Виорель Ломов - Неодинокий Попсуев
– С минуты на минуту мы должны получить данные!
– Простите, – обратилась Попсуев к соседу справа. – Это он о чем?
Сосед пожал плечами и сделал крайне глупое лицо. Сергей посмотрел на соседку слева. Та читала программку, выковыривая из булочки орешки.
– Симптомы и течение болезни не известны, – донеслось до Попсуева.
Он пытался вникнуть в то, что говорит ведущий, но не смог. Соседка слева наморщила лоб, от напряжения у нее набухла жилка на лбу. Она вдруг пощупала себе лоб и обратилась к Сергею:
– А у меня ничего из этого нет! Что он говорит? Вот, сами можете пощупать. – В глазах ее был страх. – Лоб, правда, горит… Да вы попробуйте рукой, попробуйте! Ледяной. Вроде и жар во мне, а я вся как лед.
Шпрехшталмейстер продолжал:
– …Еще одним из признаков заболевания является одновременное присутствие в организме жара и льда. Человек пылает, а его озноб бьет. Однако этот признак типичен и для многих других заболеваний. Для нашей же болезни, назовем ее болезнь Зеро, есть множество других признаков. Они, правда, противоречивы: никто не знает, например, как передается болезнь, и вообще, что это за болезнь.
Попсуев глянул на женщину слева, а ее уже там нет. Он вдруг почувствовал жар во всем теле. Горели ноги, руки, грудь, жгло сердце и в желудке, пылала голова. Все члены и внутренние органы горели врозь, а вместе пылал весь организм, как на костре. Сергей приложил руку ко лбу, он был как лед!
В этот момент все вокруг разом глянули на него и тоже судорожно приложили руки ко лбу, и у всех в глазах появились тревога и растерянность. «Болезнь передается через страх» – подумал Попсуев. Радость, почти восторг, сменялись удивлением – оно плясало блеском глаз, срывалось судорожно-оживленной фразой – и вот заметался по лицам, как пожар, ужас.
Такой точно ужас Сергей чувствовал и в себе. Он пришел к нему не столько от боли, жара и озноба, а сколько оттого что он не успел сделать что-то очень важное. Попсуев разом увидел глаза всех – в них была растерянность. Люди не были готовы к беде. Все думали, что беда летит мимо, а она попала в них. Посыпались вопросы, у многих стал заплетаться язык и дрожать голос.
– Что? Что? – то и дело переспрашивал ведущий. – Я вас не слышу!
Людей становилось всё меньше. Кресла зияли страшными провалами.
– Мы уже сообщили главврачу, – сказал шпрехшталмейстер. – Всех вас, как контактирующих, для проведения экстренной превентивной терапии помещают в специзолятор на шесть дней. Никого не лихорадит? Провизорный освободили? – спросил он у кого-то на входе, тот подбежал к нему и они долго и отрывисто обсуждали возникшие проблемы. Слышалось: «Да-да, пастеурелла пестис… Угу, трисоль, преднизолон… Лихорадочный смех? У кого?.. Пять признаков? А стоит?.. Хорошо».
– Теперь послушайте, – шпрехшталмейстер снова обратился к залу, – пять признаков приближающейся смерти.
– Зачем мне знать эти признаки?! – раздался чей-то вопль.
– Приведите истеричку в чувство, – бросил ведущий в сторону.
Послышался звук хлопушки, прихлопнувшей муху. Голос смолк.
– Первый признак: больной воспринимает форму, как звук. Второй: звук воспринимает, как запах. Третий: запах, как вкус. Четвертый: вкус, как осязание. Пятый: осязание никак не воспринимает. Больной не ощущает прикосновения и полагает, что он умер.
Попсуев почувствовал не на уровне чувств, а на уровне чуть ли не потустороннего знания, как к нему прикоснулся кто-то слева. Он вздрогнул – рядом сидела соседка! «Значит, час назад я уже ее не видел?! А сейчас я что, уже умер, и снова вижу ее?» Соседка держала свою руку на его руке, но Сергей прикосновения не чувствовал. Полная атрофия. «Какое же тут спасение? – подумал он. – О чем он говорит, какие шесть дней, если за час через меня прошли пять признаков смерти?»
Ужасная тоска сдавила ему грудь, и тут он увидел разом весь зал. Зал был наполнен людьми. И все были теми же, но и другими. Из глаз их ушли тревога и растерянность, боль и ужас. На лицах радостное возбуждение, и Попсуев тоже невольно почувствовала его в своей груди.
– Повторяю еще для всех, – бубнил шпрехшталмейстер. – Пятый признак состоит в том, что осязание полностью атрофируется. Больной не ощущает прикосновения и полагает, что он уже умер.
«Неужели я умер, – почти с любопытством подумал Попсуев. – Почему же мне тогда так радостно?»
* * *И тут он очнулся на улице, неподалеку от цирка, который чернел пятном на синем небе. «Надо переживать не за весь мир, а за ближних, – почему-то подумал он. – Как там Танюша? Если каждый будет переживать хотя бы за одного ближнего, каждый спасет весь мир».
Мир ладно, а что спасло его самого, Сергей так и не понял. Когда он понял, что в его уме явь мешается с вымыслом, и что ему являются непонятные сущности, а реальные люди куда-то исчезают, он с жалобами на свое неадекватное восприятие действительности, галлюцинации и псевдогаллюцинации обратился в поликлинику. Оттуда Сергея, заподозрив шизофрению, направили в стационар, где после физического обследования и консультации психиатра предложили госпитализацию. Он согласился. После курса лечения и достаточно быстрого, удивившего врачей, выздоровления больного выписали, назначив медикаментозную терапию и амбулаторные сеансы физиотерапии.
Через полгода Попсуев был как огурчик, причем не отягощенный воспоминаниями о своем былом нездоровье. Психиатр нашел в нем лишь обычные отступления от нормы, которые давно уже превратились у горожан в норму. Окружающие тоже не находили в Сергее ничего странного, разве что он не любил вспоминать о полутора годах, которые он сам вычеркнул из своей жизни, и только резкость, с которой Попсуев прерывал любой вопрос на эту тему, свидетельствовала о том, что болезнь оставила в нем глубокий след. Единственное, о чем он говорил охотно и со знанием дела, это о целебных и некоторых других свойствах пирамид, которые можно использовать в хозяйстве.
«Попсуев на даче». Репортаж Шебутного
– Попсуев на даче, – сказали мне. До Колодезной я доехал на электричке. Станцию называют также «Сороковым километром», а местные еще и «Бездной».
– Почему «Бездной» зовут? – поинтересовался я у трех бабусь, что сидели на поваленном тополе. – Речку вброд можно перейти.
– Не в реке дело, – ответила одна из них. – Там дальше котлован есть, хотели руду добывать. Стали рыть, а им словно кто изнутри помогает. Сроют породу на пять метров, а провал в десять метров делается, сроют еще на десять, а он в полста становится, сроют на полста, а там уже и в полверсты дыра. Хотели с поверху добычу вести, а тут надо шахты рыть. Вот и прикрыли лавочку. А место назвали «без дна», «Бездной».
Я поблагодарил и направился в общество. Попсуев усадил меня за стол и за час с небольшим приготовил свое фирменное блюдо чахохбили, которое вряд ли делает кто лучше даже на Кавказе. Поговорили о «Бездне». Обычно ироничный мой собеседник неожиданно серьезно заявил, что «неразработанный карьер и впрямь, вход в бездну, на тот свет».
* * *У Сергея в садоводческом обществе появилось несколько приятелей. Одним из близких стал его сосед Перейра, настоящее имя которого забыли десять лет назад, когда он вернулся из загранпоездки в дельту Амазонки. Тогда после бразильского сериала «Рабыня Изаура» с очаровательной Луселией Сантуш в заглавной роли все дачи тут же превратились в фазенды, хотя дачники фазендейрами так и не стали, потому, быть может, что еще не доросли до мерзостей сеньора Леонсио. Перейру называли иногда Наумом, хотя он был Иннокентием. Наум прилипло к нему из-за привычки всё время говорить: «Мне вот тут на ум пришло». Прилипло и прилипло, так же, как и Перейра.
Сошлись они позапрошлой осенью. После копки картофеля Перейра приуныл: вся картошка уродилась курживая и в проволочнике. Урожай был приличный, шестьдесят три мешка, из них на продажу пятьдесят, но как, скажите, столько продать? Как нарочно, год выдался замечательно урожайный на картофель. Наум засаживал картошкой не только половину своего участка, а отвоевал еще несколько соток у природы возле реки (землица там – черная, как смола, а уж пушистая!), да от работы брал соток пять-шесть. Четыре мешка заказал Попсуев. Когда зашел разговор о цене, Сергей спросил: – Как на рынке, ведрами?
– Ага, ведерками. Как на рынке, – согласился Перейра, пообещав привезти картошку прямо к дому Попсуева.
Действительно, привез. Выгрузил возле овощехранилища четыре мешка.
– Сколько ведер? – поинтересовался Попсуев.
– Тридцать ведерок, – шмыгнул носом Перейра, доставая емкость, похожую на детское ведерко. – Я еще подкинул по пол ведерочка в мешок.
– Это что ж, в мешке восемь ведер?
– Не ведер, а, как правильно ты сказал, и как мы договаривались с тобой, а уговор дороже денег, – ведерок.
Перейра стал отмерять картошку. Действительно, в мешке было восемь ведерок и еще чуток. Перейра не позволял ведерку переполняться, и если какая картошка выпирала сильно над срезом ведра, возвращал ее в мешок.
