Сергей Шаргунов - 1993
– Если пришли, так просто, что ли, уходить? Когда еще здесь будем? Как в сказку попал! Дай почитать…
– Читатель нашелся!
– Ты бы Таню не тащила так. Кто ее читать научит?
– Ага, плавать уже научил.
На самом верху, на площадке, куда вышли из ворот, их встретил панический звон. Толпа звенела и дребезжала, как один велосипедный звонок. На белых рубашках, огромные, во все детские туловища празднично и тревожно расплывались алые галстуки.
– Пионеры! – закричала Таня, вырвала руку и забежала в звенящую толпу.
Ее оглушило хоровым гомоном, который через несколько секунд разделился на отдельные настойчивые голоса: пионеры по двое и по трое болтали между собой, девочки, мальчики, худые, плотные, у какого-то заморыша подбородок был в зеленке, как в нарисованной бороде, и этот заморыш вскользь ущипнул ее за щеку, словно мстя за свой вид.
Отовсюду понеслось:
– Ты что забыла?
– Иди отсюда, ты не наша!
– Ребза, это шпионка!
– Не обижайте ее…
– Девочка, как тебя зовут?
Засмеялись одинаковыми тугими хохотками два негритенка, похожие друг на друга, словно шоколадки “Белочка” и “Мишка”. Таня уставилась на них зачарованно, не находя отличий, переводя взгляд с черных мордашек на красные галстуки. Мягко закружилась голова, голоса запрыгали, удаляясь, взлетая выше, туда, где белела круглая, как у снеговика, голова Ленина, и выше, где было сероватое небо, перед глазами заспешила лиловая рябь, и ей показалось, что она снова тонет…
Отец с силой выдернул ее за плечи.
Косой луч пробился из облачной мути, жаркий и живой.
– Пионеркой хочет стать, – докладывала мама какой-то улыбчивой принцессе в черной юбке, белой рубашке и с маленьким багровым значком.
– Молодец!
– Вы из Артека? – мама понизила голос.
– Из Артека, – девушка улыбнулась шире и показала ровные зубы.
– А я буду пионеркой? – спросила Таня с мольбой.
– Будешь, будешь… – сказали мама и принцесса разом.
– Сначала в школу, там октябренком станешь… – обещала принцесса. – Веди себя как следует, папу с мамой слушайся, и приедешь в наш Артек…
Таня доверчиво смяла мамину руку, просительно потянула папину и выровняла родителей, оказавшись между ними. Слегка разбежалась, сжала их руки покрепче. Подобрав ноги коленками к животу, рванула вперед: ка-а-ч…
Она раскачивалась вперед и назад, выворачивая им руки и звеня. Не просто смеясь, а звеня откуда-то изнутри себя, панически и восторженно. Мама и папа были в ее власти, она их сейчас соединяла, как главный орган, через который шел их кровоток. Они любили ее. Им было, наверное, больно, когда она качалась на их руках, но они терпели, а значит, любили. Она вернулась на асфальт, разбежалась, взлетела снова и почувствовала себя почти пионеркой.
“Банке… Сеабека… Подписи… Счета и подписи… В банке «Сеабека»…” – внезапный громкий, как из репродуктора, бубнеж донесся из неизвестности. Таня забарахталась ногами, в ужасе, что накликала беду.
– Ну… Им же тяжело… – пионервожатая, еще улыбаясь, спрятала зубы.
Таня, перестав качаться и отпустив родителей, смотрела на ее рот в прозрении. Рот набухал, выворачивался, серебрился пеной. Рот приближался с неумолимым заклятьем.
– Сука. Ты что сука, а? Ну чо? Чо ты врешь, а?
Бритый наголо Егор Корнев смотрел на нее не жмурясь и тянулся мясными мокрыми присосками, и никого больше не было, ни отца, ни матери, ни пионеров, один его уродливый рот.
Она неожиданно поняла, что спит.
– Чо врешь ты, а? – повторили над ухом.
Таня открыла глаза.
– Смотрите: вот подпись господина Руцкого. Деньги переводились в швейцарский банк через фирму “Сеабека”, – рассказывал из телевизора чей-то голос.
– Сука, – громко сказал Виктор. – Зачем врешь, сука?
– Тише ты, – одернула Лена. – Не разбуди ее.
– Не, токо послушай, чего мелет…
– Дело излагает…
Таня, отчаянно зевая, села на кровати.
Глава 13
– Гулена! Пришла на ночь глядя. – Лена гневно смотрела на заспанную, растиравшую лицо дочь. – Сегодня встать не может!
– Ты им всем веришь, да? – перебил Виктор. – Кому ты веришь? Ты подумай, зачем это по телевизору показывают? Чтобы дураки верили!
– А кому, усатому твоему верить? Я с военными работала. Хуже людей не бывает.
– У меня и дед, и дядя военные.
– Вот поэтому и ты такой!
– Какой?
– Сам знаешь какой…
“Сведения, полученные от Дмитрия Якубовского, требуют незамедлительного вмешательства президента…” – вещал телевизор.
– Изменяшь ты Родине, Лена, – сказал Виктор с чувством.
Таня слезла с кровати и, прижав одежду комом, поплыла по гостиной, ногой задела ножку стола, отчего он зазвякал разнокалиберными банками, выставленными для близкого сливового варенья.
– Полегче! – прикрикнула мать.
Таня стояла под душем и чистила зубы. За ночь горе не притупилось. Наоборот, вернулось с новой силой, как бы посвежевшее. Таня подставлялась под воду, полоскала рот, выплевывала на себя, на живот и на лобок белесую пену, которую тут же смывало, снова водила щеткой во рту, задавая одни и те же вопросы. Как он мог, Егор? Предатель. Чертов предатель. А Ритка… Ну чем она лучше меня? Чтоб она его СПИДом заразила!
Когда Таня вернулась из ванной, родители по-прежнему сидели перед телевизором. Кажется, их занимала только картинка, звук они заглушали своими голосами.
– А что? – возмущался Виктор. – Ему поручили разобраться, кто ворье. Он копнул немного и сразу чемоданы на них собрал! Чемоданы, Лен! Всех на чистую воду вывел. Они струхнули и давай его топить: “Сам ты вор!”
– А кто он? Недавно его мамашу показывали. В Курске на улице пивом торгует. Бабища в три обхвата. Такая, помнишь, старая липа у нас росла? Которую ты в том году спилил? Такой же толщины.
Таня вымученно хихикнула от дверей.
– Что встала? – обернулась Лена. – В магазин иди! В доме хлеба нет!
– Какого?
– Никакого. Купи батон, буханку и яиц десяток. Деньги на холодильнике. И спичек три коробка! Всё время спички куда-то деваются! Три дня назад покупала, а снова нету. Ты куришь, что ли?
– Не курю.
Выйдя на улицу, Таня заставила себя не смотреть в сторону дома Корневых, точно за ней наблюдают и ее долг пройти гордо. Однако на повороте не удержалась и, обернувшись, бросила мгновенный испытующий взгляд сквозь всю улицу: красного “опеля” не было.
Поддувал ветер, с жужжанием мелькали мухи, цеплялись комары, в небе, всё еще высоком и голубом, темнели дымные облачка и слышался беспокойный рокот.
Возле магазина лежала большая серо-желтая собака, которая дернула ушами, заворчала, подражая небу, и тут же успокоилась. На ступеньках в осколках багровела, как ковер, подсыхающая лужа то ли крови, то ли вина.
Таня бочком вошла в магазин, где возле прилавка стояли покупатели: в белом платке прямая восковая баба Настя и мордастый дядя Боря, хозяин лошади Зорьки (он часто катал детей на телеге).
– Поле-то наше продают. Под эти… ёкарный почеши… коттеджи! – рассказывал он куражливым голосом. – Племянница в поссовете секретарша, сама бумагу печатала. Со следующего, девяносто четвертого. Будут коттеджи вместо поля нашего.
– Не будет им счастья на несчастье, – сказала твердо, как прокляла, старуха.
– Времена пошли – тушите свет! Кобылу мою чуть не свистанули… Дня три назад было. Я ее привязал у ворот и дома вздремнул. Проснулся: ржет. Думал, снится. Неа: ржет. В окно смотрю: уже отвязали. Я как заору. Они побежали, двое…
– Кому-то, значит, конинки захотелось, – игриво заметила продавщица, взвешивая три сосиски старухе.
– Ты что, не знаешь, Рая, сколько лошадь стоит?
– Кто они, хоть разглядел, Борь?
– Неа, спросонья. Да чего гадать? Цыгане.
– Наши, что ли, местные?
– Или наши, или навели других каких.
– Говори, – ледяным тоном приказала продавщица Тане, на нее не глядя, словно это она конокрадка.
Таня не любила ходить в магазин из-за Раи. Продавщица почему-то обращалась с ней всегда недоброжелательно.
Покупки – в пакете; “До свидания!” (“Еще свидимся, дочка!” – отозвался дядя Боря) – вышла и едва не наступила в багровую лужу, но, вовремя остановившись, спрыгнула вбок, минуя ступеньки.
– Таня!
Из тенистой зелени с толстого бревна, облюбованного алкашней, взметнулась знакомая фигура. Собака гавкнула и вскочила. Раскатисто рыча и срываясь на гавки, она нюхала воздух между ними – застывшей Таней и приближавшейся Ритой.
Внезапный удар ветра нагнул вокруг кусты и деревья, и даже псина присела, скрипуче заскулив.
Рита подошла вплотную: лицо ее, подпухшее, было намазано ярче обычного и вдруг напомнило Тане пластмассовый цветок, который вечно стоял на подоконнике в школьном кабинете.
– Что тебе? – Таня отступила на шаг, сжав кулаки.
Вместо ненависти она чувствовала только опасность и внутренне готовилась к отпору. Вероятно, Рита выследила ее, шла по пятам, а в драке победит. Надо бить первой, первой бить в этот алый, широкий, как будто уже раздавленный рот.
