Татьяна Булатова - Ох уж эта Люся

– Тю-ю-ю-ю, хворостина оглашенная, – разумеется, себе под нос ворчала гардеробщица, чувствовавшая ответственность за петровскую жизнь.

Оглашенная же порхала, невзирая на крутые метеорологические виражи. Парил и Сухояров, забывший про давление и осторожность.

Жена его собирала семейные советы, на которые Кирилл Александрович не являлся, ссылаясь на неожиданные командировки в район.

Дочери тосковали по матери, Светка перемежала жалобы с угрозами. И только Роза, посвященная в перипетии романа, проникновенно спрашивала, глядя в сиявшие материнские глаза:

– Ты счастлива, мамочка?

Мамочка не удостаивала ответом пребывающую в таком же нелегальном романе дочь.

«Счастья много не бывает», – думал Сухояров в момент, когда была объявлена Вторая кампания по спасению семьи. Уже готовый к очередным испытаниям, Кирилл Александрович вынашивал стратегический сценарий по резервированию отношений с возлюбленной. «Вре-мен-но, вре-мен-но», – успокаивал он себя, хотя воображал, что ведет подготовительную работу с Петровой. Та не сопротивлялась – из-за известных обстоятельств улетела в Одессу.

– Так что же все-таки случилось? – вытирая испарину, продолжал допрос Сухояров.

– Мне перестало это быть интересным.

– Ты меня разлюбила?

– При чем тут это? – сопротивлялась Петрова, не поднимая на Кирилла Александровича глаз.

– Как при чем? Мы уже столько лет вместе! И вдруг ты исчезаешь. Улетаешь в Одессу. И все только потому, что я попросил расстаться на время. На вре-мя, а не нав-сег-да.

– Подожди, – возразила Люся. – Ты хочешь, чтобы я подчинила свою жизнь ритмам твоего семейства?

– Этого не нужно делать. Дети уже взрослые.

Тут Петрову прорвало:

– На мне не нужно было жениться!

– Ты это уже однажды говорила.

– Хорошо, говорила. Пусть. В меня не нужно было вкладываться! – продолжала Люся. – Со мной не нужно было жить одним домом. Мы могли просто доставлять друг другу радость.

– А разве было по-другому?

– Да. Но радости много не бывает. Она «вре-мен-на» (Люся передразнила Сухоярова).

– Но раньше же тебя это устраивало?

– Устраивало, – Петрова помолчала. – Приходила твоя жена.

– Ли-и-и-да? – обомлел Кирилл Александрович.

– Да. Лидия Семеновна.

– И что?

– Просила отпустить тебя. Ни в чем не обвиняла. Жаловалась на одиночество.

– А ты? Пообещала?

– Я не пообещала. Я дала слово.

– Пожалела, значит?

– Я поняла ее. У нас обеих незавидное положение – мы обе любим одного и того же мужчину. Просто у нее на тебя прав больше. Я не буду бороться.

– А мужчину вы спросить не решились?

– А зачем? – Люся прищурилась. – Все и так известно. Мне ты скажешь – «временно», ей – «попробуем еще раз».

Начмед усмехнулся:

– Я понял.

– Я в этом и не сомневалась, – улыбнулась Петрова, хотя жаждала услышать нечто другое.

– А что другое вы хотели бы услышать?

– Ну, знаешь, как обычно: «не уходи», «я без тебя пропаду», «дай мне шанс» и все такое.

– Как я понимаю, ничего из цитируемого не прозвучало?

– Даже близко.

– В общем, расстались?

– Расстались.

– И продолжения не было?

«Наперекосяк» состоял в следующем: через месяц после злополучного разговора в городском саду у Сухоярова случился инсульт. Отмерив положенный срок, врачи объявили Лидии Семеновне, что теперь все зависит от ухода. Впрочем, как бывшему медработнику, ей об этом можно было и не говорить.

К излету года к бывшему начмеду частично вернулась речь, но с кровати он так и не встал. «Ли-и-и-да!» – протяжно выл Кирилл Александрович, требуя, чтобы жена-сиделка не отлучалась ни на минуту. И Лидия Семеновна бежала на зов, зная, что, как только она возьмет его за руку, муж, заглядывая ей в глаза, ласково спросит: «Лю-ю-ся? Ты пришла?»

Петрова и правда приходила в дом к Сухояровым несколько раз. Не по личной инициативе, а по просьбе самой Лидии Семеновны. Уж очень хотелось верить, что встреча с бывшей любовницей станет толчком к выздоровлению Кирилла Александровича. Но не тут-то было. Сухояров не понимал, кто перед ним. Перекошенным ртом начмед изрыгал нечленораздельное приветствие – особенно трудно ему давались сонорные, – а потом начинал безудержно плакать, и бедная голова его каталась по подушке из стороны в сторону.

В одну из таких встреч Лидия Семеновна треснувшим голосом, прислонившись к косяку, сказала Петровой:

– Я перед ним виновата. Нужно было отпустить. К вам. Был бы счастлив. Все лучше, чем так, – кивнула головой в сторону Сухоярова. – Не смогла. Вот теперь расплачиваюсь. И он страдает. – Помолчала какое-то время: – Простите меня, Людмила.

– Только не говорите, Людмила Сергеевна, что теперь вы дружите.

– Нет. Мы не дружим. Но отношения поддерживаем. По необходимости. Когда приеду ему систему поставлю, когда самой Лидии Семеновне давление померяю.

– Так Сухояров жив?

– Грех так говорить: к сожалению, жив.

– Столько лет?!

Люсина память была устроена очень интересно: в ней имелись ячейки. Каждая носила свое имя. Имена были разные, большей частью мужские. Человеку неосведомленному Петрова могла показаться коллекционером, этаким директором музея восковых фигур. Но в том-то и дело, что фигуры из плоти и крови жили в настоящем и вращались по прихотливым орбитам Люсиной жизни.

– Не думай, дорогая, ничего такого у меня с ним не было.

– А могло быть?

– Что ты?! – возмущалась Петрова. – Он же алкоголик. А ты знаешь, как я к ним отношусь.

– Догадываюсь, – бурчала младшая подруга. – Тогда зачем?

– Пожалела. Хотела помочь.

– Помогла?

– Помогла. Издал книжку стихов, женился, не пьет.

– Звонит? Пишет?

– Пишет. Звонит мама.

– Мама-то тут при чем?

– Это она меня с ним познакомила и просила помочь.

– Понятно. Вовремя оказанная медицинская помощь – надежный фундамент человеческих сношений.

– Не сношений, а отношений. Зачем ты ерничаешь?

– Не ерничаю, отмечаю закономерности и предвижу конец.

– Моя совесть чиста.

– Кто бы сомневался? И перед мамой, и перед сорокалетним мальчиком. Вместо рецепта выдала, как всегда, путевку в жизнь.

– Ты даже не хочешь послушать, а судишь!

– Я не сужу. Я искренне недоумеваю: зачем это вам нужно?

Люся на минуту задумывалась и изрекала:

Легендарный астролог, у которого перебывали все ее родственники (за исключением Павлика, разумеется) и знакомые, вещал то, что сама Петрова хорошо знала (о помощи ближнему, о кармическом отсутствии женской судьбы, о тотальном одиночестве и невозможности распоряжаться собой). И это примиряло Люсю с действительностью, сотканной из проблем, трагических судеб и обманутых ожиданий. Плотность всего этого на один сантиметр жизненного пространства Петровой впечатляла. Но она мужественно сохраняла вертикальное положение, отчасти потому, что позвоночник превратился в стальной-костяной стержень, не позволявший сгибаться. Иногда, правда, Петрова падала на кровать и отсылала подруге эсэмэс: «Дикие боли. Это расплата за стресс».

Расплата на самом деле была не наказанием, а формой отдыха для Люси и ее родственников, неожиданно обнаруживавших ее в кровати. В доме воцарялось спокойствие, и любовь начинала носить целенаправленный характер. Забота о своевременном приеме лекарств и пищи падала на плечи Розы. Светка являлась под материнские очи набегами и одновременно в двух амплуа: строгой медсестры (понятно, натренировалась на бабушке) и наглой просительницы (оставлю тебе Алису часа на два, очень нужно). В итоге бледная Петрова лежала на кровати с иголкой в вене, а рядом, нетвердо держась на ногах, стояла Алиса, с любопытством разглядывая сквозь толстые стекла очков, как по трубочкам ползет лекарство. Периодически в комнату заглядывал Павлик и возмущенно шипел на бывшую жену:

– Ты – под капельницей. Ребенку здесь не место, он должен быть рядом с матерью! Алиса может вырвать систему!

– Павлик, успокойся, все под контролем: я слежу за Алисой.

– Ты безответственный человек. Ты больной человек. Ты доиграешься!