Сергей Петров - Хроника его развода (сборник)
– Зарплаты твои мне не нужны, Паша. – Вытащив из пачки брата сигарету, Старый прикурил от маленькой, встроенной в глубокую стеклянную чашу свечи. – А проблема в том, что за десять лет службы в собственной безопасности мне попадалась всякая шантрапа. Пэпээсники, гаишники, неоперившиеся участковые…
– А сейчас в твои сети угодила крупная рыба?
– Эх, Паша, – улыбнувшись, Старый похлопал его по плечу, – не ты ли меня упрекал в профессиональной деформации?
Павел не сразу сообразил, о чём идёт речь. Ах да. Конечно. Он часто хватал брата за язык, когда тот говорил вместо «узнал» «получил информацию», «задержал» менял на «принял», и прочее, а тут – на тебе! «Рыба» и «сеть», два слова по профилю в одном предложении…
Хороший начальник службы безопасности получился бы, в который раз думал Павел, глядя на брата, внимательный, с реакцией, несомненный профи. Губит себя в ментовке человек, заживо закапывает…
– Он – не начальник, – объяснял тем временем Старый, – он беспредельщик, Паша. Большой беспредельщик, отражение всего того бардака, которым стала система в последние двадцать лет. Взятки, сбыт наркоты и даже разбой…
Глаза его налились кровью.
После принятия трёхсот граммов на грудь Павлу стало казаться, что он понимает брата. Потомственный мент, брат с детства грезил погонями и засадами. Отслужил армию. В 1992 году окончил институт. Отец, крупная шишка, полковник МВД СССР, к себе не взял, отправил «по низам», в МУР, в отдел по отлову карманников.
Павел помнил, как ликовал брат, когда поймал первого щипача. Никакой тебе жегловшины с подбросом, оперативно сработал, не дал сбросить добычу. Такое не каждому бывалому оперу под силу, хвастался он.
Потом был отдел по угонам, разбойный, убойный, и вот он, венец карьеры – Главное управление собственной безопасности МВД России, борьба с оборотнями в погонах.
Почему не начальником-то, а? – сокрушался Павел. Он же зубр, не глупее других! Что же за государство у нас такое?
– …майор полиции, – с ненавистью произнёс зубр, – тварь конченая. Хлопнуть его – дело чести, Паша. За корешей моих! За тех, кто в Чечне лёг, за всех нормальных ментов… И я его красиво сделаю. На десятку уедет, гадёныш! На десяточку!
Старый сильно сжимал кулаки, и кулаки краснели. Бешено вращались зрачки, играли мускулы под кожаным пиджаком. Хороший был пиджак, старенький, но хороший, лет шесть назад подаренный Павлом.
Ему больно. Он застал то время, когда люди работали за идею. Никого уже из них не осталось, наверное. Волна за волной поглотила их пучина современности, а он остался. Один. Неужели один? Неужели нет в их системе таких людей больше? Судя по его рассказам и по тем полицейско-прокурорским персонажам, с которыми сталкивался Павел, брат его действительно остался в одиночестве.
Стой как свая, вспомнилось ему прочитанное где-то, – и не перешибёшь.
– Я желаю тебе удачи, брат.
Павел поднял рюмку и, резко выдохнув, выпил.
Старому пить не хотелось.
2
Его брали жёстко. Только вошёл на подземную парковку, не успел достать из борсетки брелок, ударили в спину – прикладом «калаша» ударили, понял он, падая на асфальт, навалились сверху, застегнули на руках браслеты. Когда поднимали, он успел их рассмотреть – двое здоровяков в омоновском камуфляже и масках, с автоматами на плечах, потащили его вглубь парковки, запихали в микроавтобус и уложили лицом вниз.
– Допрыгался, Мажор?
Паршивая эта, дурацкая кличка прилипла к нему с первых дней милицейской службы. За излишнюю опрятность и брендовые вещи прозвали его так, хотя богатеем в начале своей карьеры он не был. «Встречают по одёжке», – вдалбливали ему родители с детства, этому правилу он и следовал, откладывая с каждой стипендии, потом – с зарплаты, закупаясь хорошими шмотками, обувью.
…И вот теперь, сидя на деревянном настиле в камере «обезьянника», он смотрел на свои лакированные черные Loriblu и пытался думать о том, что у омоновцев, которые его брали, зарплата – тысяч пятьдесят, а ботинки он приобрёл в бутике за тридцать. Дать каждому по ботинку. Почти пятьсот баксов на рыло.
Дежурный в коридоре загремел ключами.
А этому вообще тысяч двадцать платят, подумал Мажор.
– Выведи в туалет, сержант! – завопили в соседней камере истошно.
– Потерпишь!
– Я на тебя жалобу напишу! В Страгсбурский суд напишу, фашист!
– Пиши хоть Господу Богу…
Прислонился головой к стене, подтянул к груди колени.
Как ни пытался он уйти от паники, гоняя в голове бредовые мысли, уйти не получалось.
Сколько ты швырнул людей в такие камеры? Сейчас очутился здесь сам.
Он вспомнил преподавателя, который читал им курс лекций по теории государства и права. Карпицкий, кажется, такая у него была фамилия. Интеллигентный, за версту от него веяло породой, бывший прокурор.
– Вы для меня, – откровенничал он перед первокурсниками на лекции, – дети. Смотрю на вас, хоть и в форме, но всё равно, открытые, приятные лица, не менты. Это очень хорошо. Я ментов ненавижу. Я каждый год сажал по менту.
А потом в памяти всплыл образ другого преподавателя, криминолога. Милиционеры, утверждал он, колются «на раз». Быстрее, чем урки, колются милиционеры. Такой вот парадокс, понимаешь.
Допрыгался, Мажор?
Этот голос он определённо слышал раньше. Только вот где и когда?
Было сказано, что о нём известно всё. Уверенно сказано. Так, что в это можно поверить.
Стыдно. Когда он услышал это «знаю всё», он – лысый крепыш, грозный мусор, одним только видом своим напугавший сотню, если не две сотни людей, вдруг испугался сам. Испугался и захотел рассказать всё, лишь бы выпустили его на волю, к семье. Как ребёнок, право.
Идиот, сказал он себе, помнишь своего первенца? Лет двадцать ему было, почти тебе ровесник. Схлопотав условный срок за кражу вьетнамского ширпотреба на рынке, он вытащил из машины магнитолу. Спустя месяц после приговора. Сидеть однозначно.
Если я всё расскажу, меня отпустят? – с надеждой спрашивал первенец. Ты ему отвечал: конечно! Признавайся, скажи, кому продал, и езжай домой пить чай с баранками.
Он рассказал. И уехал пить чай. Очень крепкий чай. Чифирь называется.
Мажор легко вскочил на ноги и, чуть подпрыгнув, разогнал спёртый воздух серией профессиональных боксёрских ударов.
Нет уж, думал он, шагая из угла в угол, делая махи руками, признания от меня они не дождутся. Никаких явок с повинной. Признание – первый шаг в тюрьму. Играть так играть. До конца.
Подошёл к окну, задрал голову. Цокольный этаж, высоко окно с решётками, маленькое окно, стёкла матовые, плотные, ни черта не видно.
Знать они могут действительно всё, сказал себе Мажор, но вот слепить что-нибудь путное они могут только из последнего дела. Те, предыдущие, не много их было. Да и недоказуемы они. Толкнул в январе барыге килограмм героина? Докажи сейчас, что это был именно его героин? Наркотиков ни дома, ни на службе не держим-с! Показания барыги? Барыга – преступник! Наговаривает на честного и неподкупного полицейского, сводит старые счёты.
Но здесь другая тема. Разбой. Сам грабанул и сам продал. Опрометчиво, конечно, нельзя было так делать. Но иначе поступить не мог, слишком велик был куш, слишком большие на кону стояли деньги.
Они нашли картину, догадался Мажор, разбои, грабежи, кражи именно так и раскрываются – от вещи. Антиквар, старый еврей, раскололся. Хорошо с ним поработали, наверное. Никакое «приобрёл у ранее неизвестного лица» не прокатило. Да…
Он присел на корточки и принялся потирать ладони.
Думай, говорил он себе, думай, дурак. Думай!..
3
– Вы не волнуйтесь, главное. Побольше уверенности. Следователи, судьи, они уверенность любят. А когда начинается «помню, не помню», – злятся. Так что смелее. Как при опознании картины, Игорь Олегович. Хорошо?
Игорь Олегович, высокий краснолицый альбинос в бежевом костюме, согласно кивнул.
– Хорошо.
Он явно себя чувствовал дискомфортно, этот Игорь Олегович. Сегодня ему предстояло столкнуться с тем, кто месяц назад опустил его на полмиллиона баксов. Его, генерального директора московской радиостанции, руководителя кабельного телевизионного канала, исповедующего патриотизм.
Старый был в квартире Игоря Олеговича. Многочисленные портреты президента на стенах, лик Николая Второго на потолке, по углам – иконы в позолоте. Чистейший экологически район Москвы.
Разбойник прошёл свободно, открыл магнитом дверь, сел в лифт, поднялся на десятый этаж и, позвонив в его квартиру, соврал – проверка показаний счётчика.
Состоятельный, проживающий на охраняемой территории и давно отвыкший от жизненных невзгод Игорь Олегович открыл дверь и с порога получил сокрушительный удар в лицо. Преступник резко перевернул его, упавшего, на живот, замотал руки скотчем, завязал глаза и пригрозил: рыпнешься, убью! Физиономии нападавшего не запомнил – темные очки на физиономии, бейсболка. Камеры злодея зафиксировали, но что толку от этих камер, когда на записи разглядеть ничего толком невозможно?
