Ольга Рожнёва - Небесные уроки
И что вы думаете? Смерть, косившая жителей Красной Слободы, чудом обошла его дом. Все припрятывали зерно, но продразвёрстка его находила: обшаривали дом, сараи, сеновалы, искали ямы, допрашивали с пристрастием. Дядя Паша тоже прятал зерно, и как-то, когда неожиданно в дом нагрянули – полмешка зерна не успел спрятать, и мешок открыто стоял у печи. Но как будто кто глаза закрыл нежданным гостям – они его просто не увидели.
Никто не умер из семьи Суховых, и все приёмыши тоже выросли, вышли в люди.
Иван Николаевич улыбнулся:
– Мне в январе восемьдесят стукнуло – а я вот один на поезде еду. Это ещё что: брату моему восемьдесят пять – а он и на самолёте один летает!
Помолчал и добавил:
– Знаете, я размышлял над этим – и кажется, понял… Думаю, тут такой духовный закон действует: когда кто-то делает добро – Господь ему это добро на его небесный счёт записывает. А когда человек самопожертвование проявляет, жертвует собой – это так умилостивляет Отца нашего Небесного, так уподобляет Ему Самому, что милость Божия преизобильно изливается на такого человека и потомков его, защищая и покрывая даже и в земной жизни. Как вы думаете, отец Борис, правильны ли мои догадки?
Отец Борис подумал и ответил:
– Думаю, правильные догадки.
«Юнейший бых, ибо состарехся, и не видех праведника оставлена, ниже семени его просяща хлебы».
Глянул на недоумевающую Елену и повторил:
– Юным был я, и вот состарился, но ещё не видел праведника оставленным Богом и потомство его просящим хлеба.
Иван Николаевич вздохнул:
– Да… Вот дядя Паша – простой был мужик, малограмотный – а понимал многое. Мне до него… Всю жизнь тянусь – и дотянуться не могу. Я вот вам напоследок стихи почитаю. Это мой духовный отец пишет… Ваш тёзка, отец Борис… Только он в монастыре. Игумен. Игумен Борис Барсов. Хотите стихи?
Я опять не успел распечатать письмо.Не сумел добежать до спасительной главной дороги.И хрустальное тонкое сердца окноНе омыл от бессонниц, грехов и тревоги.Я опять растерял красоту мимолётных мгновений.Городов перепутал и сёл адреса.И друзей позабыл телефоны и даты рожденийИ коню не засыпал на вечер овса.Я опять не учёл, не запомнил, не встретил,Опоздал, не успел, растерялся, устал.По будильнику вовремя утром не встал.Красоту бытия, как всегда, не заметил.Я опять колокольный призыв не услышал,Не обнял, не утешил, не дал, не помог.Хлопнул дверью – и с гордостью вышелИ свечу покаянную у Креста не зажёг.Я опять, зная чью-то беду – не заплакал.Мимо боли чужой, отвернувшись, прошёл.И в шеренге бойцовской не вышел на плато.Я опять в этой жизни себя не нашёл.
– Хорошие стихи, – сказал отец Борис.
– И мне тоже очень понравились, – неожиданно вступил в разговор Геннадий.
И они замолчали – потому что разговаривать больше никому не хотелось. Отец Борис вышел в пустой тамбур, постоял у холодного влажного окна: за стеклом в сумерках проносились поля и леса, мелькали селения – дрожащие огни печальных деревень… Пронзительный гудок паровоза в ночи бередил душу странной тревогой. Вспомнилось отчего-то: «Неистощима только синева небесная и милосердье Бога…» Отец Борис прочитал про себя вечерние молитвы – он помнил их наизусть.
А когда он вернулся в купе – Иван Николаевич и рыженькая Елена уже мирно спали на нижних полках. Не спал только Геннадий – он лежал на верхней полке, закинув руки за голову, – и думал о чём-то своём.
Ночью отец Борис спал плохо. Часто просыпался: в вагоне было душно, а от окна сильно дуло, в соседнем купе долго не ложились – смеялись, разговаривали, выпивали. Крепко уснул уже под утро и, разбуженный громким голосом проводницы, сначала не мог понять – где он вообще находится. Слезая с полки, почувствовал, как сильно болит шея – продуло. Глянул на часы: шесть утра.
Весёлая, бойкая проводница пошла дальше, громким голосом поднимая спящий народ – туалеты в старом вагоне были такими же старыми и закрывались задолго до каждой остановки.
Соседи по купе уже встали. Рыженькая беременная Елена копалась в дамской сумочке, Геннадий уткнулся в ноутбук, Иван Николаевич читал книгу и выглядел, несмотря на свои восемьдесят лет, свежим и бодрым. Улыбнулся отцу Борису:
– Ехать ещё порядочно – часа полтора… Вас ждём – позавтракаем вместе?
И они, как и вечером, быстро накрыли стол и доели вчерашние припасы, в том числе вкуснейший капустный пирог тёщи отца Бориса, Анастасии Кирилловны. Попили чаю, и даже Геннадий не отказался от совместного чаепития. Дорога сближает людей, и им уже казалось, что они давно знают друг друга.
В окно светило весеннее солнышко, солнечные зайчики отражались от стекла, в соседнем купе царила полная тишина – утомились, бедные, ночью.
Сдали постельное бельё, переоделись, а времени всё ещё оставалось много. Понемногу завязался разговор, и Елена спросила:
– Батюшка, вот у меня бабушка – верующая. Я и сама в Бога верю – только в церковь редко хожу, знаете, времени не хватает. А родители у меня совсем неверующие. Бывшие комсомольцы-добровольцы, коммунисты. Папа в райкоме когда-то даже атеистической пропагандой заведовал. Но они очень хорошие, добрые, порядочные люди. Им так трудно перестроиться… Ведь в детстве и молодости они слышали совсем другое…
Геннадий, оторвавшись от ноутбука, хмыкнул:
– Не обижайтесь, но есть такая поговорка: «Горбатого могила исправит».
Отец Борис улыбнулся:
– А ещё есть: «Господь Бог – старый чудотворец». Мы даже не представляем, как и когда Он может привести к вере. Могу рассказать вам об одном своём знакомом.
Неожиданная перемена (история отца Бориса)
Пётр Романович был известным юристом, умнейшим человеком. Он работал в крупном агентстве по недвижимости, обмену и продаже жилья. В городе его очень уважали и даже любили за доброту, бескорыстие, щедрость души. Качества эти не очень-то подходят для работы в его сфере – так и разориться можно, будучи бескорыстным-то. Но – не разорялись. Он мог долго ждать возвращения долга, не брал денег с бедных за консультации – и чудесным образом не терпел убытков.
Люди благодарили позднее, выпутавшись из трудной ситуации, а также советовали другим обращаться к нему – и от клиентов отбоя не было.
Как-то Пётр Романович помог и отцу Борису. Они познакомились близко, и батюшка узнал, что Пётр – некрещеный и неверующий человек. Отец Борис попытался заговорить с ним о крещении, о вере, но собеседник его даже слушать не стал.
Прошло лет десять, и внезапно старый знакомый пришёл к отцу Борису и попросил его окрестить. Каким образом он уверовал, какая перемена произошла в его душе, и что послужило её причиной – теперь уже никто не узнает. Прочитал ли он какую-то книгу? Услышал ли какой-то судьбоносный разговор? Неизвестно. Это тайна, которая осталась между ним и Господом.
Недоумевала даже любимая супруга, которая была в курсе всех событий: внешне в жизни Петра не произошло никаких перемен. Не было ни скорбей, ни болезней – ничего. Не всегда причины лежат на поверхности. Просто Господь позвал его – и он откликнулся.
Пётр Романович крестился в августе, когда в сияющем солнцем храме ещё пахло яблоками и мёдом. В сентябре, когда в церковной ограде золотистыми свечами светились осенние берёзки, он приехал к отцу Борису на исповедь – первый раз в жизни. И, к большому удивлению священника, он исповедовался как зрелый христианин. Называл грехи точно и жёстко, не оправдывая ни один из них, не обеляя себя.
И отец Борис подумал: «Это потому, что он всю жизнь жил по совести. А совесть – это голос Божий в душе человека».
В октябре, под моросящий шум осеннего затяжного дождя, Пётр снова пришёл к отцу Борису уже с женой – венчаться. Пришёл, сильно смущаясь: самому ему стукнуло пятьдесят девять, да и жена отставала лишь года на два. Он сказал батюшке:
– Всю жизнь прожили невенчанные… А сейчас вот хочу, чтобы Господь нас с женой благословил. Поздновато, конечно… Уже внуки ведь у нас… А вот – будто чувствую: так нужно. Очень сильно нужно. Как покрестился – так и почувствовал… Обвенчаешь нас, отец Борис?
Жена Петра Романовича сначала предложение мужа встретила без энтузиазма: что это и зачем это, когда они и так живут хорошо. И для чего людей смешить в их возрасте? Но потом на венчании стояла рядом с мужем притихшая, разрумянившаяся, помолодевшая – счастливая. И батюшка с радостью обвенчал их.
После венчания сказал:
– Пётр Романович, жду вас теперь на службы и на исповедь регулярно. Хорошо?
– Хорошо, – улыбнулся тот.
Но первая исповедь так и осталась первой и единственной в жизни Петра. Потому что в этом же месяце он умер – четырнадцатого октября, на Покров Пресвятой Богородицы. Сердце.
