Эдуард Тополь - Настоящая любовь, или Жизнь как роман (сборник)
Кичин держал фотокопию таможенной ведомости. Он рассматривал ее минуту, вторую, третью, держа от себя на расстоянии вытянутой руки. Может быть, девять месяцев темной одиночной камеры испортили ему зрение, подумал А. Или, скорей, он просто боится этой бумаги и держит ее, как змею, которая вот-вот ужалит его смертельным ядом.
Наконец Кичин поднял глаза от этого документа и произнес:
– Я прошу вызвать прокурора и секретаря парткома пароходства.
– Будем делать чистосердечное признание? – спросил А.
– Да. Но только в присутствии прокурора и секретаря парткома пароходства.
– Отлично!
Назавтра в КГБ прибыли районный прокурор и секретарь парткома пароходства. В кабинете следователя майора А. капитан Кичин заявил:
– Прежде чем сказать хоть что-нибудь, я прошу доставить сюда бортовой журнал моего судна «Мытищи».
– Ты не мог сказать об этом вчера? – нервно спросил А. – Журнал находится в навигационной службе пароходства, ты же знаешь!
– Пошлите за ним курьера, это займет двадцать минут…
Еще двадцать минут прошли в томительном ожидании. Для всех четверых.
Когда посыльный доставил бортовой журнал теплохода «Мытищи» за 1967 год, капитан Кичин сказал:
– Теперь я хочу сделать официальное заявление. Прошу товарища районного прокурора записать в протокол допроса и собственноручно подписать следующее: предъявленная мне в качестве обвиняющей улики фотокопия тулеарской таможенной ведомости датирована 3 октября 1967 года. Если вы откроете бортовой журнал теплохода «Мытищи», вы увидите, что 3 октября 1967 года я был в десяти днях хода от порта Тулеар. Как видите, создатели этой фальшивки ошиблись ровно на десять дней. Таким образом, я обвиняю следователя А. в создании фальшивого обвинительного документа, в подделке иностранной таможенной ведомости и моей подписи. Прошу это обвинение занести в протокол…»
В тот же день по распоряжению районного прокурора Кичин был выпущен из следственной тюрьмы одесского КГБ. Отпуская его, полковник Куварзин сказал:
– Мы все равно вернем тебя в эту камеру рано или поздно. Так что не вздумай бежать из Одессы, ты можешь нам понадобиться в любую минуту…
Выйдя на свободу, Кичин тут же узнал, что стараниями майора А. не только уничтожена его морская карьера, но и разрушена его семья. А он-то думал, что выходит из тюрьмы победителем!..
Это, пожалуй, добило его больше, чем паралич в океане или арест и девять месяцев одиночной камеры в одесском КГБ.
Он запил.
Деньги на выпивку появлялись у него как бы сами собой – их совали ему сердобольные приятели-моряки. Никто во всем пароходстве не демонстрировал в открытую свою поддержку капитану Кичину, никто не спешил пожать ему руку в портовых ресторанах Одессы, но тайком, украдкой, при случайной встрече на улице каждый знакомый, полузнакомый и даже совершенно незнакомый моряк говорил ему, бегло оглядевшись по сторонам:
– Поздравляю! Держись, капитан. Деньги нужны? Да что я спрашиваю? Конечно, нужны! Держи! – И совали в карманы его флотского кителя полусотенные и сотенные купюры…
Через несколько дней кто-то из моряков рассказал ему о журналисте из «Комсомольской правды» Геннадии Бочарове, который несколько месяцев назад добивался встречи с арестованным капитаном и даже летал на вертолете на уходящие в плавание «Мытищи». «Позвони ему, – посоветовали Кичину. – Чем ты рискуешь? Может, тогда он не смог написать о тебе статью, а теперь, когда ты на свободе, – напишет?»
Кичин позвонил из Одессы в Москву, в «Комсомольскую правду».
Бочаров с присущей ему энергией сказал сразу, почти не слушая:
– Вы на свободе? Поздравляю. Немедленно езжайте в аэропорт и следующим рейсом вылетайте в Москву, в нашу редакцию. Билет я вам сейчас закажу.
– Но полковник Куварзин запретил мне выезжать из Одессы…
– Тем более – срочно в самолет! Вы слышите?!
В тот же день капитан Кичин был в Москве, в редакции газеты «Комсомольская правда». Геннадий Бочаров отвел его к главному редактору Панкину и ответственному секретарю газеты Григорию Оганову. Кичин рассказал им всю свою эпопею. Выслушав его, Григорий Оганов снял телефонную трубку с красного телефона правительственной связи, набрал короткий номер.
– Полковник Волков слушает, – немедленно прозвучало на другом конце провода.
– Товарищ Волков, это Оганов из «Комсомольской правды». Сейчас я пришлю к вам одного человека. Пожалуйста, выслушайте его внимательно. И помогите нам реабилитировать его имя. Если сможете…
– Если смогу – пожалуйста… – сказал голос в трубке. Этот голос принадлежал полковнику Волкову, первому заместителю начальника Уголовного розыска СССР.
Еще через два часа полковник Волков позвонил в Одессу начальнику одесского КГБ Куварзину, попросил немедленно прислать ему следственное дело капитана дальнего плавания Евгения Кичина.
– Кичина? – переспросил полковник Куварзин. – Этот сукин сын сбежал из Одессы! Мы только что оформили требование на его всесоюзный розыск…
– Это требование вам бы лучше отменить, – усмехнулся первый заместитель начальника Всесоюзного уголовного розыска полковник Волков. – Кичин никуда не сбежал, он сидит в моем кабинете.
Но когда полковник Волков получил из Одессы папку с документами по следственному делу капитана Кичина, в этой папке уже не было ни фальшивой фотокопии тулеарской таможенной ведомости, ни протокола последнего допроса Кичина, где он в присутствии районного прокурора и секретаря парткома пароходства обвинил следователей КГБ в подделке документов. Эти две бумаги исчезли из следственного дела капитана Кичина навсегда.
Теперь начинается новая, последняя страница в истории капитана Кичина. По всем законам советской драматургии на этой странице должна восторжествовать справедливость, а зло, порок должны быть наказаны. Тем более что за Кичина вступились одна из центральных советских газет и руководство Всесоюзного уголовного розыска, то есть Министерство внутренних дел СССР. В конце концов, кто им противостоял? Всего-навсего следователь провинциального управления КГБ и его родственник – начальник этого провинциального управления. Нам казалось, что уж теперь-то мы смешаем их с грязью – и А., и Куварзина! Я пишу «нам» потому, что как раз в это время я познакомился с капитаном Кичиным и, как говорят спортсмены, «вступил в игру».
Я уже знал, что буду писать киносценарий, основанный на истории капитана Кичина. Как вы понимаете, в этой истории было все, что нужно для кинематографа: эффектное начало с горящим судном, лихое и беспрецедентное спасение этого судна в штормовом океане, парализованный капитан, который ведет судно во Вьетнам и которого вьетнамские врачи везут сквозь бомбежку американской авиации в джунгли, в подземный госпиталь. И крутой поворот истории – арест, лишение капитанского звания. Конечно, я понимал, что мне не разрешат назвать в кино, кто именно, то есть какая карательная организация арестовала капитана Кичина, и объяснить, что истинная причина этого ареста – месть КГБ за отказ дать взятку.
Я и не собирался делать этого в киносценарии, я знал правила советского кинематографа – ни одна студия не взяла бы этот сценарий. Но в его истории была еще одна проблема, легальная для советского кино и интересная для меня лично: имел ли право капитан Кичин рисковать жизнью членов своей команды и своей собственной ради спасения не людей, а всего-навсего куска железа стоимостью в два или три миллиона долларов? Где кончается оправданный риск и начинается авантюра? Что такое романтика и имеет ли на нее право человек, в руках которого власть?
Эти как бы общечеловеческие проблемы и другие, более мелкие, но не менее актуальные для моряков – проблемы многомесячной разлуки с семьями, одиночества в море и т. д. – собирался поднять я в своем киносценарии и фильме.
Но я знал, что не могу сесть писать этот сценарий, физически и психологически не смогу написать и строки, пока не сделаю все, что в моих силах. Для самого Кичина, для его возвращения на капитанский мостик и его победы в борьбе с Одесским управлением КГБ.
Первым делом я позвонил из Одессы в Москву, в «Комсомольскую правду», Бочарову.
– Старик, – сказал я. – Я по поводу капитана Кичина. Ты собираешься писать о нем в газете?
– Я уже пробовал. Ничего не проходит…
– Ты пробовал год назад, когда он был в тюрьме. А теперь он на свободе. И без предъявления всякого обвинения. То есть его продержали девять месяцев в тюрьме незаконно. Давай вдвоем напишем об этом статью.
– Ты с ума сошел! Кто же это напечатает?!
– Во-первых, зависит от того, как написать. А во-вторых, еще до того, как будут решать, печатать статью или нет, у нас в руках будет набранная статья. Чтобы решиться публиковать ее, редакция потребует завизировать ее у министра флота, прокурора СССР, в Одесском обкоме партии и так далее. И чем больше мы будем ходить с этой статьей по верхам за визами, тем лучше для Кичина и для статьи. Ты меня понял?
