Игорь Харичев - Кремлевские призраки
– Анатолий Вадимович, хочу с вами посоветоваться.
Воропаев глянул на него задумчивыми, невеселыми глазами.
– Да, пожалуйста.
Семенков кратко изложил суть дела. Перемена, происшедшая с Воропаевым, подивила его: начальственные глаза стали живыми, лучистыми, словно два огонька, на лице покоилась улыбочка.
– Его фамилия Славский?
– Да. Вы его знаете?
– Еще как. Яркая личность.
– И что?
– Самозванец. Можете в этом не сомневаться.
Опешив, Семенков промямлил:
– Как же мне быть?
– Когда позвонит, направьте его ко мне. Скажите, что начальник ваш так распорядился. Гарантирую, больше у вас не будет с ним проблем. У меня – тоже.
Семенков последовал совету Воропаева, и его контакты с новоявленным императором свелись к одному телефонному разговору, весьма короткому и официальному. Но две бумаги, полученные от Славского, он не выбросил – решил сохранить на память.
Кривенко ходил повеселевший. Как-то они вместе обедали в столовой.
– Что вы там говорили про брежневские времена? – с шутливым укором напомнил Семенков.
Кривенко глянул на него хитрющими глазами.
– А что не всё плохо тогда было. Случались и приятные события. Например, один раз я выпивал с Брежневым. Это в конце семидесятых случилось. Праздник, седьмое ноября, а мне выпало дежурить. Я еще молоденький был. Сижу, все спокойно, потом привозят срочный пакет для Брежнева. А он как раз к себе поднялся после парада и демонстрации. Пошел я к нему в кабинет. Говорю: «У меня срочный пакет для Леонида Ильича». Охранник: «Давайте, я передам». Поясняю: «Я должен вручить ему лично в руки. Совершенно секретно». Охранник: «Товарищ Брежнев занят. Сегодня праздник». Что делать? А дверь в кабинет приоткрыта. Я решил схитрить. Еще раз повторяю, погромче: «Я обязан передать срочный пакет немедленно. Прошу сказать об этом Леониду Ильичу». И тут появляется Брежнев. «Что вы хотите мне сказать?» Докладываю: «У меня, Леонид Ильич, срочный пакет. Для вас. Совершенно секретно. Я – дежурный по делопроизводству. Кривенко. Сегодня праздник. Я сам принес». Брежнев так спокойно говорит: «Давайте». Даю. Он берет пакет, вертит его перед глазами, бросает на стол секретаря. «Что же, вам в праздник выпало работать?» «Да, Леонид Ильич, – говорю. – Так получилось». И тут он с хитрым таким лицом спрашивает: «Выпить хотите? За праздник». Я опешил. «На работе нельзя. Но… если вы считаете, что надо…» А он: «За праздник надо. Сам Бог велел. – И охраннику говорит. – Налей нам». Охранник неохотно наливает водку. Брежнев поднимает рюмку: «Ну, за годовщину Великой социалистической революции».
Кривенко прямо-таки разыгрывал в лицах маленький спектакль. Брежнев получался удивительно похожим по интонации, по манере разговора. Семенков даже забыл про еду.
– Я говорю: «За годовщину». Выпили. Охранник подает небольшие маринованные огурчики. Закусили. Брежнев посмотрел на меня душевно и спрашивает: «Любишь выпить?» Я отвечаю: «На праздник, в хорошей кампании люблю». А он так одобрительно: «Молодец. Давай еще по одной. – И охраннику. – Налей нам еще». Охранник наливает. Брежнев: «За здоровье надо выпить. Ну, за наше здоровье». Я тут же ввернул: «За ваше здоровье, Леонид Ильич. Это важнее всего». Он: «Спасибо за добрые пожелания». Еще раз выпили, закусили огурчиком. Брежнев говорит: «Ну вот, теперь у вас нормальный праздник получился. А мне пора на праздничный прием». Я ему: «Леонид Ильич, а срочный пакет?» А он вяло махнул рукой: «Это не к спеху. До свидания». Уходит, и охранник за ним. Внезапно охранник возвращается, смотрит этак хмуро: «Никому ни слова. Понял?» Я, конечно, сделал вид, что понял. «Понял», – говорю. А сам рассказал. И года не прошло, как я жене похвалился, что с самим Брежневым выпивал.
Семенков смотрел на него с прощающей улыбкой и думал: «Этот при любой власти проживет».
Через неделю Михаилу попал в руки номер оппозиционной газеты, в котором была расшифровка разговоров по рации, записанных в тот роковой день, когда впервые зазвучала стрельба, когда опасность гражданской войны расползлась по всем закоулкам огромной и бестолковой страны. Отрывистые фразы, таившие за собой так много. Семенков читал их с жадностью, так, словно открывал великую тайну.
– Сто десятый! Со стороны мэрии применено оружие! Оружие!
– Спокойнее. Контролируй. Жертвы есть?
– Я б… вас всех знаю! Прекратите! Прекратите!
– К пандусу мэрии «скорую». Слышите, «скорую» побыстрее.
– «Скорая» уже не поможет.
– Звоните только по телефону. Они слушают. Только по телефону.
– Сука, дай мне «Жигули» для переговоров! А потом я разберусь с теми, кто дал мне приказ не брать с собой оружие.
– Прекратите разговор в эфире.
– Говорит командир софринской бригады Васильев. Говорит Васильев. Бригада перешла на сторону Белого дома.
– Васильев, давай, открывай, Васильев, огонь по верхним этажам гостиницы «Мир» и по мэрии. Васильев, родной, захвати этих сук. Я тебя прошу. Захвати.
– Ублюдок, на что толкаешь?! Ты на что толкаешь?!
– Иди на штурм, Васильев. Иди на штурм. Выбить эту банду из «Мира» и мэрии. Захватить сук немедленно. Как понял? Прием.
– Козел ты с х…ем. Якубовскому приказы отдавай.
– Кто слышит меня? Открыть огонь по верхним этажам мэрии и «Мира». Васильев, дорогой, прошу огонь.
– Александр Владимирович! Не надо крови. Не надо крови. Потом разберемся. Прошу вас. Не надо крови…
Этот последний крик Семенков почти слышал. Истошное: «не надо крови!» Семенков еще раз перечитал стенограмму, потом еще.
«Значит, мы подталкивали их? – спрашивал он себя. – Тогда мы не лучше их. Мы так же виноваты. Но это… мерзко».
Он не знал, что делать. Он был растерян. Разрушилось некое равновесие. Михаилу нужен был совет. Единственный, с кем он мог поговорить об этом – Воропаев. И чем больше Михаил размышлял о неприятной расшифровке, тем больше ему хотелось узнать мнение этого человека.
В конце рабочего дня Михаил решился заглянуть к Воропаеву. Когда он, постучав, отворил дверь, Воропаев сидел за столом и читал какой-то документ.
– Анатолий Вадимович, есть немного времени?
– Слушаю вас.
Семенков сходу показал газету.
– Вы это видели?
– Видел.
– Это вранье?
– Думаю, нет. – Воропаев смотрел на него спокойными, умными глазами.
– Но как же тогда? Мы не лучше их? Так?
Воропаев усмехнулся. Виновато и в то же время печально.
– Что вам сказать? Вы сами все понимаете… Чистеньких в подобной ситуации быть не может. Вопрос лишь в том, кто какие цели преследовал. Малое кровопролитие остановило большое. Это благо. Но оно не перестает быть кровопролитием. Злом. Добро и зло всегда перемешаны.
– А президент знал об этом? – Семенков еще раз показал газету.
Воропаев лениво покачал головой.
– Нет. Но что это меняет?
В самом деле, что это меняло? Ничего.
Мало-помалу противостояние в обществе спало, все успокоилось, появилась новая забота – большая страна втянулась в предвыборную кампанию. Семенков начал ездить по разным партийным съездам, конференциям, совещаниям, выслушивать планы победы, обещания избирателям и писать обо всем этом справки.
Тем временем в Кремле опять вспомнили про ремонт старого здания. Мол, двести лет простояло с тех пор, как поставил его архитектор Матвей Казаков, пора обновить старые стены. Опять замаячило предстоящее великое переселение, которое пугало сотрудников.
И тут Семенкову опять приснилась Надежда Аллилуева.
Он шел по коридору, который все не кончался. Он ждал, когда появится женщина в смешном белом платье, с темными волосами, собранными на затылке в пучок. Но не видел ее. Мимо плыли незнакомые ненужные двери, путанные повороты, неизвестно куда ведущие ответвления. Беспокойство охватило его: он заблудился? Туда ли он идет? И вдруг – дверь. Другая, не похожая на прежние. Он открывает ее. Та самая комната с высоким потолком и большой кроватью. Надя за столиком. Она поднимается, бросается ему навстречу. В темных глазах – радость. Михаил обнимает ее, прижимает к себе.
– Я так долго ждала тебя, – шепчет она.
И вновь тонкие пальцы расстегивают пуговицы на груди. Падает на пол платье, затем белый лифчик, трусы. Вновь он видит упругие груди, темный островок под выпуклостью живота. Она ложится на кровать.
Его одежда падает рядом с ее одеждой. Он ложится подле нее, тесно обнимает. Покрывает поцелуями лицо. Она отвечает ему с неистовой страстью. Их губы соединяются. Но в тот момент, когда он хочет слиться с ней в одно целое, раздается плачь маленького ребенка. Михаил замирает.
– Кто это? – удивленно спрашивает он.
– Света, – ласково произносит Надежда. – Твоя дочь.
Маленькая девочка сидит в старомодной кроватке, трет кулачками глаза и хнычет, скорее обиженно, чем требовательно.
– Подожди. – Надя освобождается от его объятий, встает, подходит к дочке. Он смотрит на обнаженную женщину, склонившуюся над кроваткой, на ребенка. Он думает, что это счастье. И… просыпается.
