Мария Метлицкая - Вечный запах флоксов (сборник)
Поплакала, съела пельмени, полив их сметаной, и побрела в свою спальню. Счастье, между прочим. Кровать, ночничок, журнальчик рядом на тумбочке. Спите, Галина Михална! Спите и не грустите. И оглянитесь вокруг – вон сколько горя и сколько несчастий. В больнице небось работаете. Сами все видите. Так что не гневите Создателя. Помолитесь и спите. Приятного сна!
Квартира есть, денег на скромную жизнь хватает – вон, на мутон свой накопите, и будет вам счастье.
Работа есть, ноги носят. А что до женского счастья… так и тут вы не одна. Сколько женщин, ваших ровесниц. И помоложе. Куда моложе! И где оно, это женское счастье? Кто его видел?
Утром, на обходе, к Любочкину подошел лечащий врач.
– Как настроение? – поинтересовался он бодренько. – Как спалось-елось?
Любочкин глянул на него и отвернулся. Буркнул:
– Отлично. Так отлично, что жить не хочется…
– Что так? – совсем развеселился тот. – Какие-то проблемы?
– Лично у меня – никаких, – ответил Любочкин на его глупость. – Может, у вас?
Лечащий похлопал его по руке. Фамильярно похлопал, как дурачка.
– Все будет отлично, Николай… Анализы у вас неплохие, вот сейчас капельничку новую вам назначу, витаминчики продолжим, потом кардиограммку повторную забацаем – и по домам! Через недельку, дней десять…
– Бацайте, – хмыкнул Любочкин, – вам-то чего… А мне… Пофиг мне, что вы там «бацаете». По барабану, понятно?
Врач развел руками.
– Ну, так же нельзя! Надо с подъемом, с настроением надо! С позитивом и настроем, так сказать. На выздоровление!
– Ага, – буркнул Любочкин, – как прикажете. Щас поднимусь и гопак вам станцую!
Врач вздохнул, покачал головой и повернулся к соседу Любочкина.
Галя огромным половником помешивала в ведре горячий геркулес. Плюхнула ведро на тележку, туда же тазик с хлебом и миску с нарезанным кубиками сливочным маслом. Лоток с сыром, поднос с омлетом. Сглотнула слюну: кашу больничную – сладкую, густую – она любила. А еще и хлеб с маслом, горячее какао – ох, красота! Подумала: быстренько все разнесет, раздаст – и к себе, завтракать. Подойдут и девчонки-медсестры. За свежим хлебом – кашу они не едят, берегут фигуры. Правильно, молодость – куда кашей напихиваться! Они у себя, в сестринской, кофеек заварят, колбаски нарежут. Подойдет врач, Илья Матвеич, тот пожилой и к тому же язвенник. Кашу он никогда не пропускает. А заведующему, Виктору Владимировичу, Галина сама отнесет – омлет, бутерброд с сыром, какао.
Он будет ее благодарить за заботу и очень стесняться. Человек он хороший и многодетный отец. Всем его жалко, а ей, Гале, жальче всех.
Знает, что дома позавтракать он не успеет – двух девчонок отвезти в школу, а пацана в детский сад.
Она толкнула дверь в палату и громко объявила:
– Мальчики, завтрак!
Все оживились и стали протягивать ей тарелки. Только Любочкин не повернулся – как вперился в стену, так и лежал.
Она подошла к его постели. Потрогала за плечо.
– Э, молодой человек! Просыпайтесь! Каша вот стынет, какао, омлет!
Любочкин повернулся и увидел ее – хорошую женщину и доброго человека.
Лицо его просветлело, и он сел на кровать.
Она улыбнулась ему, чуть зарумянилась и, оглянувшись, положила на хлеб два куска масла и два куска сыру.
– Ешь, – шепнула она, – сил набирайся!
Любочкин молча и растерянно кивнул и долго смотрел ей вслед, на уже закрытую дверь.
Потом спохватился, быстро съел кашу, которую категорически не ел никогда в жизни, проглотил квадратик омлета, два бутерброда и чашку уже остывшего какао.
И все это показалось ему таким вкусным, словно позавтракал он не в больнице, а в ресторане «Прага», к примеру, в котором не был, разумеется, никогда. За всю свою дурацкую и бестолковую жизнь. Не был, но слышал. Столичный все-таки житель.
Вошла медсестра со штативом.
– Капельница, Любочкин. Давайте руку! – строго сказала она.
Он живо протянул ей руку и хохотнул:
– С чем капельница, кудесница?
Шутку медсестра не подхватила, а посмотрела на него с осуждением.
– Со спиртом, больной. Устраивает?
– Лучше б с шампанским! – продолжал острить Любочкин.
Медсестра тяжело вздохнула и не ответила. Презирала, похоже.
На обед был гороховый суп и котлета с пюре. Галина ему улыбнулась и положила котлету побольше. И пюре шмякнула – от души.
– Киселю кому? Добавки? – спросила она, и все разом протянули стаканы.
Она подошла к Любочкину и налила ему первому. Он крякнул от удовольствия и дотронулся до ее руки.
– Спасибо! – мелодично и тихо почти пропел он. – Спасибо, Галинушка!
Галя вздрогнула, покраснела и быстро от него отвернулась.
А он, победно оглядев сопалатников, сытно крякнул и отвернулся к стене. Только вслух объявил:
– После сытного обеда, по закону Архимеда…
И – уснул. Чего ж не уснуть, если сыт, в тепле и вполне себе в хорошем настроении!
Вечером, после отбоя, он, обернувшись простыней, осторожно вышел в коридор и на цыпочках подошел к буфетной. Дверь была приоткрыта, но он постучал.
Галя сидела за столом и отгадывала кроссворд.
– Помощь нужна? – игриво спросил Любочкин. – Я в этом деле… Мастак.
Галина зарумянилась и кивнула.
Он присел напротив, подперев голову ладонями.
– Ну, что там у нас? В чем, как говорится, заминка?
– Слово из пяти букв… Не знаю, – честно призналась она.
Он почесал затылок.
– Так, значит….
Помолчали.
– Чаю… Хотите? – тихо спросила она. – С ватрушками.
– Дело! – важно кивнул Любочкин. – А слово это…
Она глянула в журнал, карандашом вписала слово и удивилась:
– Верно! А вы… Такой молодец!
Любочкин махнул рукой.
– Да что там. Кроссворд, великое дело!
– Ну, не скажите, – вздохнула она. – Говорят, что хорошо развивает память.
Потом они пили чай – сначала молча, стесняясь и все не решаясь начать беседу. А потом – понеслось. Вдруг она стала рассказывать про себя, про сына, про внучку и про сноху. Про огород и цветы, которые она так любит, – георгины, левкои, флоксы. Потом стали говорить про грибы, и обрадовались, что оба – заядлые грибники. Потом она вдруг вздохнула:
– Сто лет в лесу не была… Одной страшновато, а не с кем…
– Да сходим! – торопливо заверил Любочкин, небрежно махнув рукой.
Она вздрогнула от волнения, опять покраснела и вытянулась в струну, не решаясь переспросить или уточнить – а когда? Когда, собственно, сходим?
А он уже болтал про рыбалку, про дружка Ваську и «во-от таких сомов! В метр длиной. Веришь?»
Она верила. Кивала и верила. Всему верила – и про грибы, и про сомов.
Потом опять говорили – про маму, отца, про его родню. Она рассказывала что-то про маленького Петьку, а он про свою дочку Дашу, хвастаясь, что он уже дед и внука его зовут Дениской. Шикарный пацан. Умнейший!
Она подхватывала про внучку – красавица, умница.
– Вся, короче, в тебя, – хохотал Любочкин, – вылитая, короче!
А она опять краснела и говорила:
– Да ну, скажешь вот тоже! – А потом осторожно спросила: – Коля… Ты меня извини. Ради бога. Но что ты – в трусах? В простыне, в смысле? Без спортивного?
Он помолчал, а потом ответил:
– Честно сказать, неохота просить. Дашка, дочка, с малым. Он приболел чего-то. А бывшую… Неохота вот, понимаешь? Недобрая она, злая… Вредная, короче, дамочка.
Галя кивнула.
– И таких видали. Но ты… Не расстраивайся. Мало ли чего в жизни бывает… Наладится… может… – неуверенно добавила она.
Любочкин посмотрел на нее с интересом. Этаким мужским взглядом окинул ее. По лицу пробежался, по шее и по плечам. Притормозил на груди и вздохнул:
– Наладится. Может… И даже, – тут он помолчал, – скорее всего!
Утром, раздав завтрак, она побежала к метро. Там сбоку примостилась пара палаток со всяким рыночным барахлом. Она купила костюм спортивный. Китай. Синий с красными «генеральскими», как сказала продавщица, лампасами. Три пары носков, две – трусов и пару маек. Мыло и мыльницу, зубную щетку и пасту, два полотенца – поменьше и побольше. Тапочки домашние, велюровые, в клетку. Расческу, одеколон, гель для душа. Вдобавок – колбасы нарезанной полукопченой, полкило помидоров на веточке, три огурца свежих, две груши «конференс» и килограмм винограда киш-миш. Без косточек.
Глянула на часы и ойкнула – через пятнадцать минут обед, а она… Все копается. Точно – куконя!
Следующий вечер они провели вместе. Опять пили чай, говорили за жизнь. Любочкин повторял, что «такого человека он не встречал никогда».
– Ни разу – за всю, Галя, долгую жизнь!
Она смущалась, не поднимала глаз и все говорила:
– Да ну! Пустяки какие, не о чем говорить.
– Есть о чем, – сурово и твердо возражал Любочкин, – очень даже есть! Ты мне, Галя, поверь.
В свои выходные она тосковала, кругами ходила по квартире и слушала пластинку любимой Пугачевой.
Потом спохватилась, забегала и поставила тесто на пирожки – с капустой, с картошкой, с повидлом.