Александр Архангельский - Музей революции
Не было ни Юлика, ни пестрых девушек, ни скучных женщин в деловых костюмах. Зато его попутчица – была. Алла сиделе рядом с некой важной дамой, из начальниц, и вежливо кивала в ответ на безостановочное шелестение. Ей шло темно-серое платье с жемчужным отливом; в этом приглушенном свете она казалась даже симпатичной. Павел страшно обрадовался и, нарушая общую размеренность, сделал несколько шагов навстречу. Два человека из экономического класса попали в царство избранных, им есть о чем между собой поговорить. Но Алла заметила его порыв и не пригласила жестом подойти, а просто помахала рукой: приветствую, и стойте, где стоите. Павлу ничего не оставалось, как переместиться в дальний угол.
Через час англичанин очнулся, встал во весь свой неудобный рост; губернатор скривился: англикосы вечно лезут первыми. Но тоже встал. За ним поднялись остальные. Губернатор зачитал короткую пустую речь. Ройтман тонким голосом, с ужасной дикцией, пробормотал спасибо всем, и первому лицу, и что он ценит, и конечно, и так далее. Англичанин, с интонациями провинциального актера, произнес торжественный спич. И, попросив прощения, откланялся: чересчур большая разница во времени.
Как только дверь за англичанами закрылась, губернатор скинул пиджак, выщелкнул черные запонки с холодной платиновой окантовкой, с удовольствием хлопнул в ладоши, плотоядно потер их и громко сказал:
– Ну что, теперь пора за стол? По-нашему, по-русски? Хлебосольно?
Следуя какому-то неписаному правилу, женщины сразу встали и ушли, вместе с ними Алла; мужчины устремились к столам.
7
Гости расходились не на шутку. Солидные, подсушенные жизнью мужики, выстроившись в летку-енку, вскидывали ноги в дорогих штиблетах, громко пели вразнобой:
в нашим – доме – пасилился – за-ми-ча-тиль-най – сасед
Допев и доплясав, полусогнулись, уткнулись лбами в спины впередистоящих, разом выкинули руки в обе стороны, получился настоящий самолет.
– Это чьи поля? – голосом задорного мышонка пропищал директор меднорудной шахты.
– Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса! – хором прокричали остальные.
– А это чьи владения? – пискнул начальник налоговой.
– Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса! – развеселая колонна накренялась, тревожно жужжала, снова ложилась на курс.
– Тут чье хозяйство?!
– Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса!
Губернатор и Ройтман тихо, затаенно улыбались; остальные бескорыстно хлопали в ладоши.
На подиум поднялся гендиректор комбината, как все торинские начальники, сухой, высокий, со вздувшимися венами на бритом черепе: он напоминал анатомический рисунок, на котором обозначены сосуды и сухожилия. Взмахнул рукой (очень узкая ладонь, суковатые длинные пальцы, того и гляди оторвутся):
– Оркестррр! Нашу, любимую!
Музыканты, все в черном, вышли под единственный софит, деловито поклонились, крючковатый дирижер вонзил свою палочку в воздух, и понеслась знакомая мелодия.
– Песня о сексе!
Гендиректор приятно запел:
Ничего на свете лучше нееету,Ничего на свете лучше неету,Ни-чегооо!На свете!Лучше!Нету!
Ничего на свееете лучше нееету!Ла-ла-ла-лала,Лалала-ла-ла,Лалала!Е! Е!Е! Е!
Пили, говорили тосты, за Самого, за губернатора, за Ройтмана, как накатим, как накатим, как накатим… наше троекратное краснознаменное, с оттяжкой… И снова громогласно пили, если строганину из нежнейшей нельмы, закрученную бело-розовыми перьями, ее все называли нельмачка, безупречно свежего муксуна, пили за великие дела, и оленина с клюквой и брусникой была необычайно хороша, а грузди со сметаной, серые, залипшие друг в друга… пили, ели, пили ели пили.
– Пора, – сказал вдруг изрядно напившийся Ройтман.
И пьяный губернатор подтвердил с какою-то паталогической серьезностью и даже скорбью в голосе:
– Пора.
Земство разом отодвинуло тарелки, тяжелые ножи и вилки застучали барабанным разнобоем. Застегивая пиджаки и фраки, знающие гости потянулись к незаметной двери за просцениумом; Павел, сгорая от любопытства, поспешил за ними.
Они переместились в залу, похожую на игровую зону казино. Здесь не было ни окон, ни часов, стены обиты тяжелым панбархатом, мрачновато-бордового цвета. В центре залы – еще одна стеклянная стена, с прозрачной запирающейся дверью; за стеклянным ограждением, как внутри гигантской колбы, раскинулся огромный черный стол, со скругленными уютными краями. Не сговариваясь, гости разделились на две группы; некоторые, во главе с начальником и богом, торжественно проследовали в колбу и расселись за длинным скругленным столом. Остальные (включая Саларьева) расположились вдоль прозрачных стен, снаружи.
Помощник губернатора привычно сел на заглавное место и стал перемешивать карты.
Что-то слишком тонкая у них колода…
Из динамиков рванулся громкий голос:
– Господа! Внимание. Мы начинаем.
8
Помощник губернатора метал; колода была тонкая, усохшая; карты пролетали вдоль стола и ложились точно перед игроками. Каждому досталось по одной.
– Господа, в нашем городе ночь!
Все поспешно натянули маски на глаза.
– Честные граждане спят! Но мафия не дремлет!
Четверо участников бесшумно приподняли маски. Молча поглядели друг на друга и опять прикрылись.
– А где же Комиссар Каттани?
Михаил Ханаанович сдвинул повязку на лоб; со смесью раздражения и самодовольства подмигнул ведущему и закрылся маской, как забралом.
– Наступило утро! Господа, поздравляю вас, в нашем городе обосновалась мафия!!!
А, так вот что это за игра. Павел много слышал про нее, но самому играть не доводилось. Когда-то это было модным общежитским развлечением; на ободранном щите для объявлений по пятницам вывешивали яркие плакаты: «Товарищи студенты! Не проходим мимо! Завтра выходной! Играем в МАФИЮ! Сбор в холле 4-го корпуса!». Но туда ходили только технари, несколько психологинь, юристы; они разбивались на группы, занимали все пластмассовые столики, выставленные в холле, и шумно резались до самого утра. Историки, филологи, искусствоведы презирали этот способ выжигания пустого времени. Они предпочитали собираться на квартире у кого-нибудь из ленинградцев, варили пушкинскую жженку или алкогольный гогель-могель с ромом, сочиняли яркие пародии на «Иисус Христос – Суперзвезда», соревновались в буриме и шарадах, а когда перепивались до соплей, разбредались по грязным кроватям и возились парочками, стараясь не слушать, как в полуметре стонут и пыхтят другие.
Проснувшись, жители захваченного города стянули маски.
– А я, – азартно спорил губернатор с председателем правительства, – говорю вам: Иванов – на подозрении!
Иванов возмущенно парировал:
– А я, Аскер Камильевич, подозреваю вас! Вы хотите выбить меня, потому что вы мафия! Предлагаю вас арестовать!
– Сильное заявление, Иванов. Ты хорошо подумал? – как бы весело сказал губернатор.
– Аскер Камильевич, да что вы, я так…
– Стоп, Аскер, здесь нет начальников и подчиненных, – вступился Ройтман. – Давай играть по правилам.
– А может, вы и есть та мафия? – вступился областной прокурор за губернатора.
И все сошлись на том, что Ройтмана полезно отстрелить.
Лицо его перекосилось; сколько разных масок Михаила Ханаановича видел Павел – обезжиренного идиотика, резкого умника, пресыщенного властью хозяина жизни; в этот раз перед ним был дворовый бандит, которого унизили, и он сидит на корточках, и цыкает длинной слюной, прежде чем рывком подняться, вынимая финку из-за голенища.
– Это вы меня решили отстрелить? Меня? Вы забыли правило: если хочешь со мной говорить, то молчи.
Несколько секунд понадобилось Ройтману, чтобы совладать со злобой, вспомнить, что это игра; в конце концов он разочарованно сказал:
– Ну что, господа демократы. Ваш народ как всегда пролетел. Я был комиссаром Каттани.
Все были в потрясении.
– На прощание оставлю вам предсмертную записку – бойтесь трубочиста, он знается с чертом!
Банкующий помощник заерзал; извиняющимся голосом сказал:
– Аскер Камильевич, вы же в курсе правил…
– Да знаю, знаю, я убит без голосования. Играйте дальше, стреляйте в невинных людей!
Губернатор выдержал паузу, и с хохотом перевернул свою карту: да мафия я, мафия! Попали! И вместе с Ройтманом направился к прозрачной бронебойной двери. А игроки опять надели маски; мафия очнулась, как в немом замедленном кино жестами определила жертву, и снова погрузилась в сон.
Кресло Павла стояло рядом с выходом из игровой; бог опять его заметил, что-то важное припомнил, положил на плечо невесомую руку:
– Слушай, историк, еще раз спасибо, и у меня к тебе будет дельце. Не сегодня. Скорее завтра. Эй, Геннадий, – кликнул он бесплотного секретаря, – свяжи нас, когда я проснусь.
Подумал и добавил с намекающим смешком:
