Максим Кантор - Красный свет
Вот в прошлом веке, чуть что, спорщики принимались обсуждать историю Отечества. Потом с коммунизмом покончили, разобрали тюрьму народов по кирпичику – и предмет разговора сам собой исчез. Сперва приватизировали нефть и газ, потом прессу и политику, потом искусство – и в конце концов приватизировали саму историю. Понятно ведь, что в частных руках продукт сохранится надежнее.
Граждане если и вступали в беседы исторического содержания, то лишь для того, чтобы прощупать почву для последующего делового разговора, понять, кто перед ними – сторонник ли глобализации, адепт ли финансового капитализма, короче говоря, можно ли с данным человеком подмахнуть контракт. Если субъект вменяемый – то и к конкретным вопросам можно перейти. Давно были выработаны отправные точки, по которым легко установить адекватность собеседника. Сталин – палач, Ленин – шпион, большевики – бандиты, социализм – тупик и так далее. Вдаваться в детали не требовалось, так, легкими штрихами подтвердить лояльность – и к делу. Почем сегодня алюминий? Вкладываться ли в акции «Газпрома»?
Вот и сегодня: люди говорили о важном и насущном, отнюдь не об абстракциях. Был Ленин германским шпионом или нет? Экая важность, есть о чем рассуждать! Тележурналист Фалдин обрабатывал банкира Балабоса: затевался новый проект, ох, как пригодится к предстоящим выборам. Рядом с ними директор Музея современного искусства Гиндин прощупывал министра культуры Шиздяпина: требовалось изыскать в бюджете тридцать миллионов на строительство филиала музея. Жалеете на искусство тридцать «лямов», господин министр? Но в Вологде увидят Энди Ворхола! Напротив них розовощекий публицист Бимбом излагал концепцию нового журнала миллиардеру Чпоку: требуется сущая безделица, и в Москве появится издание, открывающее новые горизонты. Владелец рудников одобрительно наблюдал, как Бимбом строит речь, избегая точных цифр, – юноша старается, вьет петли. Архитектор Кондаков беседовал с заказчиком Губкиным, они обсуждали строительство особняка в античном стиле. Мрамор доставили, но не тот мрамор, как выясняется. А ведь подробно все оговаривали! Воздух светился улыбками от лучших дантистов, вибрировал от острот, сочиненных лучшими балагурами. Реальная жизнь идет, какая, к черту, идеология! И даже госпожа Губкина отвлеклась от сталиниста. Посол втянул ее в беседу об образовании детей – куда послать? В Оксфорд? В «Эколь Нормаль»? В Йель? Присоединилась Ирен Бенуа: только в Гарвард! У самой Ирен двое детей от первого брака (не будем об этом мужчине, но дети – ангелы!), ей в свое время пришлось самой принимать решение о месте для крошек. Так беседа обрела смысл. Это вам не Брестский мир поминать – это наша собственная история, а частная жизнь важнее, чем история партии.
Однажды про это блистательно написала Фрумкина. Она призвала разрушить так называемую «общественную» историю, анонимное сознание. Прежде, когда колонны демонстрантов маршировали, историю творила толпа. В демократическом мире, исповедующем принцип свободы, следовало внедрить принцип личной ответственности. Не марксистские смены формаций и не борьба классов – короче, не то, чему учил Ленин: мол, история это «сознание, воля, страсть, фантазия десятков тысяч», – нет! отныне история становится частным предприятием.
Согласно принятой модели приватизации, российскую историю подвергли необходимому лечению: первым делом, как и положено, обанкротили убыточное предприятие (историю Отечества), объявили его несостоятельным, затем продали по частям заинтересованным специалистам, и, надо сказать, акции разобрали мгновенно. Нашлись желающие застолбить петровский период, сыскались акционеры на екатерининское время, и даже советское время (неудачное, порченое) тоже прибрали к рукам. Появились новые яростные разыскания и разоблачения: собственники осмотрели продукт придирчиво.
Никто заранее не знал, что представляет собой приватизированная история, – характер продукта прояснился по мере его использования. Если общественная история – это эпос, то приватизированная история – это детектив; и коль скоро история стала развиваться по законам детектива, и поиск виновных проходил по детективному сценарию. То, что иногда называют «теорией заговора», есть не что иное, как детективная история. Собственник вертел так и сяк доставшийся ему отрезок исторического времени и придирчиво высматривал: где подвох? Алексей Михайлович оплошал? Николай Первый проморгал? Большевистская мораль виновата? Татарское иго? Распространенной стала версия профессора колумбийского университета Александра Яновича Халфина: «Россия есть «испорченная Европа»». И в каждом из приватизированных фрагментов истории собственники искали вредителя. Отыскали спрятанные директивы Сталина, неизвестные письма Ленина, увидели просчеты слабовольного Николая – и все сразу стало ясно. Ведь могли же, могли! Ан нет, сорвалось! В эпической истории Ленин выходил героем, а в детективной – выяснилось, что он шпион.
– Был всего один вредитель и шпион, – сказал Панчиков, который тоже приобрел пакет исторических акций и рассуждал как собственник, – а именно Ленин. Заслали его для разрушения России.
– Где же выгода немецкая? Ошиблись немцы! Германская империя тоже рухнула! Хорош расчет! Понимаете, ленинский план мира никто из большевиков не одобрил. Даже близкие друзья считали план безумным. И в «Правде» мир критиковали. Если бы шпионский заговор был – так я бы логику заговора видел. А не было никакого немецкого плана. И денег немецких не было.
– Может быть, и Парвуса в природе не было? – спросил адвокат Чичерин. – И позорного Брестского мира не было? И территориальных потерь тоже не было? Вам моя фамилия ничего не говорит? Нет? Я ведь прихожусь родней наркому Чичерину, подписавшему позорный акт… Наша семейная драма, так сказать. Всю жизнь раскаиваемся… История моей семьи…
– Мало ли, что история семьи, а могли не знать деталей, – упорствовал серый. – Существуют вброшенные улики – ну, знаете, как бывает… Парвус – подставное лицо. Видел его Ленин пару раз в Мюнхене, в Цюрихе даже и не встречались, но в дело подшиваем… Сами знаете, как такие версии сочиняют…
– Ленина считаю германским шпионом не только я, и не только мои родственники, – заметил адвокат Чичерин с печальной улыбкой, – и не только Солженицын приводит факты. Сошлюсь на мнение историка Сергея Мельгунова, автора знаменитой книги «Красный террор».
– Вам мало? Сам Чичерин вам показания дает! Историк имеется! – Семен Панчиков обрадовался, что оппонента загнали в угол. – С историей будете спорить?
Серый человек прищурился (совсем как Ленин, подумал Семен Панчиков), посмотрел хитро – не разыгрывают ли его:
– Если свидетель серьезный, познакомимся обязательно. Все показания знать надо… Если показания правдивые… – выудил из кармана блокнот. – Мельгунов, значит… вот, записал. Поинтересуюсь… Я историю люблю, фактик за фактик цепляется. Сперва Людендорф, а потом план Барбаросса… Деталька к детальке…
– Перестаньте кривляться! – Семен Семенович плохо владел собой.
– Проверять информацию надо… Вот, например, такой случай: у бабки потоп в квартире – с жильцов верхнего этажа компенсацию изъяли… Все по закону. Только потопа никакого не было, бабка сама все водой залила… а прокурору только дай волю! Выставила соседей на пять тысяч.
Гости слушали эту ахинею обреченно – куда деться? Серый продолжал:
– Еще пример: судили домушника, квартиры потрошил на первых этажах. Внизу кто живет? Пролетарии небогатые, с них что взять? Телевизор и подштанники. А к делу подшили пентхауз в Серебряном бору – там картины, антиквариат, драгоценности. И загремел мужик на двенадцать лет… Я думаю так: Ленина выставить германским шпионом – выгодно политикам Антанты. Существовал план по дискредитации Владимира Ильича.
Лучше испортить воздух в приличном обществе, чем ляпнуть этакое. Не принято Ленина называть Владимиром Ильичом, так воспитанные люди не говорят. Это пионеры в годы Советской власти говорили: Ильич – наш дедушка. По отношению к бездетному Ульянову метафора звучала уморительно. Еще чего не хватало: Ильич!
– Значит, оправдаем Ильича?
– Нюрнбергский процесс нужен! – крикнула Губкина. Она как раз закончила диалог с послом – сошлись на «Эколь Нормаль». – Нюрнбергский процесс над большевиками!
– Например, Германия, – заметил адвокат, – покаялась в фашизме. Провели денацификацию.
– Напрасно не судили большевиков! Надо было Нюрнбергский процесс над членами компартии устроить, – сказал Панчиков.
Обеденный зал французского посольства вскипел в репликах.
Журналист Роман Фалдин крикнул со своего места:
– Старых фашистов судили! Мой дед про это полжизни статьи писал. Теперь старых коммунистов разоблачим!
– Мою бабушку, – заметила мадам Бенуа, – фронтовую корреспондентку, большевики расстреляли без суда.
