меня сынов четыре. Выбирай…
– В отвал выбираю, – ответил Аверьян, быстро ухватив суть бригадирского разъяснения, и непривычно жестким голосом произнес: – Тащи все сюда вниз, жратву эту с бутылками, скатерть, ну и все остальное тоже…
Бугор понял…
Через двадцать минут они запустились, бугор поднял ковш, в котором лежал бывший член экипажа, засыпанный остатками пира, дал первое положение, самое тихое, вправо по кругу, и ковш поплыл в сторону отвала. Там, где кончались насыпанные экскаватором кучи породы, на самом краю разработки, вернее, над тем местом, где они заканчивались, ковш замер на весу, словно прицеливаясь, и, опрокинувшись, разом высыпал содержимое вниз. То, что оказалось там, внизу, на дне будущего оврага, следующий ковш, доверху наполненный мерзлой породой, навсегда закрыл от всякого любопытствующего глаза, своего или чужого…
– Жалко, «Северную» тоже схоронили, – сказал Аверьян, желая нарушить затянувшуюся паузу, после того как они помолчали с полчаса, – помянуть могли бы. Человек все же…
Страх не отпускал, и бугор не ответил. Он задумчиво скосил глаза на пол и обнаружил рядом с креслом бумажный квадратик с печаткой. Он подвинул ее сапогом поближе и поднял. Там было напечатано, по-типографски: «Рулет домашний к завтраку. Вес 800 г. Изготовитель: Оленегорский мясоперерабатывающий к-т. Упаковщик…» На месте упаковщика стояла завитушка. К завитушке прилипла мясная крошка и две разваренные гречневые крупинки из рулетной начинки. И то и другое прилипло при разрезании. У бугра сжалось сердце.
«Выходит, не кишка это была, – подумал он, с опаской покосившись на Аверьяна, – выходит, купленое было…» Он закрыл глаза и внезапно для самого себя спросил вслух:
– А где ж тогда кишка?
– Да зарыли, – недоуменно ответил Аверьян. – Ты чего, бугор, с ума сходишь, что ль?
– На воздух пойду, – ответил машинист, открыв глаза по новой, – дурно мне чего-то стало. Правда твоя, выпить надо было. Хер с ним теперь, с планом.
– Я с тобой, – решил Аверьян, – мне тоже худо…
Они надели ватники и спустились в машзал. Снизу, откуда-то из-под движка, вертикально установленного левого поворотника, раздался слабый звук. Мужики прислушались. Теперь звука вроде не было.
– Чего-то там было, – недоверчиво протянул Аверьян, – такое, чего-то, какое-то…
– Не мели, Емеля, – отмахнулся бугор. – Ветер по базе гуляет, не закрыл кореец на зиму, как надо…
Звук повторился снова – теперь уже отчетливо и гораздо громче, чем раньше. Оба посмотрели друг на друга. И обоим пришло в голову одно и то же. Почти одновременно. И оба кинулись за поворотник, к квадратному люку, монтажному, что вел вниз, в саму базу. Люк был просто прикрыт, а не затянут на болт, как всегда. Аверьян резко откинул крышку и заглянул вниз, в темноту.
– Дай переноску! – крикнул он бугру. Тот протянул лампу в кожухе и воткнул с другого конца в двенадцативольтовую сеть. Стало светло, и тут же раздался радостный лай. Их, Апрелевский. Собака сидела в базе и с надеждой смотрела на освободителей.
– Еж ты мое-е! – схватился за голову Аверьян. – Апрелька! Как же ты туда, миленький?
– Это он его туда заныкал, Чен. От нас, чтоб, – с тихой яростью в голосе сказал бугор, – игрушки играет. – Он говорил о помощнике в настоящем времени, – апрель свой празднует. По первым числам. Понял я…
Аверьян обалдело уставился на бугра, до него тоже начало доходить…
– А сосиску эту в буфете взял, – добавил бугор, – упаковщик херов, с мясокомбината… – Он со злостью кивнул вниз, в базу. – Из-за него все, из-за кабысдоха этого, Апреля недоебаного. – Он посмотрел вниз еще раз и жестко сказал Аверьяну: – Ну-ка, давай его сюда, морду блядскую.
Аверьян спустился вниз по приварной металлической лесенке, взял Апрельку на руки и протянул его наверх, к полу, со своей, нижней стороны. Бугор перехватил собаку. Апрель с бешеной радостью вылизывал лицо и руки хозяина, подвывая при этом от счастья.
– Радуешься, сука? – спросил его бугор. – Ну, щас ты у меня зарадуесся.
Двумя руками он перехватил псину за задние ноги и опустил его головой вниз. Апрель жалобно вякнул и сделал попытку вырваться. Игра эта была ему непонятна.
– По косой, говоришь, плохо получится? – спросил бугор неведомого собеседника. – Дерево, говоришь, надо?
Пес продолжал извиваться в его руках и поскуливать.
– Ты чего, бугор? – тревожно спросил его снизу Аверьян. – Чего надумал?
– А ничего, – ответил машинист и, резко развернув вполоборота корпус, с размаху ударил по круглому корпусу вентилятора, что обдувал левый поворотник. Ударил Апрелем, его головой.
– Ничего, говорю, особенного. – Он размахнулся снова и в точности повторил движенье.
Боли Апрель не почувствовал никакой – не успел даже удивиться. Собачий череп раскололся с первого удара, забрызгав кожух вентилятора и немного пол вокруг него. Второй удар был лишний, из командирского принципа. Не выпуская безжизненного тела из руки, бугор подошел к двери на улицу, протянул туда Апреля и разжал кулак. Труп полетел вниз, в заполярную апрельскую полутемь, и мягко шмякнулся о мерзлый грунт.
– В отвал, – подвел итог бугор и захлопнул дверь.
…Все время убивания Аверьян простоял на приварной лесенке, высунув голову наружу, выше уровня пола, и онемев.
– В отвал его после, – повторил бугор свой вердикт и, посмотрев на Аверьянову голову, кивнул в сторону улицы. – Туда же…
Аверьян услышал и словно очнулся.
– Тебя… – сказал он тихо и сжал зубы.
– Чего? – переспросил бугор, хорошо не расслышав помощника. – Кого?
– Тебя, падлу. – Аверьян выбрался из подпола и отчетливо повторил: – Тебя в отвал надо… Падлу паскудную, морду хохляцкую. – Страх в его глазах пропал окончательно, и что-то новое, бесстрашное и бесшабашное родилось у него внутри. – Одного убил, а теперь другого, значит, тоже порешил? – Он сделал по направлению к бугру два шага. – Он же любил тебя больше нас всех, Апрель-то. Его-то за что, мразь?
Бугор вытаращил глаза на помощника, свою вторую руку, и пораженно спросил:
– Ты что, совсем ебанулся, парень? При чем здесь хохляцкая, а?
– При том, – сквозь зубы тихо ответил Аверьян, – при том, что и на Алихановке вы все решали – кому работу давать, а кому – скатертью дорожка, и получилось, что скатерть-дорожка нам вышла, русским, а вас, хохлов тупых, буграми садили всегда, и на шагающие, и на экэгушки. И здесь тебя, гниду, тоже бугром посадили, на Ченову погибель и на Апрелеву тоже. – Он нагнулся и поднял с пола ключ на тридцать два, что при падении выпал из Ченова ватника. – Скажешь, что убил, понял? – Он пошел на бугра с занесенным ключом в руке. – Обоев убил… – Аверьян уже приблизился к бригадиру вплотную и теперь ждал его ответа.
– Ладно, раз так, – согласился бугор, – скажу, если хочешь. – И протянул вперед руку, за ключом.
Теперь, получив его согласие, Аверьян не знал, что делать дальше. Но знал бугор, на то он и был бугром…
Он взял протянутый ключ и с размаху, ловко и по-хитрому пригнувшись, не давая помощнику опомниться, со всех сил ударил его ключом по правой ноге, чуть выше щиколотки. Аверьян завалился на пол, как мешок с картошкой. Боль пронзила ногу и была такой, как если бы кость надломилась от переехавшей ее телеги, груженной тоже картошкой, но доверху, под завязку. Бугор отложил ключ в сторону и удобно разместился верхом на помощнике, всей бригадирской тушей.
– Ну, сначала за хохляцкую морду, – сказал он и, коротко размахнувшись, нанес первый удар справа. Кулаком в лицо. Получилось во все лицо, целиком, почти без остатка. Брызнула кровь.
– А это за сволоту твою предательскую, – добавил бугор и повторил слева. То же и так же, с кровью, но уже большей.
Аверьян захрипел и попытался выдавить через кровавую пену какие-то слова.
– После, после скажешь, – успокоил его бугор и объявил: – А это, чтоб место свое знал всегда, как водится на разрезе. – Он прицелился, высмотрел на лице у Аверьяна наименее пострадавший участок и опустил туда кулак сверху, заскорузлым торцом…
Аверьян очнулся оттого, что кто-то брызгал ему в лицо водой и аккуратно обтирал влажной тряпкой. Он с трудом открыл один глаз, второй – затек совершенно.
– Сам-то как? – по-отцовски спросил бугор и сплюнул семечковую шелуху. – Как сам-то, болит, поди?
Аверьян слабо кивнул и прислушался к себе – больно на самом деле было уже не очень. И самое странное – куда-то пропала кипевшая в нем ненависть. К бугру, и вообще.
– Я чайку заварил, – сказал бугор, – крепкого. Щас попьем, а потом Апрельку в отвал снесешь, к ковшу. Добро?
