Владимир Гой - Вкус жизни (сборник)
Будущая теща приехала за пять дней до свадьбы, чтобы все точно расставить по своим местам. Невеста беспрекословно слушала мать, абсолютно во всем с ней соглашаясь, примерно так Миша слушался своего старшину, когда служил в армии. Ему начинало казаться, что если «мама» скажет его «будущей», что они после свадьбы будут спать раздельно и ни-ни, то так оно и будет, а если теща даст отмашку, то прямо хоть сейчас.
Родственники за него радовались: ишь какую себе отхватил, и удивлялись – ну чем же он ее охмурил, вот молодец!
Но он сам уже ничему особо не радовался, хотелось побыстрей со всем этим покончить и перейти к новой, неизведанной жизни. Это как разбежаться с моста и, закрыв глаза, сигануть вниз с сумасшедшей высоты, а там будь что будет, то ли вода, то ли асфальт.
Костюм и туфли покупались под зорким наблюдением невесты и тещи, и в этом не было виновато отсутствие у Михаила вкуса, просто так было надо. Список гостей прошел особую цензуру, и с преимуществом три к одному был утвержден список в пользу тещи.
Он был православным, она староверкой. Ни тот, ни другой веру менять не желали, поэтому обряд проходил возле «алтаря» в обычном загсе. Отзвучал марш Мендельсона, отерли слезы умиления близкие родственники, и, нагрузив молодых кипами цветов, все разошлись в ожидании вечернего застолья.
Дружное «горько!» поднимало молодых с почетных мест каждые пять минут. Все поочередно, как по заказу, шутили по поводу первой брачной ночи, и чем больше пили, тем проще и проще становились шутки. Деревенское пиво, смешанное с водкой, постепенно лишало разума всех окружающих, и после очередного возгласа «горько!» многие забывались и начинали взасос целовать своих соседей. Но свадьба есть свадьба, всем было хорошо и весело.
Утром он проснулся часов в семь, за окном уже вовсю светило солнце. В голове немного гудело от шампанского, но на сердце было как-то очень радостно. Он пошел на кухню и по старой холостяцкой привычке стал мыть оставшуюся с вечера посуду, рассуждая про себя, что во всем этом есть своя прелесть: «Ну и что, что раньше мыл посуду только за собой, а сейчас буду мыть за двоих, главное – это счастье».
Святой
Я, конечно, не частый ходок в церковь, но иногда, когда на душе становится муторно, ноги сами поворачивают в храм, постоять под образами и просто подумать. И сколько раз я туда ни заходил, всегда встречал одного и того же мужчину с благостным лицом, который стоял с правой стороны, недалеко от входа, рядом с иконой Иоанна Крестителя. Его горящие глаза во время службы выразительнее всего передавали непоколебимую веру и преданность Создателю. Когда он подпевал церковному хору, голос его неподдельно дрожал от волнения. Мне в такие моменты становилось стыдно за себя, за свою врожденную и приобретенную грешность, и самое главное, за то, что я так редко ощущал в себе это великое чувство раскаяния. И он, этот незнакомец, подталкивал меня к очищению, на глаза мои наворачивались слезы и комок подступал к горлу от собственного ничтожества и греховности. Я смотрел на его благообразный лик с великим уважением за его преданность вере.
Вскоре я стал ходить в церковь все чаще и уже вместе со всеми вытягивал «Господи, помилуй», испытывая от этого невероятное очищение всей своей сущности. Я перезнакомился со всеми местными бабками, торговавшими здесь свечами и иконками, они мне растолковали значение церковных праздников и разных других мероприятий. На вопрос: «Что это за такой интересный человек?» – они уважительно зашушукались и сказали только одно: «Ну очень верующий, просто святой, но ни с кем не разговаривает, молится и уходит». Я зауважал его еще больше – за сдержанность и ненавязчивость в общении с людьми, чего так не хватало мне самому. Что уж скрывать, поболтать о том о сем я любил всегда и со всеми. Он, сам того не зная, стал как бы моим учителем. Я подтянулся, совершенно бросил пить, стал более разборчив с женщинами и почти совсем перестал врать. Если с кем-нибудь приходилось общаться, я говорил ровно и степенно, обдумывая и взвешивая каждое слово. Мне почему-то казалось, что именно так общается он. Все мои знакомые обратили внимание на произошедшие со мной перемены, но не знали, с чем это связать, а я таинственно молчал.
Я продолжал встречать его в церкви, и тайно, с уважением и трепетом, наблюдал за ним. Но однажды в воскресенье он не пришел на службу, что сразу заметили добрые прихожане, и меня охватило страшное волнение: вдруг с ним что-то случилось, а мы даже не знаем, где он живет и как ему помочь. Не пришел он и на следующий день, и через неделю, что повергло нас в крайнее недоумение и расстройство.
А еще через неделю кто-то принес газету с фотографией моего кумира, где крупным шрифтом было напечатано: «После долгих поисков был задержан известный киллер по кличке Святой».
Я и сейчас продолжаю ходить в церковь, правда, не так часто.
Ориентация
Феликс пришел работать к нам на фирму два года тому назад, и за все это время он ничем особенным в коллективе не выделился, программист он был посредственный. Но когда в прошлом году его назначили старшим в группе, я просто задохнулся: я мечтал об этом месте последние три года, а этот выскочка просто размазал меня перед моими коллегами, которые тоже были уверены, что это место будет моим. Все выходные я провел в компании «Джека Дэниэлса», который разделил со мной мое горе и до последнего глотка был преданным другом, после чего выжатая до капли бутылка полетела в мусоропровод, громыхая на каждом пролете.
Где-то в половине одиннадцатого меня разбудил звонок нашей секретарши, «красотки» Мэй, прозванной так за кривые, как зигзаг молнии, ноги и длинный тонкий нос будто из комиксов про злую старуху. Из ее долгого, не очень связного разговора я понял, что она хорошо ко мне относится и желает мне только добра, но, похоже, я совсем ничего не вижу вокруг себя и совсем не разбираюсь в отношениях между мужчинами. В общем-то я всегда считал ее дурой, и интересы мужчин мне были предельно ясны: бутылка хорошего виски, доброго пива и, конечно же, девочки – беленькие, желтенькие, черненькие и любые другие.
В двенадцать тридцать, перед самым обедом, Феликс вызвал меня к себе в кабинет и, меряя его шагами, начал мне что-то нести про новый проект по созданию рекламной кампании в Интернете для фирмы N… То, что он медленно, нудно толковал, было мне известно сто лет тому назад, это все были мои же старые предложения. Но я героически сносил эту болтовню, наблюдая за его походкой. что-то в ней было необычное, но чертовски знакомое, и тут меня осенило: он вилял задом, как баба, а когда увидел сбоку на брюках белое пятнышко от мела, то стряхнул его, проведя рукой по бедру так, что я в изумлении даже сглотнул слюну. Он продолжал ходить по кругу, а я с широко раскрытыми глазами наблюдал за его странными повадками: при разговоре он иногда кокетливо складывал губы в трубочку, ну точь-в‑точь как моя жена Кэти, и другие необычные признаки начинали проявляться в его облике. Но тут зазвонил телефон, он поднял трубку и страшно засуетился:
– Да, да, скоро буду, ну конечно же, – и послал в трубку воздушный поцелуй. Потом перевел взгляд на меня и, страшно смущаясь, произнес: – Извините, мы с вами договорим в следующий раз, мне надо идти.
Я сидел в своем кабинете и ощущал себя полным идиотом: мной руководит пидер!. Через минуту приковыляла Мэй и сказала: «Ты ведь, пожалуй, один из последних могикан в нашей фирме, полноценный мужик, и, по всей вероятности, умрешь на своей должности, но зато под стенания многих женщин», и сразу же вышла, оставив меня наедине со своими предположениями по поводу карьеры.
На все на это Кэти сказала, что я полный дурак, мне просто надо лучше работать, а не строить предположения в отношении истинно талантливых людей. Она уже легла спать, а я еще долго дымил на балконе сигаретой, глядя на огоньки проезжавших далеко внизу машин.
Утром я поднялся как с похмелья, всю ночь мне снились «вещие» сны о моем повышении через «талант». И я даже не удивился, что перед выходом из дома мне позвонил Феликс и попросил, чтобы я захватил папку с моим проектом, который отвергли в прошлом году.
Полдня я провел у Феликса в кабинете, он искренне радовался за меня, блестя своими карими глазами. В голове мелькнула мысль: «Неплохой парень, жаль, что пидер».
Работа по продвижению моих предложений закипела так, что я просто не мог нарадоваться. Кэти заговорила со мной дома совсем другим тоном, она почувствовала во мне талант. Я стал ухожен, как майская роза. Грязных рубашек в доме просто не было. Вся моя одежда просто благоухала свежестью какого-то нового стирального порошка. В доме ждали повышения.
