Наталия Терентьева - Страсти по Митрофану
Чем-то они похожи на Федора и Ларису, когда, набегавшись семь дней в неделю, родители, оба упитанные, но не толстые, укладываются на большие диваны в гостиной, смеются, переглядываются – отдыхают, перед тем как снова побежать по своим важным, очень важным, самым важным делам. Даже если они ее спрашивают о ее делах, им некогда вдумчиво выслушать. А если и выслушивают, тут же бегут шушукаться, рассказывать друг другу, что-то вместе решать, потом дружно воспитывать, мягко подталкивать или мягко не пускать. Эля для них – как любимый кораблик, который они вдвоем, всегда вместе пускают в ручеек, пока еще мелкий, чтобы в любой момент можно было ухватить, подержать в руках, снова запустить, смотреть, как он плывет, заваливается на бочок, поправлять его, смеясь от радости, что у них такой замечательный, самый лучший, самый красивый кораблик, который они сами придумали, сделали…
Эля прибавила шагу, пытаясь догнать Митю, немного коря себя за то, что потратила деньги на котов. Ведь им нужны деньги на еду, а вовсе не на котов, похожих на ее родителей… Можно, конечно, еще попеть на улице, еще подработать, но согласится ли Митя?
Митя после того, как смял то, что слепил – Эля видела всю сцену, но не поняла, что именно он вылепил, – шел очень быстро, не оглядываясь, не останавливаясь, обгоняя неторопливо бродящих по переулкам старой Риги туристов. Эле так хотелось сфотографировать то этот дом, то другой, то красивое окно, то необычное крыльцо, то цветы, уже так пышно разросшиеся в ящиках под окнами в середине июня, но она боялась потерять Митю из вида и спешила за ним.
Они так шли минут десять – Митя несся впереди, не оглядываясь, Эля – за ним, и неожиданно она поняла, что снова оказалась в том переулке, где купила котов. Свернуть – и она окажется прямо у мастерской. Митя быстро шел вперед, а девочка остановилась. Наверно, ему нужно побыть одному. Захочет, пошлет ей сообщение, и они встретятся на вокзале. Больше она за ним не побежит.
Эля подошла к скульптору. Тот лепил маленькую девочку в широком платьице, с косичками, взглянул на Элю и тут же поправил ей лицо, как по волшебству девочка стала похожа на Элю.
– Здорово… – искренне восхитилась Эля. – Как вы это делаете?
– Я? – как будто удивился скульптор. – Да никак. Просто смотрю, а руки сами делают.
– Надо же… А скажите, недавно здесь у вас был мой друг… Он что-то слепил и расплющил…
– Что? – не понял скульптор.
– Разломал, – объяснила Эля и для верности показала руками.
– А, мальчик…
– А что он лепил?
– Птицу. Вот, видишь, я ее снова слепил.
– Красивая… – Эля взяла в руки еще влажную птицу, расправляющую крылья, с взъерошенным хохолком, круглыми, чуть испуганными глазами… – Чем-то на Митю похожа…
– На тот мальчик? – переспросил скульптор. – Только он сделал мертвая птица.
– Мертвую? – ужаснулась Эля.
Она аккуратно положила сырую фигурку на место, вытерла руки тряпочкой, лежавшей у скульптора на столе, и повернулась, чтобы уйти.
– Подожди… – Скульптор протянул ей маленькую фигурку. – Возьми.
Эля взяла крохотную соломенную фигурку ангела, с ажурной ленточкой.
– Это моя дочка делает. Она не видит. Глаза не видят. А руки всё видят.
Эля растерялась, посмотрела кругом. Скульптор заметил ее взгляд.
– Она дома, я ее не вожу сюда. Много… как сказать… ненужные эмоции от людей… жалость… А она светлый маленький человек. Не хочу, чтобы ее жалели.
– Спасибо…
Эля зажала в руке ангелочка и, оглядываясь на доброго скульптора, который все улыбался и кивал ей вслед, побрела по переулку.
Вот, деньги на еду есть, а есть совсем не хочется. Переполняют эмоции, противоречивые, непонятные. И – как обычно – рассказать об этом некому. Не то что посоветоваться, как быть, а просто поделиться. Как вести себя с Митей? Как понять, нравится ли она ему? Сделать ли первый шаг? Или пропеть завтра на конкурсе, вернуться в Москву и вовсе выбросить его из головы, попытаться хотя бы…
Пока радости с ним нет никакой, одно мучение. И все равно – тянет, хочется быть с ним, видеть его, слушать его сбивчивые рассказы, чувствовать его тягу к ней… Как удивительно устроен мир. Ты можешь не знать его законов, не принимать их, а они гораздо сильнее тебя, твоей воли. Включается какая-то программа, и ты начинаешь существовать по ее логике. То, что она испытывает сейчас к Мите – это любовь? Захлестывает, лишает аппетита, бросает к нему, заставляет быстрее стучать сердце, ослепляет… Невозможно думать ни о чем, кроме него… Интересно, отпустили бы ее родители, если бы поняли, как это для нее серьезно… Вряд ли. Особенно отец.
Эля свернула в маленькую улочку, тут же наткнулась на сидящего на ступеньке какого-то закрытого подъезда Митю и от неожиданности ойкнула. Митя поднял на нее глаза.
Все, он мог ничего не говорить. Он мог и не брать ее руки, не сажать рядом… Он не ожидал ее увидеть и не успел приготовиться, натянуть равнодушную или дурацкую маску, которые он меняет по настроению.
– Ты хочешь есть? – просила Эля, садясь рядом с ним и не высвобождая своей руки от его рук. Непривычное ощущение, странное, сложное… Радостно, чуть тревожно, горячо…
– Да, а ты?
– Я… Теперь хочу, наверно…
– Что изменилось?
– Тебя нашла.
– Ты меня искала?
– Не знаю. Думала, что ты хочешь побыть один, но хотела встретить.
– Что он тебе сказал?
– Кто? Эдмундас?
– Нет, тот скульптор. Я видел, что ты с ним разговаривала.
– Сказал, что ты слепил очень хорошую птицу.
– Нет! – Митя с силой отбросил Элину руку. – Нет! Ты нарочно мне это говоришь!
– Митя, послушай…
– Нет. Ничего не говори. Я не буду скульптором, потому что я должен быть виолончелистом.
– Да почему, Митя? Кто тебе это сказал?
– Батя.
– С чего он это решил?
– Это не обсуждается, Эля. Он знает, что мне нужно.
– Хорошо. – Эля решила не наступать.
Митя встал.
– И… И я сам хочу этого.
– Понятно.
– Я всего добьюсь, слышишь меня?
– Слышу. Хорошо. Я тоже хочу, чтобы ты всего добился.
– Правда?
– Правда.
Эля посмотрела на ставшее таким родным лицо Мити. Как это бывает, почему? Наверно, и у ее родителей так же. Они всегда с таким удовольствием смотрят друг на друга, подтрунивают, подсмеиваются, но она знает эти их взгляды – встанешь между ними в момент, когда они так смотрят, и физически почувствуешь тепло.
– Что смотришь? Что-то не так? – Митя попытался смахнуть что-то с лица. – Я испачкался?
– Да нет. Смотрю просто, какой ты… – Эля не договорила. Кажется, не надо так откровенно хвалить мальчика и восхищаться им.
– Смешной, да? Я знаю.
Эля тоже встала.
– Пойдем где-нибудь поедим, смешной. Мы заработали себе на обед.
Митя подхватил виолончель, решительно взял за руку Элю, вопросительно посмотрел на нее – не откажется ли? – и спросил:
– Ты знаешь, куда идти?
– Я – нет. Я давно потерялась.
– Тогда пошли к тому дому. – Митя показал на здание с красивыми темными башенками и резными флюгерами.
– Почему к тому?
– Он красивый, – засмеялся Митя. – Если не знаешь, куда идти, иди туда, где красиво.
– Сам придумал?
– Не знаю… – Митя чуть притормозил шаг, набрался решимости и обнял Элю. Она взглянула на друга и прислонилась головой к его плечу.
Оба хотели что-то сказать, одновременно открыли рты, растерялись, посмотрели друг на друга и засмеялись. Митя перестал смеяться первым и уточнил:
– Я ведь не смешной?
Эля не успела ответить, потому что у мальчика зазвонил телефон.
– Да, батя… – Митя покосился на Элю и чуть отступил в сторону. – Да… Нет, вместе… То есть… – Он еще отступил, чтобы Эля не слышала, как громко говорит отец. – Еще нет. Я… Хорошо… Но…
– Деньги забери у нее! – говорил Филипп. – Я же сказал тебе!
– Мне… Но как я…
– Так и забери! Еще не хватало – ты будешь на нее работать? Мало того, что опозорила тебя, на улицу выволокла, так еще и деньги забрала! Давай, не выключайся, чтобы я слышал, как ты с ней разговариваешь, давай-давай!
Митя в растерянности топтался, то взглядывал на Элю, то отворачивался, пытался вставить хоть слово.
– Батя… Я… Я перезвоню…
– Нет! Посмей только отключиться, только посмей, иди к ней и забирай деньги, которые ты заработал своим позором! Ты – будущая звезда! Ты унижался ради нее, ради этой…
– Да нет, батя, я не унижался…
Эля услышала последние слова Мити, резко развернулась и пошла в обратную сторону.
– Подожди! – крикнул Митя.
– Ты что там, а? Ты что, с ней разговариваешь, когда тебе отец звонит? Ты совсем распоясался? Ну, я тебе покажу, когда ты вернешься! Что ты квакаешь там?
– Батя, у меня, кажется, разряжается телефон…
– А-а-а-а-а… – вдруг страшно закричал Филипп.
– Ты что? Что такое?
– Сердце, сердце… Мне плохо, у меня перестает биться сердце… Боль… Страшная… – Филипп тяжело дышал, то хрипя, то шепча, то снова вскрикивая.
