Тинатин Мжаванадзе - Самолет улетит без меня (сборник)
Асико мамида
У каждого трепла вроде меня – любителя отыгрываться за несостоявшуюся актерскую карьеру на любой беззащитной аудитории – есть мешок обкатанных историй, в которых отрепетированы каждое слово, жест и чих; но всегда остается простор для импровизации и продолжения – истории текут мне в руки прямо из жизни, персонажи знакомы, реалии близки, а все остальное – дело куража и вдохновения.
Историю про тетю Асико время от времени с удовольствием слушают в любой компании – но эта история живет на грузинском языке, в ней почти половину красоты составляют непереводимые лингвистические фокусы, особенности произношения и неподражаемый фольклор.
Частью материал впитан при личном общении, а основные эпизоды поставляет Элисо – любимая племянница тети Асико.
Мне, во всяком случае, Асико никем не приходится в смысле родства – даже тетей, однако я, как всем известно, беззастенчиво и хищно пользуюсь любой возможностью создать историю, и поэтому ломаю голову – как перевести мой обкатанный до последнего камешка рассказ с грузинского на русский, чтобы вся его прелесть не осыпалась, как пыльца с бабочкиных крыльев?
Все-таки попробую, но помните: говор тети Асико – это самый изысканный и чопорный говор светских гостиных Тбилиси, надменный и вежливый; и ни разу она не вышла из образа.
Ни разу.
– Какая я вам всем мамида?! – оскорбленно изумлялась Асико, вздергивая плечики. – Называйте меня хоть бабушкой, что ли. Или – сударыня. Что за фамильярность!
Но имя сцепилось со словом: «мамида» в переводе – сестра отца.
Хорошо, пусть будет бабушка Асико.
Вообще-то ее назвали Айше, но детское имя заменило официальное, и только табличка на входной двери слева напоминала об этом: на ней указаны имя, фамилия – девичья – и профессия, врач-гинеколог.
А справа – обычная табличка с именами жильцов квартиры: ее мужа и ее собственным.
Эти две таблички на одной двери вогнали меня в непреходящий восторг.
– Надо же, – сказала я Элисо при первом визите к Айше, – вот это женщина – муж указан один раз, а она – целых два раза!
– Это которая твоя невестка – аджарка или мегрелка? – бесцеремонно спросила Асико у Элисо.
Получив ответ, продолжила:
– Мой отец говорил – если к тебе в гости придет мегрел, прими его как положено, а потом и стул за ним вьжинь!
Подождала, пока мы вежливо и ошарашенно отсмеемся, и серьезно разъяснила:
– Это ерунда, у меня зять был мегрел – золотой человек.
Асико вышла замуж за человека не одной с ней веры – за христианина, к тому же со странной фамилией, и для ее теток это было трагедией.
– Биби сказали мне – ты что, в Тбилиси никого не нашла, кроме армянина?! А потом они его полюбили, но так и не поняли, что он грузин. Для них было ужасно одно то, что он не мусульманин. Я нашу веру сохраняю, она очень, очень сильная. Но мои дети – пусть делают, что хотят.
Несмотря на то что своего мужа Вову она обожала и старалась создать ему райскую жизнь, все-таки приходилось его временами огорчать.
– Ему по работе нельзя было жить в роскоши, так что я сама зарабатывала себе на все эти безделушки, – показывает Асико три шкафчика с бесчисленной и немыслимой антикварной дребеденью. – Один раз он пригрозил, что разведется со мной, если я не перестану за его спиной якшаться со спекулянтами. Но я его все равно не слушалась!
Она очень любила козырять своей картинной галереей.
– Джемалик, поправь, пожалуйста, «Белую рабыню»! Эти изверги носятся здесь, как будто в своей гурийской деревне, вот и покосили. Откуда им знать, что такое искусство. Это копия, но очень хорошая, – и зорко глядела на реакцию гостя; и не дай Бог, если он не восхищался и не спрашивал, кто писал ее дивный портрет.
– Пей кофе, детка, – любезно и все же неуловимо надменно говорила Асико и подавала чашку; и если кто-то из робости отказывался, пытаясь быть тише воды ниже травы, произносила грозным голосом Золушкиной мачехи: – Пей, неловко отказываться, сварено уже!
Побывать в ее доме и не отобедать – это было равносильно личному смертельному оскорблению, я не шучу.
– А кто говорит, что ты голодная?! – недовольно вопрошала Асико. – Никто не голодный, знаю я, что у вас есть что покушать. Садись, я тебе положу вот этой рыбы в кинздзмари – летом хочется холодного. А потом десерт, что тут такого?!
– Женщина должны быть маленькая, миленькая, кокетка… вот как я. – И косилась на свое отражение в витрине с антикварным барахлом. – Или вот как моя Элисо!
Если бы она была высокая – то для нее идеалом красоты были бы высокие, была бы рыжая – то рыжие; одним словом – все, что было ее, автоматически становилось идеальным.
И она победоносно глядела на других женщин, которые даже мечтать не смели приблизиться к уровню божества.
Первую свою невестку она обожала – как и всякую светскую, яркую, смелую женщину, которая все успевает – и дом, и детей, и работу, и блистать в обществе.
Вторую так и не смогла принять – ее душа просила блеска и гламура. Никакие заслуги не могли извинить в глазах Асико несветскости. Ну совсем никакие, хоть тресни, – правда, если речь шла о женщинах ее семьи.
Дочери и внучки ее все как одна были ее верными вассалами – Асико скрупулезно оделяла каждую из них приличным приданым, пилила мужчин, чтобы те обеспечивали достойную жизнь своим женам, сестрам и дочерям – квартира с роялем и бриллианты казались Асико непременным условием достойной жизни.
– Ты водишь машину? И работаешь? Няня есть? Ага. Кольцо у тебя – камень прекрасной, чистой воды. Молодец, – делала она вывод удовлетворенным голосом; и напрочь игнорировала какую-нибудь негодную невестку – только потому, что та после родов так и не похудела, ходит в балахоне, во всем слушается мужа и слишком занята детьми.
Не дай Бог попасть Асико мамиде на язык, не дай Бог.
Но если смотришь ей в глаза смело и весело, отвечаешь громко и ясно, не боишься ее – о, есть шансы на успех!
– Что? Вы родить не можете? А идите-ка на курсы к моей невестке – она троих за два года родила, – и глядела вдаль с горьким видом попранной королевы.
На пальцах у Асико всегда были перстни. В ушах – бриллианты.
– Ты знаешь, как меня называли пациенты? Мы хотим к этой врачихе, у которой бриллиантовые серьги в ушах!
Однако, не найдя ничего подходящего из своих драгоценностей для шеи – старость, старость, чтоб ее, – не смущаясь, надела копеечное псевдожемчужное колье – на ней все смотрелось уместно.
Однажды Асико зашла в магазин: согнутая пополам, но в пелеринке, в вуальке, с тростью, волосы подсинены, густые брови насуплены, глаза смотрят зорко и блестят, как у орлицы.
Какая-то женщина охнула и подбежала к ней: сударыня, мы ищем актеров для нового фильма Отара Иоселиани, а вы – такой типаж! Пожалуйста, соглашайтесь, поедете в Париж, съемки через месяц, вы нам подходите идеально…
Асико не растерялась.
Асико обзвонила всех родственников и каждому говорила – надо ехать, люди ждут, неловко отказываться.
Семья корчилась в судорогах – бабка Асико в восемьдесят с хвостиком едет в Париж, чтоб стать кинозвездой!
Совсем уже собралась, да упала и сломала ключицу.
Вы думаете, на этом все закончилось?
Дочери тихо плакали в свои шелковые платочки – ну все, она уже не встанет, куда там после перелома встать в таком возрасте.
Выкусите все – сказала Асико и через два месяца вышла на улицу.
Через пару лет упала и сломала бедро.
Семья снова приготовилась к худшему, однако железная Асико перенесла операцию и снова встала и пошла – чтобы через пару месяцев кувыркнуться с лестницы и сломать бедро еще раз.
Мы даже перестали ахать – с интересом наблюдали за этим медицинским чудом, и Асико не замедлила нас поразить: резво повернулась на своей обожаемой кухне и… упала.
На этот раз сломала руку.
Ее подруги умирали одна за другой, и она ходила на все похороны.
Как всегда – в вуальке, в перчатках, с ридикюлем; и приносила всегда самый сногсшибательный венок.
– Ну что, закопали Лейлу? – спросила она в лоб о своей очередной подруге, моей соседке. Не слушая ответа, продолжила: – А невестка сейчас в ее доме заправляет, верно?
Мое невнятное мычание было прервано финальным аккордом, обращенным ко всему мирозданию:
– Как не хочется умирааааать!
Асико сказала это с интонацией – «ах, какая прекрасная жизнь».
Улицу она пересекала не глядя – пусть остановятся они, а не я, я заслуживаю почтения даже на середине проезжей части безумной улицы!
И машины покорно останавливались и ждали, пока крошечная старушка в вуали медленно перейдет улицу по косой.
Она дожила почти до девяноста.
И прекрасная жизнь все-таки покинула ее – легко и бесшумно.
