Анатолий Приставкин - Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца
А Бесик рявкнул:
– Нечего разводить лясы. Раз обещаем, значит, придем. Ну?
Хвостик тихо заплакал.
– Серый, – попросил он. – Не бросайте меня… Не бросайте!
– Не бросим!
Я тогда верил, что мы правда выскользнем из рук этих ментов, мы быстрей их да и лучше знаем местность, все кусты, все закутки наши. Мы, конечно, не рассчитали, когда забрались в этот сараюшко, что они так быстро догадаются и нас здесь окружат.
Знали бы, рванули за реку в лес, а там уж нас ищи, как ветра в поле.
Но вдруг я подумал, что мы не смогли бы миновать этот сарай, куда бы мы ни бежали. Он обязательно встал бы на нашем пути. Сарай нам был назначен самим Господом Богом. Вот что я понял сейчас.
– Идут, – сказал Мотя спокойно, прервав мои мечтания.
Мы все прильнули к щелям.
Опять стал виден бугор, а за ним оживленное шевеление людей, как бывает перед атакой. Легавые скапливались кучками, были видны лишь их согнутые спины.
– Мальбрук в поход собрался! – произнес Шахтер и закашлялся, сердито сплюнув на пол.
Никто не засмеялся, но все знали, что с тем Мальбруком в походе стряслось. Наши легавые храбрецы не лучше, это мы своими глазами у Наполеончика увидели. Но в них ли дело? Это уже не они, а весь поселок против нас ополчился, а может, и другие поселки.
И те, что за лесом, и в Москве.
Все, кроме товарища Сталина, который, наверное, не успел получить нашу телеграмму и потому не приехал. Но он, может, еще приедет. Остальные же в сговоре с легавыми, и потому они были нашими врагами.
Я спросил, но уже громко, скрываться и таиться не имело теперь смысла.
– Моть, ты думаешь, они пойдут в открытую?
Он ответил, но совсем не на мой вопрос:
– Я бы пальнул, если бы достал! Да ведь не достану!
В этот момент они и выстрелили. А мы успели им один раз ответить.
Мотя стал заряжать ружье, но вдруг уткнулся в него носом.
Бесик ему крикнул:
– Стреляй! Ну, стреляй!
Он еще не понял ничего. А Шахтер понял, взял ружье и почти зарядил, но вдруг завалился на бок, будто поскользнулся. Мне показалось даже, что он виновато усмехается: вот, мол, в самый-то момент!
Шахтер упал, потом поднял голову, хотел что-то сказать, но сплюнул на пол и затих.
Тут до меня дошло, что стреляют в нас залпами, сарай сразу превратился в решето, от досок летели щепки.
Я хотел Кукушатам крикнуть, чтобы не вставали, но в это время закричал Ангел, схватившись за голову, повторяя одно и то же: край, край… И упал. Над ним склонилась Сандра. А Бесик трясущимися руками стал вытаскивать ружье из-под Шахтера и никак не мог его вытащить. А когда вытащил, пошел прямо к выходу, ногой отпихнул дверь и встал, чтобы лучше целиться в легавых, которые еще сидели за бугром. Но Бесик почему-то не выстрелил, а так и продолжал стоять с ружьем, странно раскачиваясь, а потом опустился на колени и прилег, сжавшись в комочек.
Я бросился к нему, даже успел сделать два шага, вдруг меня с силой толкнуло в грудь. Я не удержался и упал, все удивляясь, как случился такой странный непонятный удар, что я упал. Я захотел приподняться, но почему-то не смог… Сунул руки за пазуху, нащупал свою «Историю», она была в крови.
Я закричал Сандре:
– Поджигай сарай! Они все равно нас убьют!
Сандра чиркнула спичкой, но спичка сломалась. И вторая сломалась. Тогда коробок взял Сверчок. Он что-то долго копался, присев на корточки в углу.
– Ну, чего он! – крикнул я, разозлившись. – Пусть зажжет!
Сандра подошла, не прячась уже от пуль, к Сверчку, тронула его за плечо рукой, и он повалился навзничь.
– Поджигай же! – закричал я, у меня почему-то пропал голос, а во рту стало горячо и солоно.
Вот тут и появился Хвостик, откуда он взялся, ума не приложу. Кругом менты, а он подкопался под сарай, да ему, наверное, и копать-то не надо, он же в любую дыру проникнет. Не знаю, так ли я думал или нет, стало ясно, что Хвостик здесь, с нами, а значит, поджигать сарай нельзя.
И я крикнул, аж во рту забулькало:
– Не… надо… Дурачок… Беги!
А он был такой сияющий, такой счастливый, что он нас нашел.
– Серый! Серый! – закричал мне. – А я вас нашел! Правда!
– Уй-и-и… – только и смог я произнести вместо «уйди». В глазах у меня все поплыло, и моя «История», разбухшая, потяжелевшая, давила мне на грудь, не давая дышать. Я захотел ее вытащить и не мог.
Но я еще видел, я видел, как Сандра вдруг схватила Хвостика и, загораживая его собой, бросилась к двери… Этим показывая ментам, чтобы не стреляли, что она не сама по себе, а с Хвостиком.
Она сделала несколько шагов от сарая, и я вдруг услышал ее голос. Не мычание, а именно голос. Она повторяла одно слово:
– Жа-ло-сть! Жа-ло-сть! Жа-ло-сть! Жа…
И упала. Рядом упал Хвостик.
Стало тихо.
А может, и не тихо, потому что зеленел луг, сверкало солнце, и прямо по этому лугу мы шли, взявшись за руки, и пели свою песню.
Там вдали за рекойРаздается поройКу-ку… Ку-ку…Ку… Ку…
Никак не мог вспомнить, как же мы еще пели.
Там вдали…Там вдали…
Но это не важно. Вовсе не важно, потому что день этот самый счастливый, потому что он родительский. И кто-то кричит: «Приехали! Приехали!» И какие-то люди машут нам радостно, они бегут к нам навстречу… Я всматриваюсь в них… Ах, какая жалость, что глаза не видят, а мне так надо их увидеть! Разобрать их лица! Кто они? Кто? Кто?
– Ма-ма! – кричу я изо всех сил. – Вы пришли, да? Вы меня любите? Вы меня правда любите?..
Донесение
В областное Управление НКВД
Докладываем, что в районе поселка Голятвино и узловой станции особо важного направления Голятвино оперативной группой поселковой милиции обезврежена группа особо опасных преступников, рецидивистов-подростков, совершивших разбойные нападения на отдельных граждан поселка. В ходе задержания преступники оказали вооруженное сопротивление, в связи с чем сотрудниками милиции было применено оружие. Все преступники в количестве восьми человек уничтожены.
Эпилог
Происходил юбилей полковника милиции в отставке Анатолия Петровича Кучеренко.
На Малой Грузинской в обширной квартире юбиляра, которому в день 16 сентября исполнилось шестьдесят, собрались дорогие его сердцу люди: дети, близкая и дальняя родня, сослуживцы по бывшей работе. Приехал из дальних мест сын Алешка, проходивший службу в пограничных частях, не женатый до сих пор, пришла и младшенькая, родившаяся после войны дочь Алена с внучком Костькой, любимцем в этом доме. С мужем Алена была в разводе.
Сидели в гостиной плотно. Лучший дружок со времен службы в Голятвино Петр Евстигнеевич, крупный, видный собой мужчина, поднял тост за суровую молодость нашего юбиляра, которая хоть и прошла в тылу, на войну его, как ни просился, не взяли, да ведь и тыл был не легче, в ту пору много всякого выпало на их долю: и дезертиров, и бандюков, и хулиганья… Досталось, словом.
Все подняли рюмки и выпили.
– А он у нас и сейчас боевой, – произнесла с чувством Алена и поцеловала отца в щеку.
Жена Сильва добавила, рассмеявшись:
– Воюет с сорняками… На даче! Вот какой боевой! Зато клубники десять грядок! На всю зиму варенье, а Костьке – витамины!
– Перестань, – сказала дочка. – Наш папка хоть куда. А дед… Лучший в мире дед! Таких дедов поискать!
В это время позвонили в дверь, принесли телеграммы.
Их принял Алексей, выходивший покурить, но сам читать не стал, известно, что пишут в юбилеи, а передал племяннику Костьке, который и доставил их в застолье под общий гул одобрения.
Первую телеграмму прочел громко Петр Евстигнеевич, текст был в стихах, празднично-игривый, составленный бывшими сослуживцами. Звучал он так: «СМОТРИ ВЕСЕЛЕЕ В ДЕНЬ ЮБИЛЕЯ, И МЫ БУДЕМ ЧУТЬ ЗДОРОВЕЕ, ТАК СРАЗУ ЗА ТВОИ ШЕСТЬДЕСЯТ ПРИМЕМ ШЕСТЬ РАЗ ПО СТО ПЯТЬДЕСЯТ, ВСЯЧЕСКИХ ТЕБЕ БЛАГ И ЗДОРОВЬЯ, ДО СТА ЛЕТ ЖИЗНИ НА РАДОСТЬ ДРУЗЬЯМ И БЛИЗКИМ».
Вторую прочла дочка Алена сперва про себя, но ничего не поняла и повторила вслух: «ПОЗДРАВЛЯЕМ ЖДЕМ КУКУШАТА».
– Кто это, пап? – спросила недоуменно.
– Кто? Кто пишет? – поинтересовалась Сильва, вернувшаяся из кухни, начала она не слышала. Она принесла огромное блюдо жаркого и собиралась поставить перед гостями, для чего пришлось расчищать от закуски середину стола.
– Какие-то Кукушата поздравляют и ждут, – произнесла весело Алена. – Только непонятно, куда это они ждут!
Выражение счастливой легкости исчезло с лица Сильвы. Она взглянула быстро на мужа, ставшего вдруг бледным, энергично потребовала к себе телеграмму:
– Давайте-ка ее сюда.
Алена передала листок сидевшему рядом Петру Евстигнеевичу, но тот задержал телеграмму, вертя ее так и сяк. И вдруг сказал:
– Это ведь те, которые… Тогда…
– Какие те! – воскликнула нервно Сильва. – Тех нет! Нет! Они давно умерли!
– Папка, кто умер?! Мама! Что случилось? – спросила, расстраиваясь, Алена.
