Олег Гладов - Гипно Некро Спам
Ади вдруг вспомнил, что три примерно месяца того года трахал красивую печальную девочку. У девочки были чудесные глаза и неописуемое тело. У него не стриженные месяц ногти на руках и ногах. Он кончал ей на живот и сразу засыпал. Встретил её неожиданно год назад в гостинице какой-то возле аэропорта.
Она с мужем. Он один.
Сидели в кафе. Муж вышел в туалет. Она смотрела не мигая.
– У нас с тобой не заладилось… – сказал Ади зачем-то.
– У тебя мало с кем заладилось в тот год, – она посмотрела на его губы. Опять в глаза:
– У тебя внутренний твой градус настолько превышал твой возраст, привлекательность и размер мозга, что ты вообще был не совсем адекватен по отношению ко всему, что тебя тогда окружало…
Ади посмотрел в сторону туалета.
– У меня аномалия, – тихо сказала она.
– Аномалия?
– У меня сердце справа.
Ади захлопал ресницами.
– Справа?
– Да… Мне ещё в четырнадцать сказали, что я умру через полгода… А я живу…
Она протянула свою руку с красивыми тонкими пальчиками и аккуратно прикоснулась к его запястью. Ади ощутил прохладу её тела. Обратил внимание на отсутствие лака на её ногтях. Поднял глаза.
Он помнил, что у неё были большие красивые сиськи с большими красивыми сосками. Что с гондонами ей не нравилось. Что после того, как кончала, у неё сводило пальцы ног. Если не врала. Он вдруг подумал, что ни разу не слышал её голоса по телефону. Что они никогда не звонили друг другу. Трахались везде, где приспичило, во всех позах, которые могли придумать, а по телефону ни разу не разговаривали. Почему? Ади не мог вспомнить. Ещё однажды в метро на эскалаторе он вдруг понял, что вертит головой. Шарит глазами. Сканирует толпу. И вдруг осознаёт: пахнет ей. От какой-то женщины, едущей сейчас на этом же эскалаторе (вверх? вниз?) пахнет точно так же, как и от неё. У Ади тогда встал член. Сейчас – тоже.
У него непрерывно стояло, пока они сидели в том кафе, в какой-то гостинице, при каком-то аэропорте. С её мужем.
Мужа звали Виталик.
Муж обращался к ней «Зая» и «Солнце».
Ади не называл её никак.
Он не помнил, как её зовут.
Вообще. Ни фамилии. Ни имени. Ни прозвища.
Он помнил сиськи, гондоны и духи.
– Что ж за год-то такой… – сказал Ади вслух. Он стоял перед зеркалом.
Обнаружил, что держит в руке наполовину истлевшую сигарету. Когда прикурил? Зачем?
Смял окурок в пепельнице. Смотрел, как он, плохо затушенный, отправляет тоненький столбик дыма к потолку.
Он не помнил, как её зовут.
Вообще.
Ни фамилии. Ни имени. Ни прозвища… Вроде бы у неё была подруга с дефектом речи?.. С таким… С интересным… Лиля?.. Или это не у неё?.. А мама у неё, вроде, была старенькая совсем… И брат очень взрослый… Или брата не было?..
Тот период жизни отсутствовал в памяти большими кусками. «Неудивительно, – мрачно подумал Ади, – так бухать…».
Мужа её звали Виталик.
Муж называл Её «Зая» и «Солнышко». Один раз «Солнце».
Ади во время всей той встречи не называл её никак. Он тупо не мог вспомнить, как зовут эту тёлку.
А она помнила.
Встретились, действительно, случайно. Она держала мужа под руку, одетая в аккуратный бежевый костюм: юбка до коленa и короткий жакет.
– Привет.
– Привет… – сразу же ответил он. Узнал с первого взгляда.
– Познакомьтесь, – она указала на мужчину, за предплечье которого держалась левой рукой:
– Мой супруг Виталий…
Пожали друг другу руки.
– Виталий… – сказала она, – познакомься с Дмитрием.
Заскрипел зубами тогда.
Заскрипел зубами сейчас, снимая стружку пожелтевшей от никотина эмали.
– С Дмитрием… – произнёс, хрипло глядя в свои зрачки так пронзительно, как может смотреть в глаза только их собственный обладатель:
– Что ж за год-то такой, да?..
Из своих тридцати – двадцать лет Адольф Кейль звался Дмитрием Петровым.
В день его двадцатилетия мать сообщила ему, что его настоящий отец – этнический немец.
Вот так вот живёшь себе всю сознательную жизнь Димой Петровым, а в двадцать узнаёшь, что твой Настоящий Отец – другой мужчина. Потомок сосланных много лет назад в Казахстан. А тот, кого ты всю жизнь считал отцом, – какой-то тебе, получается, дядя Коля.
– Какой же я теперь «Николаевич»? – спросил тогда сам себя Дима Петров.
Таня Петрова приехала в Целиноград учиться на химика. Училась хорошо, сильно скучала по маме. Целиноград был тогда Большим и Новым. И весь как-то так же и пах. Соответствующий источал запах то есть. Танечка Петрова ходила на танцы. На танцах познакомилась с молодым, вежливым и красивым Вaдимом и его младшим братом Артуром. Оказалось, что они учились в одном университете, только на разных курсах.
Вaдим Кейль.
Он часто приходил к ней в общежитие.
Именно там она забеременела. Именно оттуда уехала в Донецк, подальше от своих родственников. И от Вaдима. Который никогда не узнал, что у него есть сын.
Татьяна Петрова, никому ничего не сказав, перевелась в Донецкий Политех, училась с толстым КВН-щиком Сивохой в одной группе, а замуж вышла за простого парня Колю Петрова. Однофамильца.
Она дала сыну имя Дмитрий, отчество Николаевич. Всегда считала, что «Петров» у сына от Её, а не от мужниной фамилии.
– Какой же я теперь Дима Петров? – спросил тогда сам у себя Дима Петров. – Я немец. Я долбаный немец. Какой-то, мля, Адольф.
Он шмыгнул носом.
– Адольф Гитлер.
Он ещё раз шмыгнул носом.
– Или Адольф Даслер.
Ещё раз.
– Или Адольф Кейль.
Вообще-то он никогда никому не рассказывал о том, какой он испытал шок оттого, что он – немец.
Сначала он очень разозлился на мать.
Очень: у него был все эти годы отец, а он не знал о его существовании. Причём, судя по всему, оба не знали о существовании друг друга. Он решил, что мать украла у него полжизни. Заставила двадцать лет называть папой какого-то левого дяхона. Он думал так десять часов. С девяти вечера до семи утра.
К семи утра, выкурив три пачки «Житана», он понял: мать сделала ему самый лучший подарок за последние семь лет. Уже семь лет Дима Петров ничему не удивлялся. Ничему. Вообще. Он считал, что удивить его невозможно. Ни практически, ни теоретически. Это удручало его. Это наполняло его гордостью. Он чувствовал себя Особым молодым человеком. Он подбирал себе подходящий новый термин, могущий обозначить его ммм… (неудивляемость?), когда вдруг узнал, что он – немец. Что у него есть отец. Тоже немец. Вaдим Кейль.
– Никакой я не Дима Петров, – сказал он тогда сам себе, прикуривая шестидесятую сигарету от пятьдесят девятой.
На станции Дебальцево, он сел в поезд «Симферополь-Алматы» и через несколько суток знал о своём отце всё. Это «Всё» было таким:
Вaдим Кейль и его брат Артур пропали без вести за восемнадцать лет до описываемых событий. Просто пошли в гараж чинить мотоцикл и исчезли. Мотоцикл на месте. Их нет. И не нашли за все эти годы. Ни живыми, ни мёртвыми. Родители Вaдима и Артура умерли в восьмидесятые. Так что ни бабушки, ни дедушки у Димы Петрова по этой линии уже не было. В маленьком городке под Астаной жила семья Кейль. Но они были просто однофамильцами. Это он узнал абсолютно точно. Он вернулся в Донецк, сразу же обратился в паспортный стол и перестал существовать.
Сейчас он стоял перед зеркалом. И смотрел в свои зрачки. И был при этом Главным Редактором @chtung (!) РОССИЯ. Он плюнул в лицо самому себе, развернулся и пошёл к холодильнику. Он очень быстро выпил много граммов ледяного алкоголя, запивая всё это другим ледяным алкоголем.
Он не помнит, что ему снилось в ту ночь.
Он проснулся – и сразу начал пить.
Чтобы удержать в себе это ощущение Злобного Страха.
Рога были на месте. Они стали ещё длиннее и толще. Ади выпил бутылку, прежде чем облевался. Что он сделал? Он продолжил пить дальше. Даже ссать не выходил из комнаты. Ссал в пустую пластиковую бутылку. Он пил и пил. Довёл себя до абсолютно космического состояния.
И вырубился.
И вот тут ему приснился длинный-длинный, нескончаемый просто какой-то переулок. Между высокими-высокими домами. Стены справа и слева уходили вверх бесцветными бесконечностями. Где-то там – вверху – виднелась узкая полоска неба. Ади тащил под мышками свои отпиленные рога. Ади не знал, как долго он шёл по этому переулку, потому что сейчас он стоял.
