Мариам Петросян - Дом, в котором… Том 1. Курильщик
Лось приходил с утешениями и подарками, лазаретные сестры – с проверками и туманными угрозами. Разрешение на гитару Волк передал Фокуснику вместе с гитарой. Красавице пообещал заботиться о соковыжималке, Слону – поливать бегонию. Черный карандаш вычеркнул в календаре еще один день. Ночью не спал никто. Из окна доносились крики и смех старших. Из-за стены – рев Хламовника, репетировавшего походную песню. Дохляки сидели у выдуманного костра и рассказывали истории об утопленниках и медузьих ожогах. Предполагалось, что Волка это хоть как-то утешит. Волк делал вид, что его это утешает.
Кузнечик спустился в уже очищенный от стульев и ящиков двор, в последний раз сел спиной к Дому и прислушался к шуршанию волн и шелесту мандариновых деревьев, к скрипу «того Дома». Только теперь все эти звуки не приближались, а удалялись, делаясь все более тихими. Он прислушивался, пока они не исчезли в необозримой дали, затем встал и бегом вернулся в Дом, потому что вдруг испугался темноты.Ранним утром, в час, когда двор обычно пустовал и только начинали хлопать оконные ставни, Кузнечик стоял вместе со всеми у крыльца в ожидании автобусов. Он ежился от утренней прохлады, моргал заспанными глазами и не садился, чтобы не заснуть. Колясники кутались в куртки и демонстративно покашливали. Ходячие курили, нетерпеливо поглядывая на часы. Сумки аккуратной горкой возвышались под стеной. Младшим девочкам разрешили на них садиться, и две из них даже успели заснуть, привалившись кудрявыми головами к раздутым сумчатым бокам. Воспитательницы возились с младшими колясниками, раздавая таблетки тем, кого мутит от езды, и бумажные пакеты тем, кому таблетки не помогают. Было очень тихо. Почти все жители Дома находились во дворе, и тишина казалась неестественной и неприятной.
«Это потому что накануне ночью почти никто не спал, – подумал Кузнечик. – И еще потому, что мы наконец дождались этого дня».
У старших были часы, а у младших не было, поэтому они то и дело спрашивали время у старших. Старшие вяло огрызались. Нахохлившийся в коляске Вонючка не сводил глаз со своей сумки. Горбач зевал и высматривал в наружности знакомых собак. Собаки, в этот час перекапывавшие мусорные баки, не появлялись.
Спортсмен со связкой удочек на плече бродил по двору. Зануда и Плакса, раздирая рты зевотой, таскались за ним по пятам. Кузнечик вздыхал и боролся со сном.
Дружный вопль заставил его вздрогнуть. Сидевшие на ступеньках вскочили и замахали руками. В распахнутые ворота въехал первый автобус. Бело-синий, похожий на большую конфету. Горбач и Кузнечик вместе со всеми закричали:
– Ура! – и ринулись на приступ.
Их немедленно оттеснили обратно к крыльцу.
– Это для колясников, – шепнул Горбач Кузнечику. – Первый всегда бывает для них.
– Чего же ты побежал? – возмутился Кузнечик.
– Не знаю, – радостно признался Горбач. – Как-то побежалось.
Директор влез на подножку автобуса.
– Объявляется посадка для женщин и детей! – прокричал он в толпу, грозно распушив бороду. – Прошу пропустить дам и малолетних в колясках!
Вонючка захихикал. В автобус начали сажать девушек-колясниц и младших колясников. Их вкатывали по подножке и рассаживали внутри, потом заносили их сумки, а коляски складывали и грузили в багажное отделение.
Длилось это так долго, что Кузнечику надоело смотреть. Горбач отошел попрощаться с Вонючкой, до которого дошла очередь. Сиамцы тайком подбирали за старшими окурки. Приехал второй автобус, а сразу за ним – третий, и началось столпотворение. Младшие метались со своими сумками под ногами у старших и лезли во все щели. Люди Мавра и Черепа разделились на два автобуса. Четвертый, застрявший в воротах, оказался смешанным и в него никто не хотел садиться. Воспитатели кричали и убеждали. Директор бегал между автобусами, уговаривая старших не валять дурака. Кузнечик влез в автобус Маврийцев, потолкался там и спустился, чтобы тут же забраться в смешанный автобус. Из смешанного автобуса он перешел в автобус людей Черепа, где оставил свою сумку. Он вертелся среди Хламовных, Певчих и Проклятых, громко окликал Чумных Дохляков, переходил с одного сиденья на другое и наконец, убедившись, что никто не сможет с уверенностью сказать, в какой из автобусов он сел, обошел тот, что стоял ближе всех к деревьям и спрятался за ним, присев на корточки.
Дрожа от волнения, он ждал, что его вот-вот кто-нибудь позовет. Кто-нибудь, кто заметил его маневр. Но шум и погрузка продолжались, и никто не заглядывал за автобус в поисках одного из Чумных Дохляков. Пригнувшись, Кузнечик перебежал от автобуса к ближайшему дереву. Дерево оказалось плохим укрытием. Он не стал за ним задерживаться и перебрался за собачью будку. А вот это было самое надежное укрытие во дворе. Там он сел на корточки, прижался к шершавым доскам и затаился. Собака, занятая облаиванием уезжающих, рванулась его понюхать, но тут же отвлеклась обратно на автобусы. Кузнечик вздохнул с облегчением. Сидя на земле, ему от собачьих восторгов отбиваться не приходилось. Не удержавшись, он выглянул посмотреть.
Кучи сумок, сваленные под стеной, исчезли. Никого из младших не было видно. Воспитатели толпились у дверей смешанного автобуса. Кузнечик убрал голову и больше не высовывался, боясь, что его заметят из окон. Он слышал, как за воспитателями захлопнулась дверь, как первый автобус заурчал и поехал – а за ним и остальные три – как грохнули ворота, как гудение автобусов удалилось и, наконец, смолкло совсем. Все это сопровождалось собачьим лаем.
Когда все стихло, Кузнечик еще немного посидел в укрытии, успокаиваясь. Задуманное осуществилось. Теперь уже ничего нельзя было изменить. Последний автобус увез с собой Чумных Дохляков, море и миллион интересных игр, придуманных еще весной. Отказаться от всего этого было трудно, но до самой последней минуты он и не надеялся остаться. Просто знал, что должен попробовать.
Собачий нос зарылся ему в волосы, когти заскребли по плечам. Отпихнув собаку, он вскочил и выбежал из-за будки. После царившей в нем суматохи двор казался особенно пустым. Места, где стояли автобусы, можно было с точностью вычислить по окуркам, обгорелым спичкам, конфетным оберткам и прочему мусору, очертившему на земле три больших прямоугольника. Зачем-то обойдя их, Кузнечик взбежал по ступенькам и вошел в Дом. Там он услышал тишину.
Бархатную, жаркую тишину, о которой он с прошлого лета успел позабыть, словно ее и не было. Тишина давила и обволакивала. За считанные минуты она затопила Дом целиком, от подвалов до крыши и он как будто сделался больше, заполненный ею.
Кузнечик шел быстро, вдруг испугавшись, что остался совсем один. Он знал, что это не так, но не мог подавить глупый детский страх перед пустотой и безмолвием. Коридор пах старшими, их сборами и спешкой.
Скоро этот запах исчезнет, уборщицы выметут его вместе с мусором и вытравят мастикой, комнаты станут голыми и безликими, какими он увидел их в первый раз. Ускорив шаг, он почти вбежал в Чумную комнату. Она была пуста. Кровать Волка стояла застеленная. Кузнечик присел на нее, стряхнул с кед песок и постарался не пугаться. То, что Волка не было в спальне, еще не означало, что его нет нигде. Слепой тоже должен был где-то быть. Тут Кузнечик вспомнил прошлое лето и сразу понял, где его искать. Там, где Лось. А Лось прошлый летом жил в кабинете директора…
Кузнечик побежал обратно в коридор и бросился к директорскому кабинету. Пнул дверь – и сразу их увидел. Волка, Лося и Слепого. Они сидели в ряд на подоконнике и совсем не удивились его появлению. Как будто знали, что он придет. Волк улыбнулся, а Лось еле заметно кивнул, одобряя его выбор. Подвинувшись, они освободили ему место. Кузнечик втиснулся между ними и почувствовал себя счастливым. И еще он вдруг понял, что это лето будет замечательным.Оно и было замечательным. И розово-золотые утра, и теплые дожди, и запахи, витавшие в зашторенных комнатах. И птица.
Они увидели ее однажды на спинке скамейки под дубом. Красивую и яркую, как игрушка, полосатую, с оранжевым хохолком и кривым клювом. Все лето было, как та птица.
Лось вывозил их за город на Жуке. Жук был машиной, как будто собранной из десятка других машин, причем таких, которым место на свалке. Он пропускал дождь и ветер, уставал от долгих прогулок, а на крутых поворотах терял детали своего таинственного организма. Жук любил выбирать маршрут сам, и ему подчинялись. В противном случае мотор глох, а Жук застревал в самых неподходящих местах. И оставался недвижим до тех пор, пока ему не предоставляли свободу действий.
Но где бы ни застрял Жук, их это не расстраивало. Они грелись на солнце, исследовали придорожные лужи, завтракали бутербродами и никогда не возвращались в Дом с пустыми руками. В русле одного обмелевшего ручья Слепой откопал длинный подсвечник, позеленевший от старости. Кузнечик нашел на свалке колоду карт с голыми женщинами, которую Лось сразу выбросил. Волк то и дело притаскивал откуда-то насекомых устрашающего вида. Лось однажды нашел лупу в кожаном футляре. Вечерами они пили чай на балконе директорского кабинета и рассказывали друг другу страшные истории. А с одной прогулки они не вернулись к ужину. Жук закапризничал, и пришлось заночевать в нем с остатками бутербродов и бутылкой воды. В эту ночь рассказы были о жертвах кораблекрушений и о заблудившихся в пустынях. Воду выдавали маленькими порциями. Слепой слышал хохот гиен, а Волк уверял всех, что видит мираж с тремя пальмами и колодцем.
