Дмитрий Добродеев - Большая svoboda Ивана Д.
Может быть, это из-за того, что сам Чувалов чувствует себя выше посольства? Ведь он – назначен международным отделом ЦК. Или причина проще – в животном неприятии таких, как Иван, капризных интеллигентов? Еще вчера Иван отказался с ним пить виски. Чувалов налил в стакан Jack Daniels, обмакнул губы в кукурузный дистиллят, глаза его увлажнились, и он сказал: “Вкусно, попробуй!” Но Иван ответил “не хочу” и этим смертельно обидел его.
Чувалов смачно выругался: “Ну, блин, смотри мне. Выбью из тебя всю дурь! И никуда не уходи: на профсоюзной вечеринке ты быть обязан”.
И, стиснув зубы: “Даю полмесяца на то, чтобы оформить отъезд!”
Выходит, сигнал не принят. Иван зажат со всех сторон. Посольские чекисты и профсоюзные функционеры столкнулись лбами. А он – он должен будет вернуться в Союз. Опять невыездной. И снова – нищета в НИИ и тщетные мечтания о свободе.
Всю ночь в постели он обсуждает с женой ситуацию. Выхода нет. Необходимо бежать. Другого шанса нет и не будет. Но бежать надо с треском, громко хлопнув дверью.
Прощание с Москвой
Сентябрь 1989-го. Это последнее посещение Москвы советской. Очень странное, однако. Ему нужно забрать все документы: свидетельства о рождении, о браке и многое другое, без чего на Западе не оформляют ни-че-го. Он приезжает в свой дом у метро “Аэропорт”. Во дворах мрачно, не видно фланирующих советских писателей. Москва – другая. Что с ней стало за два года? Что с ней сделала перестройка? Иван чувствует, что размеренная советская жизнь подходит к концу.
Идет к приятелю в Банный переулок, сидит у него на кухне, пьет чай. Тот с гордостью демонстрирует микроволновку – одну из первых в Москве. На Иване из Будапешта – черная литая дубленка. Она привлекает внимание, ее щупают. Сие значит, скоро такие же будут у всех крутых пацанов. Заходят люди, говорят о чем-то очень практическом: продать-перепродать. А раньше здесь говорили о философии и Розанове. Теперь на устах сплошные кооперативы.
Иван выходит на улицу, идет к Колхозной площади, и ему впервые становится страшно. Он чувствует, что на этих улицах, в этих подворотнях запахло криминалом. Ему страшно за свою жизнь, он хочет поскорее выбраться из странно изменившейся Москвы.
Локомотив истории, куда пыхтишь ты на всех парах и что ждет там, за поворотом?
Москва-89. Люди носят джинсы-варенки, открылись какие-то странные кооперативы, кафе “Теремки”, народ дерганый, замкнутый, большие очереди за сигаретами и водкой. На улице ведется продажа книг с лотков. Повсюду крутят “Ласковый май”.
Москва-89. Размеренно и четко, под звуки Гимна СССР формируются спецбатальоны криминала… Сильвестр, Тимоха, Квантришвили…
Он смотрит на лица советских людей на улице и думает: неужели так кончаются империи, неужели час “X” настает?
Россия: корабль идет непонятным курсом. Пункт назначения неизвестен. И все-таки, что значат эти странные имена? Клямкин, Селюнин, а также Травкин, Мурашов, Каспаров, Бурбулис. Во всем происходящем есть что-то иррациональное.
Перед отъездом он должен сдать отчет в ВЦСПС. Секретарша вводит его в кабинет Янаева.
Геннадий Иванович сидит в самом конце длинного стола для совещаний. Лицо красное, опухшее, но довольное: “Входи, герой!”
Иван приближается к нему с портфелем, набитым виски. Янаев бормочет: “Эх, была не была. Ставь на стол!” Иван вытаскивает бутылку, разливает. Они поглощают янтарный напиток.
– Спасибо за те, прошлые бутылки, – говорит Янаев с отеческой улыбкой, – очень пригодились в Сочи, где мы отдыхали с мужиками из международного отдела ЦК.
Его сердце не окаменело. Оно билось в ритме советской, рабоче-крестьянской системы отношений. Когда бутылки виски и пачки “Мальборо” многое решали.
– Ну чего там, в МОПе, решили послать тебя в одно место? – переходит к делу Янаев. – А ты не ерепенься, приезжай в Москву, мы что-нибудь тебе подыщем. Мы вот и кооперативы организуем. У нас этим новый отдел занимается.
Иван понимает, что Янаева уговорили сдать его. Что теперь с Будапештом покончено. Что он вернется в тихий академический институт и будет протирать штаны в библиотеке. Жаль, но ничего не поделаешь.
Янаев закуривает, предлагает ему сигарету. Красное лицо еще больше багровеет. Наливает по новой: “Как дела в Будапеште?”
– Неплохо, то есть средне.
– А у нас тут весьма хреново. Перебои со снабжением.
Рабочий класс недоволен. Перестройка буксует. Заславская провела замеры – результаты не соответствует ожиданиям. Что-то надо делать!
Янаев подходит с сигаретой к окну, смотрит во двор. Грубо очерченный, чуть азиатский профиль, выбрасывает клуб дыма: “Но есть и неплохие новости. Встречался на днях с самим генсеком. Он предлагает мне войти в Политбюро”.
Его лицо искажается. Тоскливое выражение. Он матерно ругается и говорит: “Блин, как бы не влипнуть!” Он повторяет эту фразу три раза.
Иван ощущает глухие подземные толчки, странное чувство конца империи: “Прощай, Советский Союз!”
Они тепло прощаются, Иван идет по бесконечным коридорам ВЦСПС. В следующий раз он увидит Янаева на экране телевизора в августе 1991-го: Геннадий Иванович сидит за столом с другими путчистами, дрожащими руками держит бумажку, объявляет о создании ГКЧП. Это конец!
А пока – Шереметьево. Пограничник проверяет чемодан. Ищет доллары, икру. Не находит, крайне злой отпускает его. Иван улетает в Будапешт.
Последний ужин
И вот – последний ужин в МОПе: сотрудники сидят за длинным столом. Чувалов, Чондра, Кнабе, Киш, Моника, англичанин Бобби, Иван и шофер Иштван.
Первый тост – за профсоюзное единство. Второй – за солидарность, третий – за перестройку.
Иван останавливается после второй рюмки водки. Чувалов подмигивает Вернеру Кнабе и говорит: “Иван, какой же ты профсоюзник? Мы с Кнабе поспорили на бутылку “Абсолюта”, что ты выпьешь стакан водки, не отрываясь”.
– Молчишь? Хочешь увильнуть? Не выйдет! – Чувалов ставит музыку – венгерский марш Берлиоза – и наливает стакан “Абсолюта”. Иван встает, берет стакан и медленно пьет до дна. Раздаются жидкие аплодисменты. Наливается второй стакан, но Иван твердо говорит “нет”, уходит в кабинет и открывает окно.
Над Будапештом розовеет вечернее небо. Иван закуривает “Мальборо”. Он долго сидит у окна, думает. Зажигаются огни на Ваци-ут, потоки машин пересекают мост Маргит. Венгрия дрейфует в сторону Запада, а работа в МОПе для него кончается. Итак, нужно уйти, громко хлопнув дверью! Он повторяет эту фразу три раза.
По звукам в коридоре понятно, что пьянка подходит к концу.
– Аста маньяна! – бурчит Гомес и, припадая на левое бедро, ковыляет к выходу. Все расходятся. Долгожданный момент наступает.
Иван заходит в кабинет Гомеса, и там на его машинке пишет топорным английским языком открытое письмо: “Дорогие товарищи, МОП отклонился от линии перестройки! Руководство МОПа потеряло связь с зарубежными профсоюзами, тратит деньги на формальные мероприятия, ненужные командировки. Коррупция проявляется в махинациях со швейцарскими франками и долларами, с путевками и авиабилетами. В будапештском бюро царят пьянство, кумовщина и разгильдяйство…” Он допечатывает обличительное письмо, внизу подписывается – “друг Советского Союза”. Самое смешное – что в этом письме большая доля правды. Затем кладет в конверт и направляет на имя заведующего международным отделом ВЦСПС Аверьянова.
После этого выходит из МОПа, запирает за собой дверь: все пути к отступлению отрезаны. Снова мелькает мысль: предатель он или народный мститель? Уже много позже до него доходит, что в ВЦСПС разгорелся скандал, назначили комиссию для расследования, проверяющие приехали в МОП. Им удалось выяснить, что письмо написано на машинке Гомеса. Сам Гомес клялся всеми уругвайскими святыми, что писал не он. И тогда до них дошло, что это сделал Иван, что это он, проклятый перебежчик, ушедший тем временем на Запад.
Ночь, Будапешт. Дело сделано. Бежать или остаться? Он это совершил, он преступил, он размышляет. Что хуже с точки зрения властей – письмо или побег? Письмо – они поймут, сочтут за акт возмездия, хотя и сделают невыездным. Ну а побег… Побег из зоны карается на всю катушку, но что ему терять?
Короче, надо бежать, иначе снова невыездной.
Побег
Утро следующего дня. Иван лежит в постели и просчитывает ходы: “Так как же конкретно смыться?” Трехлетняя дочка играет с цыпленком. Он думает: “Что делать с цыпленком? Придется оставить”. Жена наливает ему суп, смотрит тревожными глазами. – Как все это организовать?
Ему приходит мысль. Он едет к Дэну Даймону, это британский репортер, совсем недавно открыл отделение Sky News в Будапеште. Иван знаком с ним три месяца и даже съездил на репортаж в Субботицу – на югославской стороне границы. Ему нужно одно – чтобы Дэн дал ему рекомендацию как журналисту в посольство Австрии, тогда он получит визу на три месяца. Без этого он ничего не успеет в Вене.
