Сергей Носов - Музей обстоятельств (сборник)

Костя Коломейцев. Семью семь – семьдесят семь! Восемью восемь – восемьдесят восемь! Девятью девять – девяносто девять!

Старик. Эти люди не забывали идеалов юности. Их движение стремительно крепло, росло.

Костя Коломейцев. Пятью пять – пятьдесят пять!

Старик. Иногда, собираясь вместе, бывшие двоечники вспоминали, сколько сил потратили зря на усвоение ложных представлений.

Костя Коломейцев. От перестановки мест слагаемых… от перестановки слагаемых мест… сумма мест не меняется… от перестановки слагаемых мест… ничего не меняется!.

Старик. О, им было что вспомнить!

Костя Коломейцев (с отвращением). Жи-ши пиши через и… Ча-ща пиши через а… Безударные гласные в корне проверяются ударением.

Старик. Страшно подумать, сколько усвоено зря. А ведь могло быть еще больше!.. И все это училось!.. Нет, определенно нет, хулителям сегодняшней действительности надо почаще вспоминать день вчерашний…

Учительница. Коломейцев, а где твердый знак?

Старик. «Как слышится, так и пишется». Конечно, это замечательное правило, сегодня принятое всеми, изобрел не мой дедушка, но именно в годы его правления оно сделалось универсальным.

Учительница. Коломейцев, задумайся над своим будущим.

Старик. Да, да. В 2049 году (мне тогда исполнилось шесть лет) мой дедушка неожиданно для многих стал президентом. Выдвинутый кандидатом от Движения Бывших Двоечников, он с блеском провел предвыборную кампанию и легко победил своих именитых, но малоинтересных соперников. Иначе быть не могло, ведь двоечников, тем более бывших, оказалось немыслимо много, они с радостью поддержали дедушку – все как один! Самое яркое воспоминание моего счастливого детства: дача, веранда, Константин Петрович Коломейцев принимает поздравления бывших отличников.

Учительница. Ну а ты, Хоботов? Ты же хуже Коломейцева учишься!.. Ой, Хоботов, смотри… ой, доиграешься.

Старик. Дядя Сережа Хоботов к нам часто приезжал на дачу. Он был очень высокого роста и, когда входил в дверь, всегда наклонял голову. А если забывал наклонить, стукался лбом. С дядей Сережей дедушка учился в одной школе. Тот был старше дедушки на два года и тоже был двоечником. На второй год Хоботов оставался трижды, тогда как дедушка всего только раз. Поэтому уже в пятом классе оба двоечника оказались за одной партой и стали друзьями не-разлей-вода. Когда дедушка сделался президентом, он тут же назначил премьер-министром дядю Сережу. Тогда это назначение понравилось не всем.

Костя Коломейцев. Цыц!

Старик. Дедушка не любил возражений.

Костя Коломейцев. Цыц! Цыпленок! Цып-цып! На цыпочках!

Старик. Эту букву он упразднил первой.

Костя Коломейцев. Ы.

Старик. Потом отменил и-краткое и твердый знак.

Учительница. Между прочим, интеллигенция пишется с двумя «эль».

Старик. Раньше писалось. А теперь с одним. Реформу языка завершил министр культуры Мостильщиков, тоже из двоечников… Еще в школьные годы дедушка сделал несколько географических открытий.

Учительница. Нет-нет, Коломейцев, никому не говори об этом! Слышишь? Пожалуйста.

Старик. К сожалению, нигде не зафиксированные, они быстро забылись. Пришлось открывать заново – уже будучи президентом.

Учительница. Вот и историю ты прогулял.

Старик. Так тогда выражались. На самом деле, дедушку посетила догадка о переоценке значения предмета истории в школьной программе. Позднее, когда дедушка учредил Институт переоценки истории, эти юношеские догадки нашли развитие в стройной теории, разрабатываемой идеологами из бывших двоечников. Согласно новой концепции, что было, того нет, но есть то, что я способен подумать об этом.

Учительница. Коломейцев, ты думаешь, да?

Старик. А дедушка не только умел читать. Он читал. Сейчас, когда мало кто помнит, что такое книга, многим покажется невероятным, что мой дедушка прочитал две. Есть свидетельство моей бабушки о том, что дедушка прочитал даже три книги, но если это действительно так, то, по-видимому, третью книгу, вернее, первую дедушка прочитал еще в детстве, может быть, в первые годы третьего тысячелетия, когда чтение так называемых книг не выглядело еще чем-то экстраординарным.

Учительница. Книга – наш друг и учитель. Испокон века книга растит человека. Ум без книги что птица без крыльев.

Старик. Книга представляет собой бумажный предмет, состоящий из большого числа особым образом укомплектованных страниц, на которых посредством букв выражается та или иная информация. Никогда не забуду тот удивительный вечер на квартире министра культуры Мостильщикова. Дедушка взял меня с собой, и я видел, как это делается. Собрались все руководители Движения: дядя Сережа, премьер-министр, дядя Дюк, возглавлявший при дедушке оборону, дядя Алик, руководивший, кажется, сельским хозяйством, были Кирпич, Огурец, Кузя, был Прыщ и многие другие, чьи имена и партийные клички я сейчас и не вспомню, пожалуй… Читал сам дедушка. Он держал книгу перед собой, а сам сидел в кресле. Читал вслух. И на удивление бегло. Не помню, как называлась книга, не помню о чем. Но помню, что все много смеялись. Больше всех смеялся сам дедушка. Он то и дело отрывал взгляд от книги и, глядя поверх очков на своих соратников, как бы приглашал их к веселью. Было действительно очень смешно, и я, помню, тоже хохотал до слез.

Костя Коломейцев. Пас! Пас!.. Прыщ! Не водись!.. Отдай Огурцу!.. Огурец, бей!.. Бей!.. Бей!.. Мазила!!! Я был свободен, а ты?! Кузя, не жиль, были руки, штрафной!..

Старик. Теперь моего дедушку, если и вспоминают, то редко по-доброму. Говорят, его правление было малоудачным. И кто говорит! – те, кто больше всего получили от дедушкиных преобразований!.. Что ж, такова, по-видимому, посмертная слава всех реформаторов… Теперь на него списано все – и конец производству, и развал когда-то рыночной экономики… Дедушку обвиняют в падении общей культуры до уровня всеобщей безграмотности, говорят, что при нем, как никогда близко, мы приблизились к первобытно-общинному строю… Защищать его я не намерен. Мой дед не нуждается в адвокатах, история сама расставит все по местам. Я знаю одно: пусть он ошибался, но он всегда хотел только как лучше. Он не хотел плохого, и мне никогда, никогда не забыть свободу бессрочных каникул…

Костя Коломейцев. Гол! Гол! Гол!

Старик….футбольные страсти тех лет.

Костя Коломейцев. Гол, Прыщ! Гол! Прыщ забил гооол!.. Ураааа!

Старик. Дядя Гоша, по кличке Прыщ, снова забьет гол с углового. Он возглавляет министерство финансов, и меня опять возьмут на трибуну… Никогда и нигде в мире ни одно правительство не играло в футбол так воодушевленно, как у нас, так весело, с такой самоотдачей!.. И так регулярно. Бабушка, помню, гладила шнурки для дедушкиных президентских бутсов большим таким чугунным, прямо-таки антикварным утюгом (в тот год отключилось почему-то в стране электричество), а дедушка, предвкушая победу, стоял в трусах у окна, и мне казалось, ребенку, что это было уже когда-то… со мной, не со мной… пережито и забыто, – дед в трусах и бабушка со шнурками… а я сижу за столом и смотрю…

Учительница. Когда-нибудь вы вспомните все, все, о чем вам говорила. Учтите.

Старик. Господи, как время летит… Как время помчалось!.. Куда?..

V. Скользящее окно. Конец девяток

2. …жанровые сценки у памятника: бомж, бомжиха… Ф.М. глядит вниз укоризненно. Есть что-то провоцирующее в некоторых монументах. Шемякинскому Петру постоянно залезают фотографироваться на колени. На бюсте Ломоносова почему-то всегда сидит голубь. А здесь так и тянет сесть на ступеньку, причем надолго устроиться, по себе знаю: как-то, нагруженный пивом, сам прикорнул, опоздав на метро – и что удивительно: не забрали.

Сегодня закрыли Петербургское ТВ из-за невзоровской передачи.

5. Духота. Смог. Марево.

7. …Опять же помню только конец. От имени незнакомой старушки я сочиняю жалобу в стихах на ее тяжелую жизнь. Будто бы старушка меня о том попросила. С текстом работаю, рифмоплетствовую. Кажется, получается – я доволен работой. И вот эта старушка, сухонькая такая, маленькая, должна тайно подбросить бумажку с моими стихами в квартиру, что ли, высокопоставленного чиновника. С этого момента сон становится до жуткости кинематографичным – с голосами за кадром, с наплывами, и что самое замечательное, – с выразительным монтажом; просто кино, и я наслаждаюсь эстетикой. Вот старушка поднимается на лифте, вот подслеповато смотрит на номер квартиры, вот подбирает ключи. Я ей сочувствую. Она не торопится. А вот комиссар полиции (сон обретает французский колорит) командует своим: