Татьяна Трубникова - Знаки перемен (сборник)
Лестница в Notre-Dame была шириной сантиметров восемьдесят. Да еще и витая. С железными ржавыми перилами, об которые он выпачкался. Пашка недоумевал: каким образом на ней все расходятся? Да еще умудряются улыбаться друг другу с неизменным «Excusez-moi».
Наверху вымокшие уставшие европейцы жались к стенам. Они не понимали, зачем сюда забрались… Зато Пашка не терялся: потрогал мокрые рога у химер, сфотографировал их со всех концов. Когда проявили дома пленку, увидели: рог черта торчит выше всех зданий в Париже… Глядя на русского мальчишку, иностранцы тоже схватились за фотоаппараты. Сверху было хорошо видно, что крыши собора образуют форму креста. Апостолы охраняют края его. В центре – острие готического шпиля, возносящееся в небо. Но этот крест спрятан от посторонних глаз, от тех, кто смотрит снизу…
Но главное! Здесь лазил Квазимодо! Герой Виктора Гюго был настолько реален в воображении Пашки, что он даже не сомневался в этом. Он только думал: забирался ли он на шпиль?
Непреходящее ощущение, которое не покидало его ни на минуту, – уютность. Куда б он ни пошел в Париже, чувствовал себя, как дома.
Что уж говорить о гостинице! Начать с того, что она вообще не была на нее похожа. Потому что занимала не здание, а лишь его угол. Единственный вход открывал пространство не больше нашей однокомнатной квартиры, включая крошечную столовую тут же. Коротенькое название «Jef» Пашка запомнил сразу. Сказать по правде, более всего их гостиница напоминала старинный бордель. Тем более находилась совсем неподалеку от Мулин Руж. Поселили их сюда случайно, отдельно от всей группы. Каждое утро за ними заезжали, чтоб везти на экскурсию. Угол здания выходил на перекрестье пяти улиц: rue Montmartre, rue Cadet, rue Richer, rue de Provence, rue de Montyon. Место было удивительно тихое! Их номер был на предпоследнем, третьем этаже. С ними рядом было всего-навсего две двери в соседние номера. Что это за гостиница из девяти номеров? В голове советского школьника никак не укладывалось. Лифта не было. Здание старое. Витая, узкая лестница, вся обитая красной дорожкой, такой мягкой, что от тонущих шагов закладывало уши… Вдоль лестницы – копии импрессионистов, Тулуз Лотрека, Сёра – в великолепных, чуть обшарпанных от времени багетах. От всей этой обстановки веяло Мопассаном и Флобером…
Сколько бы они ни ходили в свой номер, никогда не сталкивались с другими жильцами. Они их видели только рано утром, когда хозяин и хозяйка гостиницы собственноручно сервировали для них столы. Иногда им помогала девушка, выполнявшая также обязанности портье. Там была самая обычная еда на выбор: отварные яйца, омлет с зеленью, круассаны, свежий хлеб с такой хрустящей и душистой корочкой, прячущий внутри тающую мякоть, что оторваться, не съев полбатона, было невозможно. На хлеб можно было намазать тончайший слой масла и джем. Свежеотжатый сок, чай или кофе – тоже на выбор.
Обедали они всегда в ресторанчике напротив. Старый француз – повар, официант и хозяин самого заведения по совместительству, угощал их поистине незабываемыми блюдами. Он всегда говорил им: «Соус – главное в еде. Соус! И правильный сыр с вином. Еда без сыра – как роза без запаха!». С тех пор Паша просто бредил французской кухней. Сначала изводил мать, а потом додумался готовить сам. Увы, достать необходимые продукты в Советском Союзе было делом не просто трудным, а невозможным. Миссия невыполнима. Приходилось заменять аналогами. В целом получалось все равно не то…
Хорошо, что отец учил в школе французский. Учил на совесть, поэтому в сочетании с жестикуляцией это давало им хотя бы приблизительное понимание окружающих. Главное – замечательного соседа-ресторатора!
Последний, самый последний вечер в Париже был совсем необычным. Пожалуй, именно он перевернул в Пашке его мир, тот, в котором жил раньше, окончательно и бесповоротно. Начать с того, что из окна они увидели странную сцену. Однако значение ее поняли правильно. Старичка-француза с его волшебной кухней пришел закрывать инспектор. Вероятно, что-то он там нарушил. Может, официантов не нанял, все сам делал… Сначала разговор был на улице. Чудо-повар отчаянными, открытыми жестами пытался что-то доказать официальному лицу… Потом они исчезли внутри ресторанчика. Через десять минут грустные, глухие жалюзи упали до самой мостовой. Свой последний ужин русским туристам пришлось искать в другом месте.
Вернулись Пашка с отцом скучные. Во-первых, ужин в индийском ресторане им не понравился: слишком пряно, остро и вообще – непонятно что. Во-вторых, завтра утром рано сказка кончится… Ничего они уже не увидят. Не успеют. Только на автобус и в самолет. Напоследок накупили вина и сыра. Отец принялся укладывать в сумку их нехитрые вещички.
Пашка смотрел в окно. Оно было на скошенном углу дома, поэтому все улицы, расходящиеся лучами, хорошо просматривались. Шесть вечера. После короткого дождя Монмартр был словно облит золотом… Люди куда-то спешили… Последние капли еще падали, но солнце уже пронизало собой все… У Пашки защемило где-то под сердцем. Крепко защемило. Скрывая от отца слезы, думал, вернется ли он сюда…
Отец подошел, потрепал его по голове, сказал:
– Просто мокрая улочка… Подрастешь, еще сюда на экскурсию съездишь!
Для мальчишки это прозвучало, как издевательство. Правда, отец не догадывался об этом. Он ведь просто утешить хотел. Пашка не выдержал муки:
– Можно я еще выйду? Паааап! Ну, пожаааалуйста! Я не буду никуда далеко ходить. Здесь, вокруг гостиницы!
На углу огляделся. Так славно – никого… Что-то особое было в воздухе, свежее, новое, и вместе с тем знакомое до боли… Именно оттого, что вокруг никого. Или дождь смыл все наносное, отполировал старые камни? На секунду Пашке даже показалось, что он один, во всем Париже… Куда пойти? Вдруг, неожиданно увидел неширокую арку, прямо напротив дома с «Jeff». Его словно кто-то в бок толкнул. Почему он не замечал ее целую неделю?! Просто вокруг суета, много людей. Много интересных мест, куда надо было непременно попасть. Перешел дорогу и нырнул в арку. Что ж ему открылось! Раньше это была улица, настоящая маленькая улица, переулочек Монмартра. Но над ним сделали прозрачный свод, просто соединив таким образом крыши домов. Теперь это торговая галерея. Он шел, рассматривая уснувшие витрины. Никого. Как в заколдованном городе. Совершенный абсурд. Когда-то этот переулок бурлил людьми в другой одежде, и даже экипажи мчались по нему… А сейчас он здесь совершенно один. Увидел странную витрину. Подошел ближе. Никакой это не магазинчик. Старинное кафе. Все из деревянных панелей, расписанных красками. Рисунок вековой давности: коровы и пастушок. Будто вспышка сверкнула в мозгу. Стало так страшно, что волосы шевельнулись. Он это уже видел! Не один, а много, много раз… Никогда де-жа-вю не было в его жизни таким ярким, непрерывным, а потому пугающим… Потрогал дерево… Оглянулся назад и понял, что знает этот переулок наизусть. Каждый дом. Долго не мог двинуться с места, боялся, что де-жа-вю снова будет мучить его… По правде, здесь, в Париже, он часто ловил себя на мысли, что все знакомо… Но этот переулок, это кафе, а хуже всего – старинный рисунок… Он знал, что пора возвращаться. Отцу обещал гулять недолго. Вместо этого принялся разглядывать через стекло нутро маленького кафе. Столы и стулья старые, но они не вызывали у него чувства виденного… панели с рисунками гораздо старше. Если смотреть на стены, снова мучительное узнавание… Чуть не застонал. Отвернулся. Понял, что провалился в какое-то особое состояние. В голове – никаких мыслей. Туман. Сердце бьется. И будто смотрит на себя со стороны. Немного сверху и справа… Как стоит. Один, совсем один в этом переулочке. Вместе с тем чувство, что он старый. Будто прочел сразу тысячу книг. Все они обрушили на его голову лавину знаний… Кто он? Смутно начал угадывать очертания своей личности. Главное – он родился не там… Потому что парижанин. А если б не поехал?! Так никогда и не узнал бы этого! Его даже холод прошиб по коже, как ветерок. Восстанавливая в памяти потом это время, думал, что очутился в какой-то иной, параллельной реальности, для которой такое простое и неимоверно сложное понятие, как время, – не существует в принципе… Он был там, так же дышал, смотрел, только видел – по-другому. Понял, что между ним и его сверстниками теперь – пропасть… Даже между ним и отцом. Потому что тот уже рвется домой, к своей манной каше, к работе, в институт.
Сколько он так пробыл, не помнил. Солнце уже село, в переулочке стало темнеть, краски на старинном рисунке поблекли до серых тонов…
Когда вернулся, отец покачал головой. Пошутил:
– Я уж думал, ты решил здесь остаться…
Пашка ничего не рассказал ему про переулочек. Отчасти потому, что был скрытным с раннего детства, отчасти потому, что боялся улыбки отца, да и показать вот это, сокровенное, нежданно изменившее его… Будто вдруг стал взрослым. Лишь про себя, молча ответил ему: «Я здесь еще останусь».
