Владимир Шали - Вечные деревья исчезающего сада-2 (сборник)

Монолог главного героя из романа «Тоска по моему бегству»

Я из тех, кто начинает новый род.

Я из тех, для кого мироощущения предыдущих художников так же бессмысленные, как родственные традиции.

Я боготворю разрыв в линии семьи.

Я теряю связь со своими клетками во всех поколениях.

Я топчу их сознание.

Я из тех, кто, обращаясь к наследникам, говорит им:

– Дети. Если вы видите сходство между собой и родителями, постарайтесь изменить его, ибо нет ничего более опасного, чем это сходство.

– Сын. Если твой голос похож на голос отца, постарайся сломать свой голос.

– Дочь. Если твои движения похожи на движения матери, измени свои движения.

Когда я вижу свою дочь, идущую с матерью по торговым залам Москвы, мне трудной найти две более никчемные фигуры, чем эти.

Когда мой сын, подражая мне, пьёт вино, мне становится одиноко от однообразия жизни. И я говорю сыну и дочери:

– Дети, вы рождаете родителей и создаёте вечность, ибо я из тех подкидышей, брошенных на свидание с миром, которых не коснулась магия легенды.

Я из тех, кто любит ходить по земле, но вместо посоха опирается на слова. Могло быть и хуже, поэтому бури, которые прошли надо мной и пощадили меня, стали ступеньками моего везения.

Счастье – ни что иное, как деревянный мост, собранный из брёвен трагедии, не затронувшей нашего сердца.

Знайте, что для настоящего художника всё на пользу – влево или вправо, удачи или неудача, любовь или измена, опьянённость или трезвость, признание или забвение. Поэтому он не идёт по дороге, а стоит, как дерево, и живёт, как трава. Единственное, что с ним можно сделать – это вырубить или выкосить, да и то только до будущей весны.

Но подумайте, мог ли я быть бескорыстным, если бы вы не любили меня. Нет, ибо то, что связывает одних, неизменно оборачивается против других.

Любые связи агрессивны и порочны – вот так и мы в связи со своим эгоизмом напоминаем лёд с крыши – ломающий руки деревьев.

Необходима новизна, чтобы не умерла привязанность. Горе тому, кто забыл о красоте и подчинился скуке, жалости и чувству ответственности, зная, что он один из тех, чья жизнь – постоянное нетерпение или смерть, умноженная на воображение, ибо двумя стаями вокруг каждого из нас ходят человеческая злоба и доброта.

Слишком поздно понял я, что мы похожи на собак, но с тем отличием, что наше обоняние не мгновенно, а растянуто во времени – человек не берёт след сразу, способен сделать это через многомного лет. Что и говорить: – память – это собака, бегущая по следу, уходящему в прошлое, и с её языка сочно капают слюновыделения творчества.

И вот наступило время, и жизнь стала гармонична и комфортабельна, словно сбитая простыня и спутанное одеяло в холодную зимнюю ночь. Да и вообще я стал себя чувствовать так же уютно, как Дантес в России после убийства Пушкина. Ничего удивительного, ибо жизнь без магии легенды имеет форму камеры и душу заключённого. В результате – большое свидание с близкими, краткая встреча с любимой, прощание с самим собой.

Знайте, есть великие несправедливости, рождённые случайностью.

Есть разбитые стёкла легенд, собранные из осколков мелких обстоятельств, – не только политики, но и художники становятся великими волею случая, едва коснувшись магии легенды. И если от первых остаётся великий злодейский дух, то вторые занимают слишком много пространства. Иногда магия легенды становится историческим мостом, соединяющим антиподы. Самоубийство Маяковского связано с само убийством Есенина; магия легенды – это тот механизм, который заставляет многих в критический момент поступать согласно инерции предвзятости. Смешно давать имена звёздам; ещё смешнее, когда эти имена переносят на людей. Магия легенды способна причинить вред. Она может вынести человека на орбиту обобщённой глобальности и, сравнив его с международной политикой, может превратить его в насекомое. Магия легенды, вооружённая глобальной информацией, убивает в художнике явное уважение к тайному и, наоборот, культивирует тайное почитание явного. Поэтому обобщённая глобальность постоянно меняющихся событий – это не явление Христа народу. Магия легенды – это бесподобный обман – которым обладают немногие. Это воздух, проникающий в любые щели. Это удача. Удача – это свобода. Свобода – обман. Ведь даже гениальность может быть удачливой случайностью, если вовремя сочинить хорошую сказку, которую запомнят люди – ибо Ренуар не нуждается в биографии – а Ван Гог и Гоген без имени многое теряют.

Но это справедливо лишь наполовину, потому что женщину интересует то, что стоит за холстом, а цена холста занимает мужчину.

Велика магия легенды – страшна инерция предвзятости. Хорошо или плохо сделано это или то – в конечном счёте решает имя художника.

Иной гений – это всего лишь легенда, умноженная на инерцию. Порой гении не являются, а делаются обстоятельствами и людьми. И если это так, может ли называться неожиданностью категория вывода. Поэтому левое полушарие моего мозга – комиссионный магазин, который не принимает на оценку современную поэзию; правое полушарие – кинотеатр повторного сна, где навязчиво зависла идея: бедна литература той страны, где пародисты, юмористы и сатирики вместе с поэтамипесен никами являются любимцами народа. Победа вторых жанров – первый признак деградации большого искусства.

И всётаки знайте, что я не из тех цветов, что могут прижиться в саду, именуемом молчанием. Я не из тех садовников, которые обрезают ветви. Я из тех корней, которые всюду и везде пытаются будоражить надгробия великих

Постоянно живя в такой оппозиции, я понял, что гений – это конечный итог – это суммарный труд двух-трёх поколений, идущих в генетической связке на покорение социального Эвереста. Поэтому меня всегда восхищала та грандиозная пропасть, которую может выкопать общество между двумя живыми людьми. Имя пропасти – магия. Сущность пропасти – легенда, ибо не будь ямы – где взять крутые берега мнимого величия. Знайте, я давно болен хроническим провалом; и если меня спросят, когда началась моя болезнь, я скажу: Недомогание, болезнь всегда начинается со сна. Именно тогда объём головы увеличивается до размеров земного шара и она вбирает в себя усталость мира. Я устал, как целый свет, и кроме болезни для меня нет иного русла. Голова замирает на подушке и её страшно повернуть – не хочется нарушать гармонию больной земли. Но всё это время я добросовестно вылезал из ямы большой глубины. Вчера я добрался до выступа, увидел свет и снова полетел вниз. Падая, я не почувствовал боли, потому что за то время, пока я лез к солнцу, на дне ямы выросла густая мягкая трава тоски по моему бегству.

Л.Ц.

Подводный сад

Белые лилии в чёрном пруду —Чёрные розы в белом саду —Рву и срезаю прошедшие стебли —Кану в минувший ночной водоём —Снова один – даже если вдвоём —Тут я устал – там надежды окрепли —День разорвался – разрушена ночь —Белые лилии не превозмочьВ чёрной воде – освещённой цветами —Я уничтожен – я предан в беде —Дай возвратиться мне к чёрной воде —Где не картина – а замысел в раме —Лилии льются на самое дно —В чёрном пруду мне совсем не черно —Срок приближается – ухает птица —Я направляюсь на Запад – Восток —Север и Юг – восемь рук – восемь ног —Мёртвый квартет разыграл мои лица —Крики – безумие – В доме война —Мать и отец – стебли чёрного дна —Я задыхаюсь от страха и плача —Вот почему меня каждый предаст —Я ненавижу названия каст —Я ничего в этом мире не значу —Но я узнал – что немая водаВ зыбких границах лесного прудаВновь взлелеяла множество лилий —Нежность безмерная длинных стеблейТак не похожа на птиц и людей —Так далека от зверей и рептилий —Лилии льются на самое дно —Замкнутый пруд открывает окноВ чёрную тайну подводного сада —Где – освещая свой бренный наряд —Души цветов то плывут – то стоят —Белую тайну скрывая от взгляда —Вот – где разгадка – спасение где —Свет – замурованный в чёрной воде —Мир заколдованный – сад мой подводный —Может – и умерли я или ты —Но расцвели под водою цветыЖизни единственной – жизни свободной —

Магия легенды. Послесловие

Есть удивительно неожиданный поэт Владимир Шали, как бы явившийся к нам ниоткуда. Есть мучительные перепады между обессмысленностью жизни и заявленной к финалу поэмы «История одного молчания» верой в музыку. Есть книга стихов «Свобода зрения» – стихов разных лет и десятилетий – и эта юношеская, но лишь сейчас обнародованная книгой поэма.

Есть в этой книге редкий симбиоз стихов поэта и воспалённых красок и видений рано ушедшего от нас художника Алексея Сысоева. Есть родство по температуре и энергии творческого духа, а в стихах заявлено и глубинное родство по этому свойству – «воспалённой спиралью мятежно царствовал Ван Гог».