Александр Смирнов - Раб и Царь
Он шёл по тюремным коридорам и даже не осознавал, что с ним делали. Как будто не его, а другого, раздевали, стригли, осматривали, заставляли мыться в каком-то грязном душе, требовали переодеться в непонятную серую одежду, всунули в руки матрац с одеялом и опять куда-то вели. Он ничего не понимал. Его голова была занята другим. Его собственный голос, там, внутри головы, кричал изо всех сил:
– За что? Я что, вор или бандит? Разве я зверь, которого необходимо содержать только в клетке? Я виноват, конечно. Не сдержался, ударил этого подонка ножом. Но разве на моём месте кто-нибудь поступил бы иначе? Любой не только ударил бы этого Раба, а разорвал бы его на части. А этот гад жив и здоров, учится в институте, да ещё женат на моей невесте. Он там, в нормальном обществе, а я здесь, в этом аду. Господи! За что? Неужели это справедливо?
От этих мыслей пробирала дрожь, и начинали трястись колени. Но другой голос, тоже его, тут же перебивал первый:
– А разве я не виноват? Разве случилось бы то, что случилось, если бы не я? Разве я защитил свою невесту, когда увидел её в борделе? Разве пришёл ей на помощь? Я убежал. А потом? Разве я искал с ней встречи? Разве пытался разобраться в её несчастье? Разве пожалел её? Разве сидел у её кровати в больнице? Нет. Я не поверил ей.
– Но ведь у неё не было доказательств, – настаивал первый голос.
– А разве для веры нужны доказательства? – не сдавался второй.
– Была задета моя гордость, – возражал первый.
– Гордыня – это величайший грех. Я не смог простить. Не суди, и не судим будешь. А я осудил. Вот меня самого и осудили.
– Но Бог, неужели Бог ничего не видит? Неужели он так строго накажет меня?
– О Боге вспомнил? А я думал о Боге, когда нужно было о нём думать? Я думал о своей гордыне. Никого Бог не наказывает. Человек сам наказывает себя, когда отвернётся от Бога.
– Стоять! Лицом к стене! – услышал сзади себя Дима голос конвоира.
Дима повернулся к стене и упёрся в неё лбом.
– Господи, что же я наделал? Да меня за это не в тюрьме сгноить, а четвертовать надо, – вырвалось у него.
– Не переживай. Сейчас тебя четвертуют, – сказал конвоир. Он открыл дверь камеры и, взяв за шиворот, затолкнул его туда. – В камеру, бандит!
Дверь камеры захлопнулась.
В маленькой, пропахшей потом, туалетом и какой-то плесенью камере, находилось восемь человек. Трехъярусные кровати, или, как их здесь называли – шконки, стояли у стен напротив друг друга, образуя крошечный проход. Проход был таким маленьким, что вдвоём разойтись в нём было невозможно. И, тем не менее, в нём каким-то чудом умудрились поставить столик, на котором находились продукты и вся чёрная от чифира кружка. В углу камеры, прикрытая грязной тряпкой, стояла параша. За тряпкой кто-то кряхтел и испускал характерные звуки. На нижней шконке с серьёзным видом сидел человек и, видимо, распределял продукты. По виду этого человека, по тому, как он держал себя, по тому, как на него смотрели сокамерники, можно было безошибочно определить, что он здесь старший.
После того, как в камеру втолкнули Диму, старший оторвался от своего дела и посмотрел на новенького.
– А вот и Студент к нам пожаловал! – сказал он.
Дима стоял со своим матрасом и не знал, что ему делать.
– Здороваться надо, когда в хату заходишь! – тут же сделал ему замечание зэк, сидящий рядом со старшим.
– Здравствуйте, – робко произнёс Дима.
– Да не здравствуйте, а смотрящему надо погоняло своё назвать, и за что срок мотаешь, – не успокаивался зэк.
– Какое ещё погоняло? – не понял Дима.
– А ты что, думаешь, тебя здесь по имени отчеству величать будут?
– Погоняло это кличка, – вмешался старший. – А смотрящий это я, старший по камере. Понятно?
– Меня Димой зовут.
– Нет, вы только послушайте! Дима! – Зэк вскочил со шконки и оказался прямо перед Димой. – Тебе, козёл, ясно сказали, кто ты есть? Ты Студент, понимаешь? Такой маленький, вонючий студент. Отвечай, за что сидишь?!
– За своё сижу, – уже зло ответил Дима.
Зэк побагровел от злости, и уже было хотел ударить новенького, как в этот момент из-за тряпки раздался оглушительный треск. Камера моментально наполнилась отвратительной вонью, от которой к горлу подкатил комок. Внимание всех сокамерников моментально переключилось на вышедшего из-за тряпки неприятного парня.
– Так он пидор! – насмешливо сказал парень, глядя на Диму.
– Ты что, козёл, сейчас сделал? – спросил его старший. – Ты что, не видел, что на столе хамовка?
– Хромой, ей Богу, не нарочно, – стал оправдываться парень. – Выскочило.
– А про пидора тоже выскочило? – строго спросил старший.
– А что я такого сказал? Он же без понятий. – Парень пренебрежительно посмотрел на Диму.
– За базар ответишь, – тихо сказал старший.
После этих слов в камере стало абсолютно тихо. Было такое впечатление, что заключённые даже перестали дышать. Парень побледнел. Его губы задрожали, ноги дрогнули, и он медленно опустился перед старшим на колени.
– Хромой, падлой буду, ей Богу, выскочило.
– Значит, не можешь за базар ответить?
– Хромой, хлебом клянусь, никогда больше не повторится!
– Значит, ты хочешь сказать, что я без понятий?
– Хромой, я не это имел в виду!
Дима, обняв свой матрас, стоял около дверей и ничего не понимал. Но все остальные обитатели камеры прекрасно понимали, что происходит. Они знали, что такое понятия. Они понимали, что значит посетить парашу в то время, когда на столе находится еда. Они понимали, что значит ответить за базар. Обозвав новенького пидором, парень теперь должен был привести неопровержимые доказательства, что новенький действительно пидор. Иначе пидором становился он. То, что парень побледнел, то, что он опустился на колени перед Хромым, говорило, что у него не было аргументов. У него не было доказательств, он не мог ответить за базар. В этом случае приговор и его исполнение следовали незамедлительно.
Зэк, который стоял перед Димой, повернулся к парню, показал на него пальцем и заорал на всю камеру:
– Петух!!!
Как по команде заключённые, кроме Хромого, повскакивали со своих мест. Они набросились на парня, привязали его к шконкам и спустили с него брюки.
– Пацаны, Хромой, ради Бога, простите! – орал парень.
Однако никто не слушал его криков. Кто-то из заключённых сорвал с себя рубаху и заткнул ей жертве рот. Другой откуда-то достал вазелин и стал натирать им объект предстоящей экзекуции. После этого заключённые спустили свои штаны и вопросительно посмотрели на Хромого.
– Кто первый? – спросил Хромого зэк, который первый назвал жертву петухом.
– Ты, Скрипач, – ответил ему Хромой.
Скрипач подошёл к жертве.
У Димы потемнело в глазах. Он вдруг представил, что вот в таком же положении когда-то находилась Катя. Тогда он убежал и не спас её.
– Не трогайте его! – неожиданно для себя самого крикнул он.
Скрипач и остальные заключённые повернулись в его сторону.
– Не понял! – удивился Скрипач.
– Я сказал, не трогайте его, – громко повторил Дима.
– Ты чего, Студент, белены объелся? Да мы сейчас тебя петухом сделаем!
Дима бросил на пол свой матрас, подошёл к жертве и попытался освободить парню руки. Такой наглости заключённые от новенького не ожидали. Они вначале опешили, но, тут же придя в себя, всей гурьбой навалились на Диму.
Если за то оскорбление, которое нанёс заключенный, и за то, что он не мог доказать свою правоту, следовало опускание, то ситуация с Димой была гораздо сложнее. Он покушался на воровской закон, на понятия, и, следовательно, сам становился вне этого закона. В этом случае возмездие было только одно – смерть.
Дима, как мог, отбивался от нападавших, но силы были не равны. Вскоре его тело лежало на полу и уже не сопротивлялось. Сокамерников это нисколько не смущало. Они изо всей своей силы били ногами новенького. Однако и этого им показалось мало. В руках Скрипача сверкнуло лезвие ножа.
– Хватит! – неожиданно крикнул Хромой.
Заключённые отошли от Димы и заняли свои места на шконках. Дима, пролежав несколько минут без движения, стал приходить в себя. Вначале он что-то непонятное мычал и извивался на полу, пытаясь встать. Потом он, собрав последние силы, сел на пол и посмотрел на Хромого.
– Ну что, Студент? – с насмешкой спросил его Хромой. – Понял, куда ты попал?
Но Дима ничего не отвечал. Он только смотрел на Хромого. В его взгляде не было ненависти к своим обидчикам. В его взгляде было нечто другое. Это была уверенность в своей правоте. Так, почти не моргая, Дима смотрел в глаза старшего по камере. Борьба взглядов продолжалась недолго. Хромой не выдержал и отвёл свои глаза. Он почему-то посмотрел на Скрипача и сказал:
– В следующий раз, небось, не будет с понятиями спорить!
– Не трогайте его, – твёрдо сказал Дима.
Хромой встал из-за стола и подошёл к Диме. Старший по камере действительно был хромой. Он не мог присесть на корточки. Поэтому, подойдя к новенькому, он как-то странно изогнулся и внимательно посмотрел в его лицо.
