Татьяна Замировская - Воробьиная река
В любом случае рано или поздно это должно было случиться – муж оказался немного непунктуальным или просто соврал, сорвался, обманул один раз. «Завтра после работы очень много дел, – написал он. – Поеду сразу домой. Из дома сразу же тебе напишу. Хотя, конечно, хотелось бы пойти на набережную, где чайный домик, но что поделать». Она пошла, разумеется, на эту набережную в тот вечер, надев свое любимое шелковое синее платье с разными пуговицами, и, заворачивая за угол чайного домика, увидела его, идущего навстречу, одетого в совсем незнакомую рубашку, загорелого и грустного.
Все это должно было как-то закончиться, поэтому она не удивилась. Хотя, наверное, можно было развернуться и убежать, но вдруг он ее уже заметил? Она замерла, потом подбежала к нему, виновато улыбнулась и сказала:
– Только не бойся, пожалуйста. Не бойся. Привет.
Она ужасно боялась его напугать или шокировать, хотя и была невероятно рада его видеть, сердце просто вырывалось из груди (она подумала это именно такой фразой: сердце вырывается, надо же, все так и есть, как пишут!).
– Я тут случайно, – поспешно уточнила она. – Все хорошо, дома все нормально, все живы.
Муж наконец-то остановился и посмотрел на нее с испугом и недоумением. Она тут же сделала шаг ближе, взяла его за плечи, но получилось странно, как будто она хватается за незнакомый неудобный тренажер в спортзале. Он посмотрел на нее так, как вообще никогда еще не смотрел ни на нее, ни на что бы то ни было вообще.
– Я увидела тебя и поняла, что все-таки должна подойти, – затараторила она, упираясь ладонями ему в плечи. – Только не спрашивай сразу все, пожалуйста, давай пойдем куда-нибудь, и я объясню, что я тут делаю и как я тут оказалась, хорошо?
– Мм. Мне это нужно? – очень тихо, отчетливо спросил муж, немного заикаясь.
– В смысле? – не поняла она. – Что тебе нужно? Ты просто не понимаешь, что я тут делаю, да?
– Да мне без разницы, – сказал муж. – А можно хотя бы объяснить, в чем дело? Мы знакомы?
– В смысле знакомы, – беспомощно улыбнулась она. – Ну знакомы, да, я твоя жена, и мы…
Тут она поняла, что муж продолжает смотреть на нее этим жутким взглядом, как будто он – вещь, или она – вещь, или они оба – чужие вещи, потому что только вещи могут смотреть на другие вещи таким пустым, совершенно пустым взглядом – стоп, этого не может быть.
– Я твоя жена, – испуганно сказала она, отпустила его воротник (вот почему он на нее так смотрел) и опустила руки. – Это же я.
– Я первый раз вас вижу, – сказал муж. – Что вы хотите мне сказать? Что вы моя жена? Я вас не знаю. Какая вы мне жена, если я вас не знаю?
– Я вас, то есть тебя, знаю, – сказала она, вообще не понимая, что происходит. – Я твоя жена, а ты мой муж. Я это знаю так хорошо, как вообще мало что знаю, учитывая, что я уже совершенно запуталась тут. Ты что, не хочешь со мной общаться? Ты не хочешь меня знать? Ты решил, что я сошла с ума, да?
– Кажется, да, возможно, – сказал муж. – Я прошу прощения, но я пойду.
И ушел. Она почему-то даже не побежала за ним, настолько ее шокировало случившееся. Брела домой медленно, заблудилась пару раз, один раз хотела заплакать, один раз хотела выбросить плащ в мусорный бак, лето же, зачем ей этот дождевой глупый плащ, может, он из-за плаща ее не узнал, или узнал, но обиделся и сделал вид, что не знает?
Дома был какой-то шум и грохот, она еле открыла дверь, дергая ключ туда-сюда в чахлой свистящей замочной скважине, – все гремело, кипело, уютно и невыносимо пахло супом и свежей стиркой, бегали какие-то дети, с пола, как в мультфильме, слизывал пролившуюся простоквашу тощий черепаховый кот, к ней тут же подбежала бойкая старуха в ржавом застиранном платье и закричала:
– Где ты шлялась! Ну вот где ты снова шлялась! Дети опять некормлены, опять я ужин готовлю, ну что ты тут будешь делать! Шляешься и шляешься, да скоро уже это прекратится?
Один ребенок тут же, как будто это театр и дают батальную пьесу, показательно поколотил другого, и оба хором зарыдали. Какого пола были дети, она не разобрала, очень уж они быстро носились туда-сюда в капустно-соляночных кухонных облаках слез, пара и терпкой домашней атмосферы. Снимая на ходу плащик (лучше бы выбросила), она побрела в коридор, за ней бежала бабка и визжала: опять, наверное, какой-то мужик, снова мужик какой-то, опять эти твои выходные, эти твои командировочные, ох знаем! Ох детям все скажу!
Детям на все было наплевать, они мутузили друг друга всевозможной кухонной утварью (половник, скалочка, венчик) так самозабвенно, что, судя по всему, остановить их можно было только супом, да и то вылив эту кастрюлю помойного кислого кипятка им на голову, подумала она. Боже, какие ужасные. Старший ребенок поднял голову и, осклабившись, посмотрел на нее бессмысленными, кошачьими глазами. Мальчик, поняла она, это мальчик. Тогда и младший – мальчик, не будет же он мутузить девчонку.
Она хотела было уйти (может, перепутала квартиру), но старуха ловко проскользнула вперед нее, закрыла дверь изнутри на ключ и, спрятав его в карман, победно заулюлюкала: дома сидеть будешь, детей смотреть, нашлась тут, мне работай, мне обстирывай, я тебя не для этого рожала, чтобы этих твоих кормить-смотреть, ты сама должна смотреть, ты и меня должна смотреть уже!
Она помчалась в свою комнату, закрылась там и осмотрелась – все, как было. Вот чемодан, вот ноутбук стоит на столе, вот чашка с утренним чаем. Только вот во всей остальной квартире этот кошмар.
Из неразборчивых проклятий старухи, доносящихся из-за двери, она более-менее приблизительно поняла ситуацию: старуха как бы ее мать, жуткие дети – ее собственные дети, мальчики, один уже ходит в школу (но ужасно учится, скоро в школу для отсталых переведут, кричала она, если не будешь им заниматься), другой еще нет, она «за ними не смотрит» и «гуляет с командировочными», вообще совсем отбилась от рук, скоро в тюрьму попадет или ее просто кто-то грохнет, убьют, то есть катается со всякими, шляется по ночам. То есть такая ситуация, понятно.
Она позвонила хозяйкиной племяннице, чтобы сказать, что в дом вселилась сумасшедшая бабка с двумя неуправляемыми детьми, но племянница сказала ей: «Валя, у тебя снова это началось? Давай не будем, а. Ты же не хочешь опять в больницу? Нет, не хочешь?»
Она ответила, что, конечно же, не хочет, вздохнула, решила подумать про все это потом, открыла компьютер и увидела, что муж написал ей маленькое письмо о том, что все-таки решил прогуляться вечером, ходил к чайному домику на набережную, купил замечательный пу-эр и прямо сейчас его пьет. Ну хорошо, подумала она, а про эту встречу, значит, он не написал – и что это значит? Разыгрывает меня? У него тоже какая-то игра?
Поэтому она тоже ничего ему не написала – никаких объяснений. «Тяжелый был день, – сформулировала она все случившееся. – Ложусь спать».
На следующий день, когда она проснулась, она обнаружила, что бабка уже приготовила всем завтрак, но сидит насупившись и молчит. Дети, похожие на лягушат, устало жевали тягучую, как сургуч, яичницу. Она вышла на кухню, заварила чаю на всех, залила себе мюсли молоком, села за стол.
– Сегодня тоже будет шляться ваша мама, – сказала бабка тихим, скорбным голосом. – Вот смотри, диетический завтрак себе делает. А мы, значит, яичницу на сале едим. Как свиньи. А она интеллигенция. Командировочного скоро вам приведет. Помните, уже приводила командировочного? И где он? А съехал. А ложки где серебряные, ложечки ваши крестильные? А с ним съехали. В Ма-га-дан!
Она молча разлила чай по стаканам, стараясь не смотреть ни на кого, быстро выпила свой, собрала сумку и ушла под негромкое скрежетание бабки: «Видите, молчит она у вас. Нечего ей сказать вам. Молчит, но идет. Тянет ее. Не остановить. И так и будет ходить, пока не привезут ее мертвую, доходится же, доездится с ними в машинах».
Она пошла к морю, швырнула сумку на песок, села на нее. Что вообще происходит? Как ужиться с этими ненормальными? Стоит ли ей собрать вещи и сразу же уехать, несмотря на то, что она может тут быть еще почти целый месяц? Очевидно, что начал происходить невероятный бред, от былого хрупкого счастья почти ничего не осталось – стакан раскололся, просто повиснув в воздухе на невидимой нити, рассыпался в хрустальную пыль.
Именно в этом состоянии хрустальной пыли ее и нашел муж – он шел по пляжу с бутылкой вина в руке, явно чем-то расстроенный.
– Снова ты, городская сумасшедшая, – поприветствовал он ее. – Ты меня преследуешь, да?
– Я так и знала, что ты будешь говорить о преследовании, – сказала она. – Я ужасно боялась этого.
– Когда боишься, не подходишь к незнакомым людям и не говоришь им, что ты их жена, разве нет? – спросил он.
Только тут она поняла, что он и правда ее не узнает – или слишком мастерски делает вид, что не узнает, – или просто продолжает играть так талантливо, что в это невозможно не верить.
– Такое бывает иногда, – глухо ответила она. – Видишь человека и понимаешь: а вот это мой муж и все. Могла я так решить?
