Наталья Рубанова - Люди сверху, люди снизу
Чувства обострились до предела. Нет-нет, Savva решительно не видит смысла оставаться здесь – здесь, где у него нет даже своего угла, в котором можно, послав все к черту, пересидеть смутные времена, медитируя иди рисуя. Единственный его «угод» – Личный кабинет в Вирте. Вот сейчас он, Savva, зайдет туда – ведь только там есть для него место: узел voffice. rol. ru, область – ROL restrietedarea. Имя пользователя… пароль… сохранить в списке паролей… пополнить баланс… десять часов on-line… Savva долго бродил по сайтам, пока не нашел наконец то, что интересовало его давным-давно.
«Надличностное видение» Грофа он читал, но тогда, несколько лет назад, так и не решился перейти к техникам – то ли времени, как всегда, не хватало, хотя это и отговорки, то ли еще что. Теперь же его ничто не удерживало. Он, Savva, имеет право сделать хоть что-то для себя, а если нет, зачем ему быть?
Поставив к монитору репродукцию эрнстовского «Царя Эдипа», он принялся срисовывать – картина своеобразно переживала очередное рождение, а ее несколько извращенная красота заводила и завораживала.
Он все еще не уволился, но уже не так – меньше – страдал от вынужденного рабства. А когда удивительным образом понял, что и оно когда-нибудь закончится, неожиданно смирился. Каждые выходные ездил он теперь на окраину, в один из центров, которые посещают «ушибленные на голову», с точки зрения «нормального человечка», люди и дышал – быстро и глубоко, а потом рисовал мандалы: некоторые были действительно чудесны.
Холотропка увлекла его. То, что Savva видел и чувствовал во время сессий, он не видел и не чувствовал никогда. Впору было петь Savva nagila! Ему открылся шокирующий мир гротеска, и мир этот не вмещался в испанский сапожок привычной, частично удобной, но все же смирительно-рубашечной трехмерности. Правда, первые сессии дались непросто: было страшно, скользко, непонятно и неприятно. Savva летел куда-то в кромешной тьме, то и дело натыкаясь на что-то, не имеющее названия, а потом с трудом, превозмогая боль и дикий страх, «шел» дальше – он слишком хотел познать что-то еще кроме печали, и хотя данная фраза излишне романтична для нашего текста, мы не нажмем на «Delete» и оставим все как есть, и – хуже того – продолжим повествование, искренне желая его скорейшего логического завершения. Итак…
Как-то на одной из сессий он увидел себя в околоплодных водах, а уже через миг ослепился вспышкой света, которая совпала с его первым криком. Тогда-то Savva и понял, что плач – не что иное, как финальный отголосок «смертного» сознания; последняя боль, вызванная тем, что тебя снова отправили играть в Театр Теней; тычок носом в старое разбитое корыто, и это несмотря на единственное желание никогда больше не появляться на сей – прилагательное по вкусу – планете…
Глубинные пласты психики, впервые раскрывшиеся Savve в измененном состоянии сознания, и испугали его, и восхитили: схемка «нора-барщина-желудок-погост» оказалась не более чем насмешкой… Однако позволим аффтару ненадолго прерваться и перейдем – монтаж! – к новому абзацу.
Savva перестал есть мясо и пить крепкое, а когда Женька нежданно-негаданно заявился к нему в одиннадцатом часу с коньяком и цыпой-гриль, с большим неудовольствием прервал асаны, которые выполнял ежедневно утром и вечером. «Ты чего, старик, совсем в себя ушел? Друзей нехорошо забывать!» – он говорил о каком-то «новом проекте», на котором «можно срубить кучу бабла», о ночи с незнакомкой («Обалденная грудь!»), об отпуске галопом по европам («Ты же знаешь, Таньку не убедить»), о размене квартиры, потому что тещщща достааала, достааала, достааала… Savva слушал его лишь потому, что знал лет двадцать – на самом деле, подобную пургу он запретил воспринимать себе от кого бы то ни было давным-давно. И так, будто слушая, глядел наш Savva на дымящуюся цыпу, глядел, а потом вдруг задумался о возможности появления новой ниши на книжном рынке «прикладной литературы», будь тот неладен: «КУЛИНАРИЯ ДЛЯ КАННИБАЛОВ» в серии «Легко и просто» – такого никогда не было! Каково поле деятельности, а? Сенсация! Принципиально новый продукт, который, наверняка, будет востребован: народ ест всё! Конечно, не стоит углубляться в экзотические деликатесы, типа: «Возьмите одного китайца, выпотрошите, добавьте половинку уйгура и четверть японца. Тушите два часа на медленном огне, помешивая. Поперчите. Затем добавьте заднюю часть таитянки, чеснок и зелень. Соль и перец по вкусу». Он, Savva, представил, что напишет в аннотации и на четвертой сторонке обложки ошизевший от текстов наемный editor, то и дело поглядывающий на часы (о, время, застывшее на середине циферблата! Как далеко еще до семи!): «Эта книга уникальна прежде всего тем, что каждый из вас найдет здесь блюдо по своему вкусу – будь то мясной борщ с украинским салом, французский салат “Дамские пальчики” из пальчиков парижанок или деликатес из сердца с жирком “Загадочная русская душа”» – Savvy передернуло, но мысли не отпускали. «Нас можно распотрошить так же легко, как куриц! А ей, – Savva посмотрел на цыпу, – ей разве хотелось стать гриль? Русские-гриль – нет ничего проще! Берем двух тридцатилетних провинциалов (они мягче), потрошим…»
От Женьки не ускользнул блуждающий взгляд Savvы и его слишком уж произвольное внимание: «Да что с тобой? Какой-то ты странный…» – «Странный, – не выдержал Savva и, отодвинув недопитый коньяк, зашагал по кухне. – Слышь, не грузи ближнего, а? Одиннадцатая заповедь».
Больше они, насколько известно аффтару («Аффтар, стань автором!» – вопль ангажированных буквочек), не виделись.
* * *ТРОТИА – он же «тринитротолуол», «ТНТ», «тол», «тринит», «нитротол», «TNT», «Т», «рабочая лошадка Второй мировой» – бризантное эталонное взрывчатое вещество. Тротил нашел самое широкое применение из-за простоты и удобства его механической обработки. Химическая реакция с выделением огромного количества тепла происходит в нем чрезвычайно быстро. При взрыве одного килограмма тротила выделяется около 800 литров газа, содержащего большое количество ядовитых веществ: окись углерода, окись азота, нитроэфиры, углерод в виде сажи.
Когда интоксикация достигает полного апофегея и Московию рвет хаусами, пиплами и стэйшенами, дама по имени Лора, прокатывающая проездной во внутренностях большой буковки М исключительно по необходимости, замирает: репетирующий роль катафалка подземный поезд останавливается. В воздухе зависает тишина тяжелым ядовитым смогом – это только кажется, будто тишину не видать: ту тишину как раз неплохо бы повидать в гробу. Лора прикрывает глаза и беззвучно шепчет то, что шепчут пиплы вне зависимости от расы, подданства и вероисповедания. Слова молитвы путаются, перепрыгивая с квадрата на квадрат, словно играют в классики. Лорин лоб покрывается испариной, под которой прорезается невольная морщинка – трогательная от того, что, быть может, совсем скоро исчезнет в гулком «на…». Но Лора не понимает значения этих вот «никогда», «навсегда» и ловит ртом воздух, скованный страхом. Со спины ее давит чье-то плечо, а сбоку – и слева, и справа – чувство локтя. Впереди сидит сложно определяемого пода личность, ковыряющая в проколотом носу, и ртом воздух не ловит. Лора снова закрывает глаза: «…да будет воля твоя, яко на небеси и на земли…».
– Я живу по принципу воблы. – Это как? – Ну, чем больше бьют воблу, тем мягче та становится, а чем мягче та становится, тем труднее ее сломать. – Хм, это по типу «твердость и жесткость есть признак смерти, а мягкость и слабость – жизни?» – По типу. А что бы ты сделал, если б стал презиком? – Презиком? – Ну да. – Всех бы натянул. – А серьезно? – Серьезно… Наверное, не ходил бы на работу. Никогда. А ты? – А я бы умерла. Тихонько так. Вез мук, без боли. Вез стыда за «бесцельно прожитые…». – А если серьезно? – Серьезно? Что вообще значит «серьезно»? – Смотри лучше, как красиво… Не думай ни о чем… Сухой осенний лес… Ты так хотела… из города… – Так глупо всё, Дымов… Антарктидно! – Ты вещь в себе. – Интересно, что сказала бы по этому поводу твоя жена. – Совершенно не интересно.
Идут в направлении скита. День выбран неудачно – в православные праздники в таких местах полно народу, а сегодня Успение. «Ответственный за противопожарную безопасность – иероним Августин», – читает Лора надпись в стеклянной рамке, висящей рядом с изображением какого-то святого.
Внутри сумрачно и прохладно. Пламя свечей лихорадится сквозняками. Бабки косятся на лысые волосы Лоры: платок забывчиво висит дома на спинке стула. Запах ладана преследует черта.
Поют. Фальшивят лишь слегка. Лора ставит свечку. «В записках на поминовение о здравии и об упокоении писать разборчиво, четко, в родительном падеже. Только православных. Самоубийц не писать!» – «Боже, очистя мя грешного и помилуй мя», – бас священника. Следующий храм уже не храм вовсе, а музей. Очередь тянется почти до ворот.
