Алексей Шепелёв - Москва-bad. Записки столичного дауншифтера
Каждый день наверху в центре наше рабочее место и время совпадали. Плюс условия. Минус одна розетка, которую они утаскивали, чтоб подключить свой обогреватель (я не говорил ни слова, хотя на одном раздолбанном даже ладони отогреть проблематично). Как приличные люди мы стали здороваться, сначала кивками и словами, потом даже за руку, но я к ним с вопросами сам не подходил. Я понимал, что тут требуется некий ритуал: «О, круто вы поёте!», хоть какие-то «как» да «что», но глядя на сразу закосившегося на меня злобного главаря, поостерёгся. Да и так зуб на зуб не попадает и постоянно мечешься к лестнице, а они каждые десять минут начинают запевать…
Первоначально, помню, я, по собственной наивности, даже стал им слегка подпевать: «Богородице Дева, радуйся!..», «Отче наш»… – текст я знал (приходилось, чтоб не сгинуть, постоянно повторять именно его!) – ещё подумал: вот круто, вместе петь, совместно молиться в церкви пред иконами! Благо, что они не заметили!..
Неприятный «армяшка», сразу взявший всех и всё в кулак, выстраивал своих от себя по линии – вдоль алтаря, задом к нему (!), а сам становился непосредственно задом ко мне (сидящему на стуле), в расстоянии меньше метра. Я не мог этого понять: зачем стоять именно задом к алтарю (когда раньше они стояли в центре, хотя бы боком к алтарю), зачем пододвигаться именно задом непосредственно ко мне…
Так, когда народ собирался или заводили группы, они начинали серию песнопений, состоящую из нескольких коротких молитв и отрывков и длящуюся минут десять. За это время куча народу могла нырнуть в колодец-лестницу. Меж тем я не мог проследовать по прямой вдоль алтаря до лестницы, да я даже встать не мог, не толкнув усердно надрывающегося руководителя хора. Он вёл себя так, как будто меня не существует. Мне приходилось обегать хор и стоящих полукругом его слушателей. В разгар дня приходили большие группы и набивалось настоль много посетителей, что в церкви в буквальном смысле было не протолкнуться. Я летал как угорелый (всё же подходил и обратно – греть руки на обогревателе), иногда даже поталкивая как посетителей, так и участников хора, а то и приходилось всё время отстаивать не отходя от лестницы.
С каждым днём он приближался ко мне всё ближе… хор выстраивал всё ближе к деревянной солее и верёвочному заграждению, так что пройти было невозможно вообще. Я догадался, что задом наперёд к алтарю они стоят потому, что так удачно образуют импровизированную сцену – поётся исключительно для людей. Более того, в полутора метрах от меня ежедневно устанавливалась некая тумба, напоминающая деревянную трибуну, с коих раньше выступали различного ранга партийцы, передовики и т. п., за которую, едва пропев, устремлялся предприимчивый руководитель концессии. Отсюда он обращался к собравшимся с короткой английской речью («Thank you for your attention» и т. д.), после чего предлагалось приобрести диски и помочь музыкантам, особо упирая на то, что если купить сразу два диска, можно сэкономить.
Дисков они сразу напечатали три штуки разных (только успевали таскать коробки – даже я помогал), вначале они были по 300 руб. Но каждый день выяснялось, что если поднять цену, для не разбирающих наши деньги иностранцев разница невелика. Бедный недо-Бендер старался изо всех сил (думаю, он думал, что я не понимаю его шаловливых речений с высокой конторки-кафедры), но не раз, и не два бывал обескуражен – к моему даже некому скромному удовольствию – поведением иноземцев. Выслушав все его бла-алб-бла, они или брали один диск, суя тыщу и небрежно роняя «сдачи не надо», или просто опускали тысячную или более зелёную купюру в неказисто-прозрачный приёмник «For choir», в который русские сливали всякую позорную мелочь.
Я порой даже поражался такому улову (главарь тут же засовывал купюру себе в карман). Да и диски разбирались, как горячие пирожки! Вот бы нам так! – дивился я (я как раз, обойдя немало лейблов, сдал материал «ОЗ» на студию). Но тут, понятно, народу всякого полно: дипломаты, толстосумы, просто приличные американцы, оставившие на время свои ранчо… а то и Клинт Иствуд заглянет или Пушкина внучок – Собор для всех один.
Каждый день новоявленный лидер придумывал что-то новое. Разучил обращение не только по-английски, но и по-французски. Я сначала ещё хотел подойти и в качестве зачатка хоть какого-то общения указать на небольшие ошибки… Но вскоре появилась надпись на кафедре: «Photo and video recording of DORON ensemble is prohibited». А ума-то не выше башни! Съёмку в публичных местах может запретить разве только государство. Я хотел было тоже подойти и сказать об этом – хотя бы не самому, но длинному певцу, наиболее адекватному в нашем минималистическом метонимическом общении.
Не знающие законов дикой северной державы иностранцы, как только они расчехляли свои фотоаппараты, телефоны и планшеты, натыкались на глумливую рожу предводителя, постукивающего, как дятел, по деревяшке с категоричной надписью. Там нельзя по лестнице и тебе долбят, тут нельзя сфоткать – полный тоталитаризм!
Так они промучились недели две. Продажи, хоть и незначительно, но выросли. Но после изворотливому дельцу всё же пришлось вставить в своё произведение крупную частицу NOT, из-за чего надпись получилась дурацкой и какой-то приглашающей. Короче, в конце концов он был вынужден свои скрижали соскрести. Но я понял: вот кому палец в рот не клади!
Я также понял, что такой я воспринимаюсь как пустое место вполне естественно: у них образование (чуть ли не консерватория), знание языков и прочее рвение… Популярность, может быть, и локальная, но всё же тысяча человек в день (700 из них иноземцы) всячески тебя фоткают и записывают, всячески нахваливают (мол, возрождаете забытую русскую культуру, церковность и духовность – да ещё на таком морозе!), и при том хвалят голословно лишь наши бедные соотечественники… А тут я… стул развалившийся, одеяло, радиаторы… Мало ли, что мешают исправлять свои непосредственные обязанности: я могу только выговор схлопотать или вообще вылететь, а им-то что – тут таких на этом стульчаке сидят десятками – долбанные лузеры, дрожащие часы напролёт за девять бумажек, которым цена – сорок минут с тремя пятиминутками пения.
Вначале я даже хотел снестись опять с начальством, хотя бы опять чрез Наташу, но вскоре понял, что всё схвачено, а сама она с ними в весьма приятельских отношениях. Как и Анфиса, как и некоторые девушки. Впрочем, новоявленного лидера, насколько мне хватало наблюдательности, все недолюбливали, а певцы, я думаю, и прямо ненавидели, но… везде оно так: извиняющая воля к власти: на всеобщий каравай максимально рот разевай.
Я ещё предполагал как-то скрепиться и всё же хоть как-нибудь выразить почтение, но как-то под конец дежурства впервые увидел, как они, все четверо, зашли в алтарь. Вернее, длинный певец (тоже не знаю его имени), опоздав, скользнул туда, осенив себя крохотным крестным знамением. А руководитель заскочил, как к себе домой, гоня пред собой низкорослого Родиона и ещё одного лысоватого. Там минут двадцать происходила возня, напоминавшая игру в карты, доминировал полиглот и обладатель блестящей курточки: он делил выручку (и видимо, не поровну, а по способностям) и попутно раздавал замечания и наставления. После такого мне грезилось, что как только скрипнет дверка и предводитель на секунду окажется как раз напротив лестницы-колодца, одарив меня прощальным ястребино-головорезовским взглядом и механически стукнув по карману, можно было б садануть по нему из дробовика, так чтоб его жирноватую тушу как раз в один момент смыло бы с лица земли и уволокло вниз.
Я, как мог, крепил нейтралитет, здоровался, улыбался и уступал обогреватель, иногда даже стул – он иногда просто усаживался на сложенные мной одеяла и восседал пока не надоест… Мелочь, но при температуре -30 уже чуть больше, чем через десять минут, руки деревенеют, становясь из красных неприлично синими, штаны как бы прилипают к ногам, а ботинки начинают нестерпимо жать…
Другие участники хора – явно видно – обычные, хорошие. Длинный вообще общительный и даже остроумный. Как-то он отмочил по поводу своего босса такой коммент, что даже я не сдержался от смеха. «Ашот (назовём для примера, я не расслышал) повстречал себя, только в будущем!» – сначала «Ашот» начал окучивать пожилого господина загорело-кавказской или калифорнийско-еврейской внешности по-английски, потом внезапно они перешли на французский, ещё более улыбаясь, потом на русский, потом на свой армянский или грузинский… Разгорячились, аж пораспахнули на морозе рубашки, обнажая одинаковые массивные златые цепи на чёрных зарослях – уж, кажется, не менее массивными крестами хотели меняться, по-восточному обнялись!.. Но диск «Ашот» не хотел уступить бесплатно, а тот после получаса братаний не захотел, конечно, заплатить. В итоге каждый, отойдя в свой угол, синхронно сказал «осёл!» – «asshole!».
