Улья Нова - Хорошие и плохие мысли (сборник)

После того, как телевизор окончательно сломался, моим основным средством массовой информации стал телефон. Однажды, мутным осенним утром, позвонил друг и настороженным голосом сообщил, что совсем недалеко от меня, на Каширке, взорвался восьмиэтажный дом. В газете были фотографии груды кирпичей. Я бродила туда-сюда по квартире с трубкой, прижатой плечом к подбородку, слушала голос другого друга, который тараторил, что в Москве становится опасно жить, взрываются целые дома, не знаешь, какой будет следующим.

Сослуживец рассказывал, что его знакомый был на дне рождении, все улеглись спать кто где, а ночью грянул взрыв в доме напротив, и все стекла в квартире со звоном вылетели.

Звонила бывшая одноклассница, рассказывала, что ее сокурсница по юридическому колледжу, навестив родителей, вечером поехала на квартиру, которую она снимала с недавних пор, а утром ее не стало, потому что этот дом взорвался.

Звонила тетя. Делилась своими волнениями: одноклассник, ее первая любовь, тот, который ей стихи писал, кажется, жил в этом самом доме или по соседству, и тетя даже отыскала на антресолях школьную записную книжку, звонит ему каждые полчаса, а там никто не берет трубку.

Я бродила по Москве, рассеяно рассматривая витрины и афиши, потому что в моей жизни незадолго до этого тоже грянул взрыв. Лучшая подруга теперь с моим любимым человеком.

Год назад, когда я самозабвенно играла в «Сапер», развивая интуицию, становясь все более вдумчивой и осторожной, мне казалось, что я разбираюсь в людях. Теперь в городе постоянно находят тротил и бомбы, а я спокойна, все эти взрывы мне не страшны. Вглядываюсь в лица людей, в их настороженные глаза, одежду, походки, начиная понимать, что есть люди, приносящие бомбы в чужие жизни.

Как жаль, что нельзя нырнуть в экран и забыться, постоянная боль внутри. И я хожу в прострации по городу, кажется, кто-то убил меня, и теперь призрак, потерявшийся среди расколотых миров, мечется, не зная, куда деваться. Трудно смириться с ощущением, что ты больше не нужен. И не кому-нибудь, не кому угодно, а очень дорогому человеку.

Всех волнуют взрывы. Никто не хочет, чтобы их дом взлетел на воздух. Люди собираются у подъездов, назначают дежурных на ночь, ставят железные двери и домофоны. Кто-то пытается понять логику взрывателей, высчитать в каком районе вероятнее всего они будут «работать» в следующий раз. Вчера знакомый рассказал, что по телевизору часто выступают психологи, пытаются успокоить население. Но никто не передает о том огромном количестве бомб, которое найдено, еще не взорванными. Не хотят пугать и правильно делают.

Поезд несется по душной трубе тоннеля. Как непоэтично. Надо перестать пользоваться метро, купить проездной на троллейбус, ловить попутки, ездить, рассматривая улицы, дома, прохожих, парки. А здесь приходится прятаться в книге или разглядывать измученные лица пассажиров; в спертом воздухе вагона вонь нечистой одежды и перегара, турецкое барахло и мутные глаза, – от этого делается тяжело на душе, медленно спускаешься в свое внутреннее подземелье, боль разочарования начинает душить, и вырваться некуда.

Поезд летел, я читала книгу, любыми средствами убегая от самоедства, когда в сотый раз заново постигаешь прошлое, оценивая вереницу мотивов иначе и жестче. Вдруг, текст слился с темнотой. Свет выключили, поезд остановился. Тьма во всем поезде. Горит только фонарь на стене туннеля. Его свет в окне похож на всполохи далекого костра. Стали зажигать спички, они вспыхивали, освещая на мгновение сумрак первобытным светом, дрожа, гасли, оставляя жженый запах. На мгновение освещенные такой вспышкой, люди в темном вагоне казались участниками массовки в спектакле. Голос сообщил, что отправление поезда по техническим причинам задерживается. Где-то далеко методично докладывали что-то по рации. Но слов было не различить. В вагоне у кого-то громко играл плеер, люди перешептывались. Я спрятала книгу в широкий карман пальто и села на корточки у дверей. Закрыла глаза, слушала шепчущуюся темень. Воображение даже с закрытыми глазами дорисовывало лица людей и пространство вагона. Вдруг стало страшно, что взрыв грянет прямо в моей голове, и глаза, как раскаленные лампочки, вдребезги разорвутся. Я стала всматриваться в черноту с маленьким бледно-желтым квадратом окна, прислонилась виском к стеклу двери – там были трубы туннеля, похожие на вены, белая стрелка с надписью «телефон», табличка (на грязно-белом фоне цифры 0103), какой-то прибор, похожий на рупор. Попробовала, нельзя ли разжать двери. Представила, что сейчас – вспышка ярчайшего света, взрыв и небытие. Возможно ли это? Почему бы и нет. Я знала только, что очень боюсь, что я в ловушке, что я не знаю ничего о своем будущем. Все может закончиться уже через мгновение. Ощущение собственного бессилия и разочарование – сходные чувства, возможно, одно и то же. Я ничего не могла предпринять, только снова сползти на корточки, полностью покориться и ждать, что будет. Стало совсем душно, люди начали волноваться – неужели этого нельзя было избежать? В голове промелькнула цепь причин, заставившая меня сегодня оказаться в этом поезде. По моим расчетам, эта цепь началась около шести лет назад. А, может быть, я просто слишком долго пила сегодня кофе, потом что-то многословно объясняла знакомой по телефону? Захотелось вырваться и сбежать. Только не сидеть вот так в бездействии, сделать все, что от меня зависит. Снова и снова представляла яркую вспышку, звук взрыва, небытие или боль. Какой-то женский голос у противоположных дверей мягко сказал: «Ничего, сейчас поедем, все обойдется». Этот голос успокаивал. Обнадеживал. Хотелось понять, что все просто, что все закончится хорошо.

Свет включили. Люди так же сидели на местах, настоящие, не актеры, мотор завели, поезд двинулся, две женщины у противоположных дверей улыбнулись мне. То были улыбки оправдавшейся надежды. Значит, никакой бомбы нет, был только беспочвенный и ложный испуг.

Знакомый сказал, что мэр Лужков в теле-интервью обещал навести порядок в городе и сделать все возможное, только бы было спокойствие, только бы взрывы не повторились. Он создаст дружины, которые будут проверять в домах и подъездах всех подозрительных: кто они, на каком основании объявились или живут здесь. Возможно, самый неприметный человек, тихо пробирающийся в свою квартирку, и есть преступник, только что запустивший часовой механизм. Все поправимо и обратимо. Пока не грянет взрыв.

Мне всегда казалось, что подруга живет в более возвышенном и чистом мире, чем я. Мы никогда не откровенничали, не говорили о личном, о чувствах, чаще беседовали о книгах и кино или обсуждали общих знакомых.

Глава 3

Сны

«Мне снилась осень в полусвете стекол …»

Их становилось все больше, постепенно вся комната заполнилась полупрозрачными птицами. Они находились в непрерывном движении. Трепыхались. Парили. Так тесно забили собой пространство от пола до потолка, что не продохнуть. Серо-белый воздух комнаты стал движущимся, живым.

Жаль, что нельзя запечатлеть сны. Положить рядом с подушкой видеокамеру. В момент самого яркого сна заснять. Как было бы интересно составить фильм из снов. Не какое-то подобие, когда по студии бегает взволнованный продюсер и режиссер рожает коммерчески-привлекательное воплощение своих безумий. А самый настоящий «сонный» фильм. Как было бы интересно посмотреть такой фильм о снах Кафки или Пикассо.

Поставила эмалированную кружку на белую простыню кровати, с потолка в нее лил дождь. Было сыро и холодно, я проснулась в слезах, перевернулась на другой бок. Там какие-то три женщины сидели, закутанные в длинные шерстяные пончо. Потом оказалось, что между их телами и тканью – инкубатор змей. Множество маленьких змеенышей растут там в тепле. И вот я тоже закутываюсь в шерстяное пончо. Чувствую прикосновение к своему телу змеи. Просыпаюсь болезненно и мгновенно, будто на бегу отряхиваюсь от сна, а он не отпускает …

Его комната. Тот же черный кожаный диван, два компьютера, расческа и зеркальце, не его, женщины. Мечусь по квартире, его нигде нет, душно, зря пришла сюда, поздно, он исчез. Предметы, некогда имевшие прямого отношения к нему и ко мне, больше не имеют никакого смысла.

Зеленые листья. В каком-то соннике говорится, что зеленая трава и листья снятся к любви. Смотрю на эти листья, хочу дотронуться до них, но что-то шевелится там, я вижу толстых голодных гусениц, просыпаюсь, пока они не успели превратиться во что-нибудь еще более безобразное. В комнате темно. Я боюсь темноты после того, как однажды ночью в ванной упало зеркало. Я лежу и рассматриваю контуры предметов, испепеляемых моей фантазией в движущиеся тени. Глубокая, звенящая тишина. Звук. В пианино задребезжала струна. Скрипнула паркетина в коридоре. На балконе что-то треснуло, упала капля. На улице лай собаки, переходящий в протяжный, одинокий вой-стон. Страх-поезд уже несется, невозможно его остановить. Кажется, порвется лишь одна нить, последняя, тоненькая, и сны перейдут в явь.