Инна Тронина - Самосожжение
Я поймала себя на мысли о том, что могла бы бесконечно сидеть тут и слушать Дину, несмотря на усталость, на волнение, на тревогу за дежурящих во дворе наблюдателей. Затронутая ею тема пленила меня ещё и потому, что я очень люблю учиться, то есть узнавать новое. Это качество ценил во мне Озирский, поэтому прощал мне то, чего никогда не простил бы другим. Для него всегда было важно видеть перспективу, и моё будущее представлялось Андрею вполне определённо. Шеф давал голову на отсечение, что из розыска я не уйду.
– Вчера в ресторане я на секунду вообразила, что за столиком вместо меня вдруг окажется другая женщина, и Антарес не заметит этого. Любовница в его глазах не имеет ценности как личность. У неё нет конкретного имени. Нет, он ни разу не оговорился в постели! Просто партнёрши для андрофилов взаимозаменяемы, а их жёны крайне унижены. Ведь глава семьи и не думает скрывать свои походы на сторону. Не понимает, что жене здесь не нравится. Беседовать с бабой «за жизнь», плакаться ей – ни в коем случае!
Дина тяжело вздохнула. Она смотрела на меня уже как на подругу, на сообщницу, почти что родственницу. Близость с одним и тем же человеком властно и бесповоротно объединила нас. Будь на моём месте любой другой сотрудник нашего агентства, но никогда не добился бы такой степени взаимопонимания.
Мы не испытывали ни злости, ни ревности; напротив, втайне, ничего не говоря, даже не намекая на это, мы завидовали ЕГО жене.
– Другие всё платье соплями измажут, особенно спьяну. А Антарес и пить умеет, как интеллигентный человек… Кстати, какой коньяк он предпочитает?
– «Людовик Тринадцатый», – сразу же ответила я.
– Теперь я вам окончательно поверила, – облегчённо вздохнула Дина. – Это очень редкий и дорогой сорт. Вы пробовали?
– Один раз, когда только что познакомились. Потом уже обстоятельства не позволяли. Не до коньяка стало – ели и пили всё, что удавалось раздобыть. «Белый Дом» много дней был в осаде.
– Да, конечно. – Дина посмотрела на часы. – Вы не устали? Нет? Я понимаю, нам есть о чём поболтать. Никогда не думала, что вы окажетесь такой интересной собеседницей. Да, о чём я?..
Дина потёрла лоб подушечками пальцев, и на меня пахнуло её горьковатыми духами.
– Антарес поддерживал только лёгкие беседы. Например, на тему того, в каких бутылках нужно хранить настоящие французские вина. И каким образом следует укладывать бутылки в погребах. Или как пьют на Востоке, где это запрещено Кораном. Слышали про такое? «Вино, майсир… мерзость из деяния Сатаны…» Не слышали? Значит, он импровизирует. Когда на такие темы рассуждает быдло, мне делается тошно. Но Антарес – представитель княжеского рода, и это сразу чувствуется. Общается он с женщинами по-разному, но одинаково равнодушно. Бабники, те безостановочно изливают душу; забывают даже, для чего купили девочку. А андрофилам только плоть нужна, только тело. Они доминируют всегда и везде. Над женщинами – в сексе, над мужчинами – в карьере. Наш друг принадлежит к так называемым героическим андрофилам. Для них сладость обладания не полна, если они при этом причем не рискуют. Когда мы только начали встречаться, на меня заявил свои права один химкинский «Авторитет» – из тех, кто контролирует международные аэропорты. Месяц назад его пристрелили.
– И когда вы познакомились?
Я хотела, чтобы Дина подтвердила мою догадку. Кажется, я вычислила человека, о котором столько времени думала. Вот кто занял место несчастного физика-ядерщика…
– В ноябре прошлого года. В тот день, когда погиб Метельский. Вы это имя упоминали – значит, в курсе дела. Антарес ведь не посещает тусовки, не бывает в салонах, практически не общается с нынешней элитой. Его можно встретить в ресторанах и казино…
– В казино вы и нашли друг друга? – Я по лицу Дины поняла, что попала в точку, и мысленно поздравила себя с промежуточным успехом. – И там же играл «авторитет» из аэропорта?
– Нет, тот конфликт имел место позже, когда Гарьку уже похоронили. Бандит в малиновом пиджаке поклялся замочить всякого, кто посягнёт на мои прелести. А Антарес, который и внимания-то на меня особенно не обращал, моментально завёлся. Если в воздухе пахнет грозой, он, как правило, отбрасывает сомнения и идёт напролом. Когда он остался в моей квартире на ночь, в окно спальни выстрелили из автомата. Разбили стекло – зимой, в мороз. И мне пришлось затыкать дыру подушкой. Вероятно, поэтому я вовремя не успела под душ и залетела…
– Какого числа всё это случилось? – перебила я, подавшись вперёд.
Каспар, покинувший своё убежище за холодной батареей парового отопления, смотрел на меня хмуро и удивлённо. Должно быть, никогда ещё гости так долго не засиживались в моей комнате.
– Где-то в начале декабря, второго или третьего.
Дина встала, подхватила кота на руки и принялась расхаживать по комнате. Жёсткие листья пальмы шелестели от лёгкого сквозняка. Я стиснула зубы, поняв, что загадка разгадана. Сегодня же я доложу Озирскому о своей удаче. Дина недолго горевала после самоубийства Метельского, и замену другу нашла в том же казино.
Значит, начало декабря… В конце февраля следующего года срок беременности был приблизительно три месяца. И мужчина этот жив, но… Наверное, только его, единственного во всей Москве, я никогда не посмею допросить. Скорее всего, это придётся делать самому Андрею.
– И вы продолжали встречаться, несмотря на столь серьёзное предупреждение?
Я видела, что Дина тоже устала, у неё слипаются глаза. Но всё-таки я хотела завершить нашу беседу с наилучшим результатам.
– «Авторитеты» на пустяки не размениваются и стараются получить своё. В противном случае он прослывёт в своей среде опущенным…
– Я всё это понимала, и Антарес тоже не хотел меня подставлять. За себя-то он давно уже не боялся. Сказал, что видел в своём окне дула куда большего калибра. Но у меня ещё Стасик был тогда, да и родственники могли пострадать. – Дина подняла веки, и её глаза заблестели, как чёрное зеркало. – Мы провели вместе три ночи. И всё. Теперь я думаю, что лучше бы тот малиновый гоблин прикончил меня тогда, и я не совершила бы самого страшного. Не сделала бы Стасу смертельную инъекцию морфина…
Дина то сжимала. То разжимала кулаки, хотела заплакать и не могла. Я понимала, что, раз не приходят слёзы, не будет и облегчения.
– В то же время я и сейчас понимаю, что не могла поступить иначе.
– Почему? – сухо спросила я, откидывая назад влажные локоны. И впервые за эту ночь подумала о том, что пора уходить.
– Я расскажу вам всё подробно, – пообещала Дина. – Мы же встретимся ещё, и вот тогда… Хорошо?
– Хорошо.
Я незаметно потёрла поясницу, которую вдруг заломило, словно не двадцать два года мне было, а все семьдесят.
– Антарес был единственным человеком, к мнению которого я прислушивалась после того, как не стало мамы. Ему власть надо мной, в сущности, была ни к чему, но по-отечески мудрые совета он мне давал. Я слушалась его беспрекословно, как не слушалась ни родителей, ни воспитателей, ни учителей. Он имел право рассуждать о жизни, давать наставления, осуждать и одобрять. Имел потому, что сам пережил много. Вы ведь всё знаете. Столь суровую школу жизни проходит не каждый. Только единицы могут сказать, что были вознесены к солнцу, а после сброшены в пропасть, да ещё сумели после этого сохранить жизнь и достоинство. Я очень уважала Антареса, но в одном-единственном случае не последовала его совету. Призналась, что в ту ночь, что по моему окну выпустили очередь, случился залёт. Я была в растрёпанных чувствах – в меня ещё никогда не стреляли. Короче, делать аборт врачи отказались, ссылаясь на угрозу прободения матки и сильного кровотечения. Вы знаете, что Антарес – человек трезвомыслящий и к дешёвой патетике не склонный. Но он назвал отказ врачей знамением свыше и попросил меня ни в коем случае не избавляться от ребёнка. Вспомнил о женщинах, которые убили его детей таким образом, а потом жестоко поплатились за это. Но я не придала его словам значения. Легко ему говорить, делать великодушные жесты, когда воспитывать ребёнка придётся мне. И вообще, поведение Антареса меня уже в который раз изумило – ведь обычно мужчины настаивают на аборте. Он обещал забрать младенца, если я не хочу им заниматься. Говорил, что отправит его к своим родственникам. Но я не привыкла верить обещаниям своих любовников. Ни одна баба не наврёт столько, сколько мужик, когда ему надо выпутаться из затруднительной ситуации.
Дина барабанила пальцами по круглому столику с витыми ножками, не решаясь произнести те слова, что рвались с языка.
– Стас был инвалидом – сказались последствия церебрального паралича. И вдруг ещё ребёнок! Зачем делать такую глупость? Я хотела блистать в обществе, производить фурор в московском бомонде и одновременно – в блатной «малине». Желала, что после одной ночи меня помнили всю жизнь. Грезила о будущем семейном счастье, о драгоценностях, нарядах, кабриолете «Ягуар» и прочих глупостях. Для этого необходимо было избавиться от балласта, в том числе и от ребёнка. Я знала, что Антарес никогда на мне не женится, тогда к чему мне на год вылетать из нормальной жизни? Да ещё неизвестно, как роды пройдут – со Стасом-то я настрадалась. Сына хотела отправить в элитный интернат под Сочи и переводить туда деньги на содержание. Но не сбылось, не исполнилось. Простите, но я сейчас ещё не могу решиться и до конца раскрыть душу перед вами. С другой стороны, такого человека у меня больше нет. Я давно мечтала выговориться перед кем-то, кто выслушал бы всё это с интересом и в то же время спокойно. Не упал в обморок, не бросился вызывать милицию и не удрал при первом же удобном случае, сославшись на срочные дела. Кажется, небеса вняли горячей мольбе грешницы и послали такого слушателя в вашем лице. Если родственников так интересует, что со мной произошло, можете передать им мои откровения. Сама я никогда не осмелюсь признаться им в том, что натворила. В исповеди не отказывают даже самым страшным преступникам, отпетым злодеям, и я тоже хочу воспользоваться этим правом. Вы упрекнули меня в том, что я молчала на следствии. Но неужели бедной тёте Злате, Галине, Найке, Илье было бы легче узнать, скольких я… Нет, подожду. Время ещё есть. Две недели, до тридцатого августа, вы сможете потерпеть? Можно мне ещё раз всё обдумать, собраться с мыслями, с духом, наконец? Я ведь не убегу, и вы это прекрасно знаете.
