Ада Самарка - Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения

– А сколько тебе лет, мальчик?

Димка покраснел и ответил, что девятнадцать.

Загородная тишина звенела в ушах, черное небо заглядывало в окно с провисшей шторой, глаза резало от усталости и сонного, щедро натопленного воздуха, чуть подкрахмаленное чужое постельное белье отдавало синевой, в баре внизу из еды был только виноград, который они ели в кровати, сплевывая косточки в гостиничную пепельницу, запивая явно поддельной водкой «Немирофф», и каждое новое движение тут вызывало новые шумы и поскрипывания, повсюду витали новые запахи.

Добравшись наконец до Киева, они решили пожениться.

«А вот так», – говорила потом Машка подругам, имея в виду непонятно что.

При виде долгожданного жениха все были несколько удивлены, ожидая появления некоего Димкиного антипода – лет на десять старше Машки, килограммов на 30 тяжелее и так дальше.

Свадьбу сыграли через два месяца – в конце мая. Подбитый Машкин глаз все еще нуждался в определенных реабилитационных процедурах, но имел все шансы на полное выздоровление. Известный свадебный кутюрье приготовил для Машки очаровательную черную пиратскую повязку, с черепами и костями, отороченную кружевом. Платье было, кто бы сомневался, – настоящий шедевр с низким декольте, корсетом и бантиками, а юбка была с виду классической, пышной, свадебной, но при шаге оголяла почти полностью всю ногу, до кружевной подвязки с черепом и костями.

Утром всех гостей повезли «на чай» в одно не очень известное, но крайне подходящее для подобных целей заведение, расположенное на баркасе у моста Патона, с уютными столиками на четыре персоны с белыми скатертями до пола, теплыми тарелками из толстого белого фаянса, ротанговой мебелью и свежими майскими солнечными бликами, так кстати рассыпавшимися повсюду. Гости пили кофе с молоком или с амаретто на выбор, зеленый чай с маслом бергамота или с жасмином, или классический черный «эрл грей», и ели нарезку из одиннадцати видов сыров, свежайшие, тающие во рту круассаны, четыре вида тортиков – два желейных с фруктами, белых, и два бисквитных с шоколадом, темных. Особо приближенные, тем временем, успели пригубить ледяное «Мартини Бьянко», Машкино любимое, и перейдя из одного состояния усталости в другое – из сонливо-голодного в расслабленное и рассеянно предвкушающее прочие щедроты долгого дня впереди, – они развалились в глубоких креслах с белыми льняными подушками у распахнутых балконных дверей, подставляя шеи и лица жаркому, почти уже летнему солнцу.

Потом только отправились в ЗАГС, и все нервничали и ждали новобрачных, которые по дороге с набережной успели куда-то улизнуть, и появились с ревом и бибиканьем из-за угла на огромном хромированном мотоцикле, за рулем которого тоненький, беленький Димка выглядел совсем ребенком. Машка была уже слегка навеселе и, слезая с мотоцикла, с удовольствием демонстрировала окружающим свою ногу в чулке с подвязкой в черепах. Потом, поднимаясь по ступенькам, наступила на собственную фату, наклоняясь за ней, вдруг погрустнела и сказала, что нужно покурить. Димка сострил что-то про последнее желание и сел курить вместе с ней, вызывающе расположившись на ступенях. Машка захихикала и, раскинув платье, опустилась рядом, подмигивая и помахивая кончиками пальцев участникам других свадебных процессий. Потом прибежала Людвиг, в развевающемся на ветру бирюзовом платье в стразах, с широкими гладкими плечами, похожая на гандболистку, почти уже без пятна на лице и, склонившись над ними, заорала: «Вы что, охуели? Там все ждут!»

Когда регистратор говорила торжественную речь, Машка хихикала, а из неприкрытого глаза текли слезы, разрушая профессиональный макияж за сто долларов. Потом поехали прямо на центральную площадь – Майдан. В этот погожий майский день как раз отмечали День города и включили фонтаны, в которые, расталкивая толпу, рванули молодые со свитой, нарушая новый закон, активно употребляя внутрь совершенно нелепый в данной обстановке ликер «кахула». По дороге в загородный ресторан новобрачные, пересевшие обратно в белый лимузин, стали требовать заехать в МакДрайв на Подоле, и заехали, с визгами и песнями, и получили сразу по пачке шариков.

В ресторан Машка пришла с потекшим макияжем, с испорченной прической, с висящей на шее пиратской повязкой, в мокром платье и перемазанная кетчупом. Нанятая церемониймейстер в строгом костюме и со шпионской гарнитурой за ухом сильно нервничала, раздраженно листая блокнот с планом мероприятий. Блюда были русской, адриатической и японской кухни. Был суп из осетрины и свинина с лисичками, судак с раками и грибами, телячий рулет с гусиной печенью, котлеты по-киевски, гречневые блинчики и расстегай, была плесковица с сыром, мучкалица и маслянистые колбаски-кебаб из телятины, были суши двадцати видов, в том числе с настоящей сырой рыбой, морские гребешки и крошечные мисочки с мисо-супом, чьи-то нежно розовые плавники, которые готовил тут же, на столе-тепаньяки, настоящий японский повар (который был вообще казахом, но это не суть важно).

Гремела музыка, и сразу восемь прожекторов перебирали по небу плотными белыми лучами.

В разгар веселья Машка прижалась к мужу и сказала:

– А ведь так на море хочется…

– Давай поедем сейчас, – ответил он и взглядом кивнул водителю.

На стоянке дул ветерок, и будоражаще басила музыка из-за забора, и из-за облепленного ранними розами плетня доносились радостные вопли, и слышно было, что гуляли там хорошо и искренне, но также тут слышно было и волшебное летнее хвойное похрустывание, уханье каких-то птиц из болота, гул изредка пролетающих по шоссе автомобилей, и воздух вокруг висел густой и насыщенный, напитанный смолистой лесной зеленью.

– Часов за шесть доедем, – сказал водитель.

– И сразу в Хорлы… купаться… – мечтательно сказала Машка.

Димка куда-то отлучился, а вернулся с двумя пакетами еды и ящиком фейерверков на 48 залпов: «На трассе остановимся поесть, когда устанем». Остановились, как и многие на пути из Киева на юг, сразу за Вознесенском. Тут было совсем тихо, и небо на востоке начинало бледнеть, гасли звезды.

– А ведь у нас еще и дом есть. Наш. Собственный. Хрущевка целая, – сказала Машка, прижимаясь к мужу, и в этот миг грянул фейерверк, небо вокруг задымилось и затрещало.

Золотистым прохладным утром водитель привез их, спящих, к самому морю, в Хорлы, и остановился прямо на пляже, где кособокие грибки и столики неработающего кафе с перевернутыми пластмассовыми стульями бросали на влажный песок длинные зеленоватые тени. Радио передавало любимую Машкину песню, и, не разлепляя глаз, она вдруг попросила сделать погромче, хрипло подпевая:

«кайфуйе-е-е-ем,мы каждый день с тобой кайфуйемя сам к себе тебя ревную…и забываю обо всь-о-о-о-ом…»

Из-за ужасной пробки, собравшейся тогда на Большой Кольцевой, «Скорая» добиралась к нам очень долго. Я набрала непривычное «103» и ровным голосом сказала: «моего мужа ударили несколько раз ломом по голове, он без сознания», потом ответила: «Нет, дышит» – и спокойно назвала дату его рождения. А он угасал прямо там, прямо передо мной – лежал ничком, на животе, с неестественно вывернутыми назад руками, ладонями вверх, с багряной лужей густой крови под верхней частью туловища и странно скошенным, будто продавленным черепом. Трудно было сопоставить эту кровь и его самого, я вообще думала, что это все банка гранатового сока каким-то образом оказалась у него в руках, и он, падая, раздавил ее.

Вскоре возле нас на обочине остановился огромный черный джип «Инфинити»: как карета, как комбайн, странно, не по-автомобильному ровно гудело из-под капота, я как раз говорила по телефону со свекровью – и тут меня и часть обочины заслонила гора, я сидела на корточках и лопотала, что у нас тут небольшая проблема, возможно, перелом ноги: сбила машина.

Водитель джипа сказал, что он спецназовец, что он «разбирается» в этом. Сам позвонил в «Скорую» и в милицию, говорил мягко, но уверенно, потом обернулся ко мне – «они будут тут не раньше, чем через сорок минут, это время критично. Погрузим в вашу машину, откиньте максимально сиденье».

Я пыталась спорить, что это может быть смертельно опасно – читала, что пострадавших нельзя трогать до приезда медиков.

– Смертельно опасно станет через несколько минут здесь, на земле.

Помню, что из кустов появилась сильно загоревшая избитая женщина в короткой джинсовой юбке, и я записывала номер ее машины на уголке журнала «Любимая дача», апрельский номер, весь сезон проездивший у нас в бардачке, и отвлекалась на подушки в той машине, думала, как можно пользоваться ими по назначению, помню, что меня кто-то поддерживал под руки и я лопотала, что свекровь едет с другого конца города, и какая-то женщина с азиатским лицом уверенно трясла меня за плечи и говорила на чистом русском: «садитесь за руль, садитесь, вы сможете! У вас ребенок! Соберитесь! Верьте мне! У вас все получится!», и кто-то совал крышечку от термоса с резко пахнущей микстурой. Я ехала вслед за джипом, ехали дворами. Было такое ощущение, что по подводному дну – через бровку и тротуар, сильно стукаясь днищем, сминая высокую одеревеневшую дикую ромашку, через небольшой овраг между кустами и мусорками. Так, дворами, мы выбрались на оживленный проспект, и я не сразу заметила стоящий на обочине «реанимобиль» ярко-желтого цвета. Черный джип исчез, а медики сами перенесли (чуть не написала «тело») мужа, включили мигалки, и, пристроившись у них в кильватере, я мчалась следом, на красный свет, с немыслимой скоростью, совершенно на тот момент не ощущая, что там, возможно, умирает самый близкий мой человек, вернее, часть меня. Я ехала уверенно, просто только немного переживала из-за ребенка, что нехорошо так рисковать с ребенком в машине, но по ощущениям казалось, что у нас все в порядке на тот момент и это все какие-то мелкие, быстрозабываемые неприятности.