Юлия Монакова - Вьетнамская жар-птица
Когда Вера пришла в себя, мужа, как самого близкого человека, пустили к ней в палату. Она смотрела на него абсолютно мёртвым, пустым взглядом, будто сквозь стену, и её совершенно не трогали ни его слова, ни слёзы, ни клятвы… Он стоял перед кроватью на коленях и плакал, умоляя её не ломать ему жизнь и не заявлять в милицию, а она не чувствовала ничего, кроме отвращения. Словно он был тараканом – таким же жалким и омерзительным.
– Верочка… – твердил он сквозь рыдания. – Я сделаю всё, что ты хочешь.
– Я никогда больше не хочу тебя видеть, – сказала она тихим ровным голосом. – Никогда в жизни.
– Да-да-да, – поспешно закивал он, – я понимаю, ты теперь не сможешь со мной оставаться, мы немедленно разведёмся, я не стану тебе докучать… Я на всё согласен. Если ты скажешь – я даже уйду из театра…
Как же он был ей противен сейчас! Даже не столько он сам, сколько его трусливое желание любой ценой спасти собственную шкуру. И его крокодильи слёзы были вызваны не жалостью к ней, о нет – она понимала, что он просто боится тюрьмы. Она же не могла заплакать. Хотела, а не могла. И эти непролившиеся слёзы, казалось, заполнили её всю, не позволяя даже дышать…
– Делай что хочешь, – выдохнула она через силу. – Просто запомни – чтобы я больше тебя не видела. Ключи от квартиры можешь оставить у соседей.
– Конечно, дорогая, – подобострастно согласился он. – А детали развода обговорим уже позже, да? Нас же быстро разведут… Если без материальных претензий – это всё моментально решается.
– Уйди, Серёжа. – Она закрыла глаза, не желая больше смотреть на эту подлую красивую рожу. – Уйди немедленно.
Она по-прежнему не плакала. Сердце разрывалось, ей казалось, что жизнь кончена – и, между тем, Вера не могла выдавить из себя ни слезинки. Думы о потере ребёнка не отпускали ни на секунду, а от невозможности излить эту боль, облегчить хоть немного истерзанную душу, было и вовсе невыносимо.
И всё-таки она заплакала. Заплакала в то самое утро, когда дверь распахнулась и в палату вбежал её отец.
– Папа… – выдавила она из себя, веря и не веря своим глазам.
Приподнявшись на постели, она всматривалась в родное, такое дорогое ей лицо и не понимала, бред это или явь. Губы её задрожали, как у маленькой обиженной девочки.
– Верочка, – сказал он ласково, прилагая все усилия к тому, чтобы голос не звучал слишком уж жалостливо, и мучительно соображая – что ещё говорить, как утешить своего страдающего ребёнка. Приблизившись к кровати, он порывисто обнял дочь, стараясь, тем не менее, не причинить ей боли, и принялся гладить по голове.
– Папа… – повторила она, отстранившись, чтобы снова взглянуть ему в лицо. – У меня никогда не будет детей…
И в тот же миг её, наконец, прорвало. Она заплакала безутешно, навзрыд, и отец, не сдержавшись, заплакал вместе с ней. Он продолжал обнимать её и гладить по волосам до тех пор, пока не успокоился сам и пока не затихла Вера – опустошённая и обессиленная.
Как выяснилось, отец заявился в больницу прямо из аэропорта. Вера покосилась на его дорожную сумку и вздохнула:
– У тебя не будет неприятностей на работе? Они легко тебя отпустили?
Он махнул рукой:
– Не думай об этом. В конце концов, я уже несколько лет не брал отпуск. Мной дорожат, так что, уверен, всё будет в порядке. К тому же причина уважительная…
– Ты им сказал? – нахмурилась Вера.
Громов виновато развёл руками:
– Шила в мешке не утаишь… О тебе написали практически все новостные сайты, и американцы их перепечатали…
– О, господи… – Вера закрыла глаза. – Этого ещё только не хватало… И что пишут?
– Да не бери в голову. Что они могут написать? – Он отмахнулся с деланной беззаботностью. – Все уверены, что с тобой произошёл несчастный случай. Жалеют и сочувствуют…
– Это и был несчастный случай, – с нажимом произнесла Вера.
– Дочка, ну зачем ты выгораживаешь этого подлеца? – с мягким укором пожурил отец. – Он должен ответить по заслугам…
– Всё, пап! – Она предостерегающе подняла руку. – Тема закрыта. Ничего уже не вернуть и не исправить. Пожалуйста, пообещай мне, что не будешь с ним встречаться.
– Но я хотел только поговорить! По-мужски… – запротестовал было Громов, в глубине души прекрасно понимая, что больше всего на свете он просто хочет набить Вольховскому морду.
– Никаких мужских разговоров, – поморщилась она. – Сделай это ради меня, пожалуйста.
Громов скрепя сердце пообещал оставить эту затею.
Конечно же, он не сдержал своего обещания. Вера отправила его домой, чтобы отец отдохнул после долгого утомительного перелёта, принял душ и поел. Но Громов поехал не на Сретенку, а на Большую Дмитровку – прямиком в театр, потому что не знал, где ещё можно найти Сергея. Однако его ждало разочарование: оказалось, что Вольховский буквально накануне уволился из театра. Выдать Громову номер его телефона в театре отказались. Так и пришлось ехать домой, несолоно хлебавши…
На выписку отец принёс Вере цветы. Увидев этот букет, неуместный в своей роскоши, она снова заплакала. Вообще, с появлением отца Вера ревела по любому поводу, словно прорвалась невидимая плотина.
– Зачем они мне? – всхлипнув, объяснила она растерянному и расстроенному Громову. – Цветы обычно дарят роженицам…
Он обнял её и неловко попытался утешить.
– Цветы дарят и просто красивым молодым девушкам… Таким, как ты. Верочка, завтра будет новый день. Вот увидишь, всё ещё будет хорошо. Поехали домой, детка.
Отец окружил Веру трогательной заботой. По утрам он приносил ей завтрак в постель и заваривал чай с травами. Включал для дочери диски со старыми советскими комедиями, забавлял байками об общих американских знакомых. Водил на прогулки по Чистопрудному бульвару… И Вера понемногу оттаивала. Оживала и улыбалась.
Стоял октябрь, воздух был чистым, свежим и прозрачным, и жёлтые палые листья уютно шуршали под ногами. Они гуляли под ручку вдоль пруда, крошили булку смешным рыжим уткам, иногда согревались глинтвейном в кафешках…
– Я так рада, что ты приехал, папочка, – сказала Вера, прижавшись щекой к рукаву его куртки. – Мне и правда полегчало. Я уже вполне созрела для того, чтобы вновь выйти на работу.
– Собираешься вернуться в театр? – осторожно спросил отец. – Я думал, тебе это будет тяжело…
– Да с какой стати? – Она пожала плечами. – Сергей там больше не работает, мне сообщили. На его роль уже нашли другого артиста. Поверь, я смогу это выдержать. На сцене я живу полной жизнью, понимаешь? А без дела совсем сойду с ума…
– Хочешь, поехали со мной? – поколебавшись, предложил Громов. – Как бы то ни было, а в Портленде – твой дом, твоя семья. Мы все будем тебе рады… Да и работа там найдётся, в Америке тебя никто не забыл, твои песни до сих пор крутят по радио…
– Нет, папа, – улыбнувшись, отказалась она. – Я останусь здесь. Я же тебе объясняла… А насчёт меня не беспокойся. Отныне никаких глупостей. Я вообще больше никогда не выйду замуж…
Он усмехнулся категоричности этого высказывания. Затем нежно провёл ладонью по её щеке – снизу вверх, поднялся ко лбу, убрал упавший на глаза тёмный локон.
– Ты уже совсем большая, моя девочка…
– Девочка четвёртый десяток разменяла, – засмеялась Вера. – Мне тридцать один год, самое время повзрослеть, да?
– А мне скоро будет пятьдесят шесть… вот такой я старый, – грустно усмехнулся отец.
Она покачала головой:
– Вот глупости! Ты у меня красавчик, пап! Смотри, как до сих пор на тебя женщины заглядываются… И завидуют мне – наверное, думают, что я твоя девушка.
– Ну, что за ерунду ты несёшь, Вера! – захохотал он, заметно приободрившись.
– Ты очень, очень красивый, – горячо заверила дочь.
– Да, кстати… – Он даже приостановился на мгновение, будто вспомнив что-то важное, но затем, смутившись, махнул рукой: – А впрочем, неважно… Забудь.
– Ну, ещё чего! – возмутилась Вера. – Говори, раз уж начал.
Громов растерянно потёр переносицу.
– Да, в общем-то… Это не слишком приятная новость.
– Что случилось? – Она похолодела от непонятного, животного страха.
– Помнишь, в твоей школе преподавал некий мистер Бэнкс, учитель литературы?
Помнит ли она? Вера едва сдержалась, чтобы зло не расхохотаться от наивности вопроса. Перед глазами тут же возникло красивое тонкое лицо, светлые волосы, прозрачные голубые глаза… «Вера, выходит, что я – твоя сбывшаяся мечта?»
Она стряхнула наваждение и резко отозвалась:
– Конечно, помню, а что с ним?
– Он повесился в собственном гараже накануне моего отлёта, – вздохнул Громов.
Вера ошеломлённо притормозила и уставилась в лицо отцу, надеясь, что это всего лишь идиотская шутка. Однако тот был абсолютно серьёзен.
– Оставил записку, что это его выбор – уйти из жизни добровольно. И ещё написал, что так и не нашёл смысла в жизни… точно не помню. Для всех это было как гром среди ясного неба. Даже в газетах писали. Представляешь, в каком шоке его жена и дети? У него же их трое… А казалось, вполне благополучная, счастливая семья…
