Николай Климонтович - Парадокс о европейце (сборник)
– Вот спасибо, – Данила опять весело и радостно улыбнулся. У него были чистые белые зубы – сектанты не пили и не курили. Послюнявил карандашик. Попробовал – черкнул что-то на страничке. – Бога за тебя буду молить. Христа и Богородицу. И своим скажу.
Прошло еще около часа, когда впереди за светлой зеленью затемнела заросль осоки – телега приближалась к воде. Лошадь, почуяв запах влаги, захрипела от жажды. Это был так называемый Чапельский под, природная долина, по весне заполнявшаяся талой водой и превращавшаяся в широко разливавшееся озеро размером километров пять на пять. Там, где вода уже отошла, остались пласты черствой красноватой глины, начинавшие трескаться. Завиднелась на взгорке и ржавая крыша под двумя-тремя зелеными пирамидками тополей, контора, должно быть, заповедника. Потом возникли и очертания двух-трех других строений – это были добротной немецкой постройки двухэтажные дома сотрудников.
Отнеслись к нему старожилы приветливо. В этот знойный час, когда на юге у добрых людей принято дремать после обеда, представлены они были одной-единственной молодой, довольно смазливой по степному-то безлюдью и расторопной бабой, должность которой названа не была. Баба встретила его с опаской и не без подобострастия. Почитая, наверное, не иначе как ревизором – уж очень серьезными бумагами снабдили его в Харькове.
Разместили по-барски: отвели отдельный просторный дом, пустовавший с начала войны и тщательно прибранный.
– Кипятку у нас на кухне будете брать, – хлопотливо тараторила баба. – Там всегда самовар горячий. А внизу, в подвале и ле€дник есть, так что располагайтесь.
– Иосиф, – сказал Иозеф, – Иосиф Альбинович. А вас как зовут?
– Анжела. А кушать со всеми просим. Только у нас по-простому…
– Да бог с вами, какие нынче разносолы, – отмахнулся Иозеф, несколько удивившись экзотичному для глуши имени бабы и отметив, что держится она на самом деле вполне уверенно, ангельские услужливость и суетливость ее скорее показные. И улыбается чуть криво.
– А если писа€ть будете, так там наверху стол… И книги можно ставить на полочку…
– Спасибо, разберусь как-нибудь.
Баба ушла.
И верно: наверху, в мезонине, куда вела уютная деревянная лесенка с точно выточенными балясинами, стоял аккуратно отструганный и добротно сколоченный, самодельный стол. Пахло нагретым деревом, столярным клеем и полынью от раскрытого окна. Из комнаты открывался замечательный вид: погода была прозрачная, ни облачка, и за степью угадывались дымно-синие очертания далеких Крымских гор. А если б можно было подняться выше, то справа, наверное, завиднелось бы и море у горизонта…
Замечательно, но делать Иозефу и здесь было совершенно нечего: комиссар организовал ему приятную ссылку. Журналы из-за границы, конечно же, перестали поступать, на возобновление подписки валюты у заповедника не было. Старые были давно прочитаны, да и остались от них лишь толстые глянцевые страницы с иллюстрациями, не годившиеся на растопку. Никаких новых переводов не требовалось.
Вечером первого же дня на кухне Иозеф встретил еще одного, кроме возницы и ключницы, сотрудника, представившегося лаборантом и назвавшегося Завадовским. Они ужинали за одним столом, лаборант был немногословен. По короткому, насмешливо-ласковому обращению с ним Анжелы, подававшей им, Иозеф заключил, что между ней и Завадовским не одни служебные отношения. Заметил он и то, что солдатская форма висела на фигуре лаборанта совсем мешком – скорее всего, он был бывшим офицером и скрывал это: была в Завадовском и выправка, и офицерская осанка, и привык к пригнанной по фигуре форме, а не к гимнастерке с чужого плеча.
– Как устроились? – спросил Иозефа лаборант. Но улыбнуться у него не получалось: лицо Завадовского с левой стороны было изуродовано белым рваным шрамом, похоже – штыковое ранение. И казалось мертвым. Дополнял впечатление сумрачности и длинный нос клювом, нависавший над щегольскими, впрочем, вполне печоринскими, усиками. Пухлая нижняя губа говорила о принадлежности дворянскому сословию…
– А вы загляните ко мне, – пригласил своего нового сотрудника Иозеф. Ему почудилось в Завадовском что-то скрыто-враждебное и опасное. В таких случаях Иозеф не любил выжидать, желая сразу убедиться в причинах этой заведомой к себе неприязни. – Милости просим.
– Вы иностранец? – спросил тот.
– Поляк. Украинский. С Галичины. Скорее русин, если уж быть точным. – Про свое итало-сербское по матери происхождение Иозеф умолчал. Равно как и про американское гражданство.
– Что ж, я тоже поляк. По отцу… А заглянуть можно, пан Иозеф, отчего ж не заглянуть…
Завадовский поднялся и вышел. В окно Иозеф видел, как во дворе к нему подошел мальчишка. Кажется, в кармане шинели у лаборанта были леденцы, просыпавшиеся из худого кулька. Мальчик, конечно, знал о леденцах, наверное, не раз угощался. В жестах Завадовского, когда он общался с мальчиком, была какая-то робкая нежность. Иозефу почудилась в этой неловкости жалость к мальчику офицера, некогда лишившего, быть может, жизни его отца. Мальчишка быстро отправил конфетки в рот и принялся ловко сплевывать налипшую на них махорку.
Вечером Завадовский пришел, принеся с собою бутыль мутного крепкого пойла (10). Самогон, судя по фруктовому запаху, был выгнан из перебродившего настоя прошлогодней садовой падалицы, слив, абрикосов и груш. Принес он и два стакана, шмат желтого сала, большую горбушку серого ржаного хлеба, лук и огурцы.
– Вот, чем богаты нынче гей-славяне.
Гость уселся без приглашения. Достал из кармана шинели складной нож, быстро порезал сало, ловко разлил самогон, получилось ровно по полстакана.
– С прибытием!
– За знакомство.
Завадовский привычно, махом, выпил зелье и пососал кусочек сала. Иозеф, сделав над собой усилие, выпил треть стакана, поперхнулся, занюхал хлебом.
– Что, крепко? Да вы закусите, – сказал насмешливо Завадовский. И, сделав вид, что не замечает затруднений хозяина, спросил: – Добрались без приключений?
– Чудный возница оказался, – отдышавшись и нюхая корку хлеба, отвечал Иозеф. – Кажется, из хлыстов.
– Как же, как же: хлыщу, хлыщу, Христа ищу. Смиренные, а не знаешь, чего от них, от голубей этих, ждать. Новую власть приняли – не поморщились. А что ж, вы, большевики, им классово близки, они же тоже коммунизм проповедуют. Классово близки – это я правильно выразился на современном жаргоне? А то ведь сам Даль в нынешнем-то партийном волапюке ничего не понял бы… Поговоримте-ка лучше, как водится, у нас, у мужчин, о женщинах, – сказал он после паузы. – Как вам южанки?
– Южанки темпераментны, – сдержанно сказал Иозеф, чувствуя, что развязность гостя напускная.
– Слов нет, это, конечно, так, кто будет спорить. Но надо же делать и различия, важны нюансы. Цыганки, скажем, очень распутны, татарки блудливы, хохлушки сплошь гулены, а еврейки – те неприятно похотливы… Вот полячки – полячки прекрасны, это еще наш арап Пушкин верно подметил, хоть и среди них попадаются лярвы…
– Прямо Отто Вейнингер, – морщась, отозвался Иозеф. – Пол и характер какой-то женоненавистнический.
– Женоненавистник – это Чехов. А я ведь вам вашего Фридриха Энгельса излагаю, в чистом виде… А что до меня, то я баб люблю, потому и разбираюсь. И слушать их люблю, млеешь от глупости…
Да, высоко начал гость, вполне под стать вонючему чмурдяку[18], что предложил пить. Конечно, кем же еще этому офицеру его числить, как не большевиком, коли приехал Иозеф с мандатом от самого председателя Совнаркома Украины.
– Я не коммунист, – сказал Иозеф на всякий случай.
– Ну да, – кивнул Завадовский, разливая, но Иозеф прикрыл свой стакан ладонью. – Ад либитум, как говорится, то есть – как вам будет угодно… В партии, значит, не состоите, беспартийный большевик? Ну, как и я. Иначе нынче нельзя, иначе на работу не оформили бы. Но им, – ткнул он пальцем в потолок, – им и сочувствующие, как они выражаются, подозрительны. – Он попытался изобразить улыбку на своем мертвом изуродованном лице. Получилось страшновато. – Вот так. Строим новую жизнь, не правда ли? Как и мечтали поколения образованных людей России, когда вишневые-то сады рубили. Купец Лопахин ведь тоже поди раскольник был какой-нибудь… А впереди, так сказать, Исус Христос. Отчего-то Блок именно так написал, с одним и – Исус. Для размера, что ли. По-хлыстовски, кстати…
Иозеф затосковал: опять эти застольные пустые и нескончаемые интеллигентские литературные разговоры. Нет, русским теперь уж никогда не выкарабкаться и не стать европейским народом: им следует забыть грезить о священных камнях Европы. Они сами из зависти и сословной злобы уничтожили то, что прошло вековую селекцию – две трети собственного населения, наиболее способную и культурную его часть, удавили или выбросили из страны. Теперь вот ведется непрерывная работа по отбору наименее приличного материала, совсем непригодного для строительства будущего. Но именно из него большевики намерены вывести новую породу людей. Это будут неандертальцы…
