Олег Рой - Человек за шкафом
– Декабристка, – заявила, поджав губы, двоюродная тетушка. – В Сибирь за мужем поехала…
На новом месте Татьяна работы по специальности не нашла, да и не искала. Она решила записаться на курсы медсестер – по крайней мере, эта профессия будет востребована всегда и везде, где бы они со Степаном ни оказались. И вскоре выяснилось, что решение было принято очень вовремя. Едва Таня окончила курсы, как началась война. Назарова отправили на передовую, и Татьяна, которой была невыносима даже мысль о разлуке с мужем, не раздумывая, последовала за ним.
Удивительно, как меняет людей война, и к женщинам это, наверное, относится вдвойне. Еще вчера Танечка Назарова, в девичестве Ильина, собирала цветы, играла Шуберта, зачитывалась стихами Тютчева, смущалась от неприличных слов и визжала при виде мыши – а сегодня она работает в полевом госпитале, где кровь и страдания, где оторванные руки и вспоротые животы. И ничего – выдержала, не сломалась. Привыкла и к раненым, и к их стонам, и к тому языку, которым чаще всего изъяснялись на фронте, и к спирту, которым военные медики снимали стресс. Татьяна не жаловалась на судьбу, понимая, что ей еще легче, чем другим. Она здесь, по крайней мере, рядом с мужем – куда его часть, туда и ее госпиталь.
Всю войну супруги Назаровы прошли бок о бок, выжили и остались целы. Страшно было даже думать о том, насколько им повезло, насколько редко такое случалось – в стране, где не было семьи, которой не коснулось бы горе. У Степана из всей родни осталась только мать, оба брата и отец, записавшийся в добровольцы, несмотря на возраст, пали на фронте. У Татьяны погибла в Сталинграде вся семья: и мама, и папа, и двоюродная тетушка, та самая, все уверявшая, что Степан ее племяннице не пара. А сколько они потеряли фронтовых друзей! О некоторых, особенно близких, вспоминать было невыносимо – сознание отказывалась принимать потерю. Иногда супруги по нескольку раз за сутки прощались друг с другом, будто навсегда – знали, что каждая встреча может оказаться последней. Но каким-то чудом, видно, волей ангела-хранителя, они выживали даже в самых безнадежных ситуациях. И кроме дизентерии, подхваченной на украинских землях, когда отбивали у нацистов Киев, да легкого ранения Степана, никакого ущерба здоровью не получили.
Вот только руки свои, прекрасные руки пианистки, Татьяне сохранить не удалось. От тяжелой работы медицинской сестры они огрубели, и в те редкие моменты, когда на глаза попадалось фортепьяно и Таня пробовала играть, она с ужасом замечала, что пальцы потеряли былую гибкость и уже не слушаются, не позволяют ей исполнять ту музыку, которую она когда-то так любила. Только несложные известные мелодии, популярные песни и вальсы вроде «Бьется в тесной печурке огонь» или «С берез, не слышен, невесом, слетает желтый лист» ей еще как-то давались. Всего лишь несколько нот, от которых у солдат на глаза наворачивались слезы, – а у нее появлялись слезы от того, что она понимала: на большее, к сожалению, уже не способна…
А дальше опять был фронт, опять раненые… Опять сердце рвалось пополам, после того как ты видишь, как на твоих руках умирает в адских муках солдат, вынесенный тобой же из боя… И каждодневные сто грамм: вначале для храбрости, потом – чтобы спалось, потом – чтобы нервы не шалили, а потом – потому, что без этого уже не можешь…
Но если от воспоминаний и снов нельзя было никуда деться, то от спиртного Татьяна решительно отказалась. Насмотрелась на тех, кто окончательно спился к концу войны, и не хотела для себя и своей семьи такой судьбы. Непросто было преодолеть тягу к «зеленому змию», но Таня нашла в себе мужество и справилась с уже начинавшейся зависимостью. После войны она на алкоголь уже смотреть не могла, даже по праздникам не позволяла налить себе ни рюмки. А Степан время от времени был вынужден выпивать с сотрудниками, но не увлекался, понимал, чем это чревато. В номенклатурных учреждениях пили всегда много, начальство это поощряло – так и инакомыслящих легче выявить (кто-то что-то да сболтнет спьяну), и компромат собирать на сотрудников, ухитрившихся под действием алкоголя совершить что-то аморальное или даже противозаконное. Потому Степан на коллективных попойках не усердствовал – ссылался на подорванное фронтом здоровье и с грустью наблюдал, как спиваются другие, те, кто не мог удержаться и проявить благоразумие.
Но это было уже потом. А сначала новоселы потихоньку обживали роскошную квартиру. Впрочем, обживали – это сильно сказано, вещей у них было минимум. Разложили рядом прямо на полу два простых матраса, Татьяна застелила их чистыми простынями, бросила сверху две подушки, накрыла двумя шерстяными одеялами – вот и готова супружеская постель. Развязав походный мешок, она осторожно достала вещь, которую берегла всю войну: прекрасные бронзовые старинные часы – настольные, на гнутых ножках, увенчанные маленькой фигуркой амура. Эти часы Таня выменяла на все тот же спирт на барахолке под Варшавой, когда освобождали Польшу, и носила их с собой, мечтая, что когда-нибудь кончится война, у них со Степаном появится дом, и она поставит в нем эти самые часы. И вот долгожданный момент наступил. Таня оглянулась по сторонам, ища, куда бы пристроить часы в пустой комнате, шагнула сначала к пианино, потом передумала, водрузила символ своих мечтаний прямо на подоконник, развернула к себе задней стенкой, чтобы завести и установить стрелки.
– Сколько сейчас времени? – спросила у мужа.
Тот опустил взгляд на свои наручные командирские.
– Ровно шесть.
– Надо же, прямо как в кино, – улыбнулась Таня. – «В шесть часов вечера после войны».
Они еще долго бродили по огромным пустым комнатам своего нового дома, решая, какую подо что приспособить. В этой, самой большой, хорошо будет гостей принимать, тут человек пятнадцать, а то и больше, может поместиться, и никому тесно не будет. Эта комната тихая, окнами во двор, отлично подойдет для спальни. А в этой, самой светлой, идеально было бы устроить детскую – вот только детей у Назаровых нет. До войны не успели, а сейчас – получится ли?
– Знаешь, Танюшка, хоть мы с тобой уже и старые, но, может быть, успеем еще детей завести? Пускай хоть кто-то в этой огромной квартире бегает, – предложил Степан в первый же вечер.
Татьяна только грустно улыбнулась в ответ. Старые… По годам-то не такие уж они старые, ей тридцать три, ему сорок четыре. Но для первой беременности, конечно, поздно. Да и получится ли? Татьяна вспомнила, в каких условиях провела всю войну. И мерзла, и голодала, и надрывалась, и пила… Возможно ли после всего этого забеременеть, выносить и родить здорового ребенка? Да не просто родить, а вырастить, поставить на ноги? Хватит ли у нее здоровья и сил?
С новоселья у Назаровых началась новая жизнь. Ведь на фронте они хоть и были вместе, но видались редко. И еще реже случалось проявить друг к другу нежность – не до того было. А теперь каждый день вдвоем: рядом просыпались, рядом засыпали. И пусть не на кровати, а на полу на матрасах, но после фронтовых лишений жизнь в сухой и теплой квартире, с водопроводом, горячей водой и кухней, казалась раем. Супруги как будто заново проходили те первые этапы любви, которые были у них тогда, в Сталинграде, переживали уже ставшие такими далекими первые месяцы счастливой семейной жизни.
И все же было нечто новое в их отношениях, их взглядах и объятьях. Степан и Татьяна, пройдя войну, по-особому относились как к самому факту своего бытия, так и к возможности быть вместе. Никто так не умеет ценить жизнь, как те, кто прошел по краю смерти. И вершина проявления жизни – любовь – была драгоценным кристаллом, сердцевиной той твердой породы, из которой, похоже, состояли Степан и Татьяна.
Теперь, когда Татьяна стала домохозяйкой, то целые дни ждала, когда муж придет с работы, уставший, прокуренный, и после ужина они займутся тем, чем не могли заниматься на войне. Они любили друг друга, они наслаждались друг другом. Они мечтали иметь детей.
Забеременела Татьяна быстро, месяца через два после того, как они въехали в новую квартиру. И сразу, без всяких сомнений, поняла, что с ней. Женщина опытная, медсестра все-таки. Тогда, конечно, ни о каких анализах, ни о каких тестах на беременность и помину не было. Но она и без всяких тестов знала, что ждет ребенка. Откуда? И как объяснить то чувство, когда дата на календаре еще ни о чем особенном не говорит, но уже появляется уверенность – внутри тебя зародилась жизнь. Оказывается, и счастье если оно приходит, то не приходит одно, так же как и беда.
А счастливы они действительно были, даже несмотря на все трудности, каких и после войны хватало. Разумеется, зарплата Назарова, возможности человека его положения и спецпаек, который он теперь получал, позволяли их семье нормально питаться и жить лучше многих, но именно это Татьяну и угнетало. Сердце у нее было доброе, и воспитана она была так, что ей было стыдно досыта есть и хорошо одеваться, когда люди вокруг жили впроголодь и ходили в обносках. И «генеральша» старалась помогать всем, кому могла.
