Мария Метлицкая - Верный муж (сборник)
Итак, нас трое. Пишем бумажки и бросаем жребий.
И мне достаются сковорода и турка. То, что совсем не нужно. Кофе мы не варим, а пьем растворимый. Мясо отвариваем, а курицу запекаем – у мужа язва, и мы ничего не жарим. И на черта мне эта турка и сковородка?
Я расстраиваюсь так, что стыдно. На глаза наворачиваются слезы. Потерю куртки я не переживала так сильно, как потерю вожделенных кастрюль.
Ко мне подходит Ольга и отдает свои бумажки. На них написано – кастрюля большая и кастрюля средняя.
– Возьми! – говорит она. – Зачем они мне? Мать испортит, а мне готовить некому.
– Ну, – тяну время я, – сегодня некому, а завтра…
– Вот завтра и куплю! – улыбается Ольга.
И я снова счастлива! И это значит, что хозяйки во мне больше, чем женщины! Потому что кастрюли важнее! А как же мой муж с «заинтересованным» взглядом?
Ну и черт с ним! Уйдет – буду любоваться кастрюльками. Они-то мне точно нервы не попортят.
Я глажу руками это красное, в желтых и синих цветах, эмалированное чудо.
Одна – для первого. Другая – для каш, пюре или компота.
Нет! Нет и нет! Зачем убивать эту красоту такими банальностями, как щи или овсянка! Поставлю на полку, пусть стоят и украшают мою кухню!
И еще – мою жизнь!
Я с благодарностью смотрю на Ольгу и уже ее не ненавижу и даже почти люблю.
Финские сигареты хватает Кетошка – три блока, для мужа. Никто не возражает.
Что сигареты! У Марьяны есть еще и итальянские макароны – целых пять пачек. Тоненькие, длинненькие, желтенькие, в красивой красной пачечке. На них написано – «Спагетти». Настоящие спагетти! Мы разглядываем их, как папуасы стеклянные бусы.
А как делить? Пачек пять, нас шестеро. Отказываться никто не собирается – благородных нет.
Назревает конфликт.
Марьяна чувствует себя виноватой и пытается спасти положение:
– Есть еще ветчина! Датская, в банке! Кому-то ее, остальным макароны.
Ветчина. Датская. В банке. Это неплохо, но… Ветчину мы все ели, а вот настоящие спагетти!
Вспоминаю из книг – томатный соус, чеснок, листья базилика. Вот с последним ингредиентом туговато. Что за птица – базилик? Можно просто – с сыром. «Российским». И ничего плохого! Нет! Макароны – мне! Потому что мои дети их обожают! Даже наши – серые, толстые и клейкие.
На ветчину соглашается Инеска – дочке Лильке в дорогу, – и мы облегченно вздыхаем. Потом наша кудесница достает полотенца – махровые, толстые, пушистые. В цветах. И целых десять штук.
Инеска решительно заявляет:
– Четыре – мне! Лильке на сборы. У них все девки с импортными полотенцами, а моя – с советским старым дерьмом. Стыдоба.
Ей никто не возражает – имеет право. Да и потом – ветчина. Совесть же у нас есть. Плещется на донышке.
Осталось шесть полотенец. Нас – четверо.
Кетошка жалобно говорит:
– А можно мне два? Одно маме на день рождения! Юбилей все-таки!
– А как делить четыре? – желчно осведомляется Ольга. – Нас-то трое!
– Два могу взять я, – тихо вякаю я.
– Да? – усмехается Наташа. – И я не прочь! Умная какая! Или у твоей мамы тоже юбилей?
Марьяна оживляется и напряженно следит за баталией. Переводит взгляд с одной на другую, ждет кровавой развязки и… По-моему, балдеет.
– Я могу вообще не брать! – обиженно говорит Кетошка и начинает хлюпать носом.
– Да бери ты! – зло обрывает ее Наташа. – Юбилей ведь, – подкалывает она.
– А третье разрежем! – вторит ей Ольга. И я уже жалею, что отдала ей куртку.
Компромисс Марьяна не предлагает.
Мы молчим, не желая уступать. Я, кстати, недавно уже уступила.
И тут в комнату входит мой муж. Весьма недовольный, невыспавшийся, с заломом на правой щеке.
– Всё, надеюсь? – спрашивает он, кивая на часы. – Три утра, между прочим.
– Это ты к чему? – срываю на нем свою злость и тут же об этом жалею.
– Да так, – жестко отвечает он. – На всякий случай. Не натешились еще, дамочки?
И я понимаю, что от лишнего полотенца я уже отказалась. Семья дороже борьбы. За полотенце – уж точно.
Тут подает голос лысый маленький Сеня.
– Покурим? – с улыбкой во весь щербатый рот предлагает он моему мужу.
Муж (желваки на лице в работе) мрачно кивает и бросает мне:
– У тебя пятнадцать минут. – И желчно добавляет: – Дорогая!
Я начинаю запихивать в сумку свои драгоценные покупки. Руки дрожат – про мужа я позабыла. И про то, что нам завтра на работу, – тоже. Мне вставать в восемь, а ему, между прочим, в шесть. То есть через два часа, с учетом дороги.
Может, лучше не ложиться? Интересно, смогу ли я это озвучить?
Марьяна ныряет в сумку и выуживает с самого дна конверт. Обычный почтовый конверт.
В голове пролетает мысль: «Завещание. Сейчас она огласит завещание. На некупленные товары повседневного спроса и пустые баулы. Свои кроссовки и Сеню – кому?»
Думаю, что мне бы достались баулы и Сеня. Или, скорее всего, один Сеня. Я много лет замужем, не жадна, уступчива, жалостлива, наверняка неплохо готовлю – иначе к чему мне кастрюли? Словом, Сеня будет в надежных руках. Это у меня с возбуждения и с недосыпа – такой вот бред лезет в голову, ох… И еще – от предвкушения семейного скандала.
Но из конверта Марьяна достает золотую цепочку. Тоненькую и блесткую – именно такую, о которой я, разумеется, мечтала. Всю жизнь.
Мы же, женщины, мечтаем о заветном именно «всю жизнь». Всем знакома фраза: «Я мечтала об этом всю жизнь!»
Марьяна надевает цепочку на указательный палец и внимательно оглядывает нас. Ждет реакции.
– Я беру, – говорю я небрежно и даже не спрашиваю цену.
Вот так. Беру, и все. Некогда мне. Муж докуривает.
Все онемели – без торга, опроса чужого мнения, без примерки и вообще – наплевала на всех. Наглая какая! А прикидывалась…
Я открываю кошелек и отсчитываю деньги.
Теперь про то, как считает Марьяна. Она окидывает взглядом отложенные мною вещи, чуть сдвигает брови и…
Через минуту выдает нужную сумму. Можно проверить, конечно, но не сто́ит – никогда она не ошиблась, ни на копейку. Ни разу.
Я примерно понимаю стоимость цепочки, и у меня холодеют ноги. А отступать некуда. Мне не хватает шестидесяти рублей.
Входит муж. Я равнодушно и спокойно (вот выдержка!) говорю:
– Дай денег!
Он приподнимает левую бровь. Это говорит о том, что хорошего ждать не стоит.
– Сколько? – осторожно спрашивает он, вынимая кошелек.
Я решительно беру его кошелек и сама отсчитываю деньги. Он наблюдает за моими действиями, и у него округляются глаза.
Я отдаю деньги Марьяне, киваю товаркам, выхожу в коридор, натягиваю пальто и сапоги и прощаюсь с Инеской.
– До завтра, – говорю я, чмокая ее в щеку. – Спасибо.
– Держись! – ободряет меня подруга и слегка подмигивает. – Все обойдется!
Ну в принципе, да – как-нибудь и когда-нибудь. Не убьет же меня муж, в конце концов, я ему еще пригожусь. Ему и его детям.
В машине мы молчим – почти до самого дома.
У лифта муж осторожно интересуется:
– Ну, ты довольна? Все сделала правильно? – И почему-то недобро усмехается.
Я смотрю на него и почти ненавижу.
Ну почему я должна всегда оправдываться? Всегда чувствовать себя виноватой? За лишнюю кофточку или пару туфель? За французские духи и югославский бюстгальтер? За кастрюли в цветах, которые принесут мне столько радости и счастья? За макароны, елки-палки, которые они сами сожрут и мне не оставят?
Я не виновата, что я – женщина и мне хочется всего и понемногу. Потому что я еще вполне молода. Мне нет еще и сорока! И я хочу хорошо выглядеть, хорошо пахнуть и иметь красивую квартиру. Где висят не ситцевые занавески, а немецкие тюлевые. Где варят борщ не в алюминиевой кастрюле, а в эмалированной.
Где стоят вазы с цветами, которые мне никто не дарит… Кроме меня самой. И то – всегда жалко.
Я хочу идти по улице с гордо поднятой головой и ловить мужские взгляды.
Или это неприличное желание для советской труженицы и матери двоих детей! Тем более при таком муже – с кобелячьим взглядом!
Я, между прочим, тоже работаю! И вношу свой вклад. И еще – стираю, глажу, готовлю, бегаю по магазинам, проверяю уроки, выслушиваю нытье и….
Оправдываюсь. Всю жизнь – оправдываюсь!
Вот только спрашивается – за что?
Почему я должна думать только о том, что детям нужны велосипеды и куртки взамен новых, но порванных, мужу – очередной «дипломат» и новый магнитофон? А что, предыдущий уже устарел? За четыре года?
Только мое зимние пальто не устарело за шесть лет.
Да! А новая резина в машину! Это же важнее, чем мое счастье!
Я ложусь в постель и плачу. Так горько, виновато и обиженно…
Муж укрывает меня одеялом и дует в ухо – успокаивает.
– Отстань! – говорю я и захожусь еще громче.
Он гладит меня по голове и убеждает, что все будет хорошо. Виновато как-то убеждает.
Я пару раз громко всхлипываю и с улыбкой засыпаю.
Завтра. Завтра я все померяю, все расставлю и сварю эти дурацкие макароны по имени спагетти.
