Маша Царева - Русская феминистка
Клаве сорок два, и выглядит она ровно на свои. Она не моложава, да и никогда не была хороша собой. Обычное круглое русское лицо – встретишь такую на улице и мимо пройдешь, не обернувшись. Ей плевать на модные тренды, морщинки вокруг глаз, зеркальный блеск волос, дизайнерские наряды и упругость попы.
Она смешлива, легкомысленна и влюбчива, даром что работает на крупном государственном предприятии главбухом. «Я глуповата и поверхностна, – любит кокетливо замечать она. – К тому же злостный потребитель. Я потребляю впечатления и людей. Когда-то в юности я была очарована Бельмондо, и все мои мужики могли бы играть в театре его двойников. Причем каждый раз я уверена в том, что влюбилась в его богатый внутренний мир. А потом смотрю на очередные свадебные фотографии, и понимаю – ни фига подобного! Просто нашла себе очередного Бельмондо на усладу. Наверное, я не способна любить по-настоящему!»
От каждого из четырех своих официальных мужей Клавдия уходила к его омоложенной и усовершенствованной копии. Через хрестоматийные три года. Она вела себя как мужик, меняющий одну сорокалетнюю жену на двух двадцатилетних, только спрашивали с нее по всей строгости, ведь она была женщиной, немолодой и некрасивой.
И вот в ее жизни появился этот мальчик. Студент. Двадцать один год, из профессорской семьи, спортсмен и умница, третьекурсник юрфака МГУ. Я точно не знаю, где и при каких обстоятельствах они познакомились; впервые я их встретила уже влюбленными друг в друга.
– Я не знаю, что он во мне нашел, – вполголоса призналась Клавдия. – Но он бегает за мной как щенок, смотрит снизу вверх, подрабатывает курьером, чтобы иметь возможность сводить меня в кафе.
Родители юноши развернули целую военную кампанию против похитительницы их сына. Они записались на прием к директору предприятия, на котором работала Клавдия, чтобы пожаловаться на ее распущенность и беспринципность. Они писали ей грозные е-мэйлы и подкладывали в ее почтовый ящик вырванные странички из трактата «Молот ведьм».
«…Итак, женщина скверна по своей природе, так как она скорее сомневается и отрицает веру, а это образует основу для занятий чародейством… Среди скверных женщин господствуют три главных порока: неверие, честолюбие и алчность к плотским наслаждениям. Эти-то женщины и предаются чародеяниям… Мы знаем одну старуху, которая наводила последовательно любовное исступление на трех аббатов одного монастыря… Она не только навела на них эти чары, она еще и убила их. Четвертого она свела с ума, в чем и призналась, причем объявила: “Я это действительно совершила и буду совершать и впредь. Они будут продолжать любить меня, ибо они много съели моих испражнений”. И, протянув руку, показала при этом количество. Я признаюсь, что у нас не хватило власти наказать ее. Поэтому она все еще жива…»
– Их я еще могу понять, – печально вздыхала Клавдия. – Единственный сынок, они мечтали, чтобы он нашел хорошую девушку, которая нарожала бы им внучков. Но если бы меня осуждали только они… Алла, ты не поверишь, все, все вокруг говорят, чтобы я одумалась. Как будто я купила его или приворожила, в самом деле… Ну да, я понимаю, что это не роман на всю жизнь. Но знаешь, у современных горожан вообще плохо с искусством теплообмена. Как только проходит страсть, все, как правило, и расстаются… Ну и что. У нас нет будущего, но есть настоящее. Мы влюблены, и нам интересно друг с другом. Что всем этим людям от нас надо?
– Может быть, ты преувеличиваешь?
– Ах, если бы! Тут на днях я зашла в один салон красоты брови выщипать. И Ромочка меня проводил. И косметолог, моя ровесница, так благостно спрашивает: что, сыночек? В институте уже, наверное? Ну я ей и говорю: это не сын, а бойфренд. У нее варежка распахнулась, морда покраснела…
– Завидует?
– Не думаю. До того она говорила, что два года назад вышла замуж и не представляла, как можно быть такой счастливой… А тут надулась как мышь на крупу.
Когда я училась на журфаке, моя одногруппница, умница и красотка, влюбилась в мужчину, которому было уже под семьдесят. И он был не из тех оммфатальных старцев, вроде покойного Дэвида Кэрродайна, которые, видимо, когда-то имели в любовницах пожирательницу времени богиню Кали, и она наградила их даром необладания возрастом.
Нет-нет, он был старик как старик – морщинистое лицо, шаркающая походка, пигментные пятна на руках, поникшая шея, нафталиновый запах. То ли его личность имела космический масштаб, то ли в его компании она реализовывала какие-то комплексы – я точно не знаю. Но факт, что она была влюблена как кошка, она ревновала его даже к медсестре из районной поликлиники, которая приходила к нему каждую неделю делать какие-то уколы.
В лучах этой страсти старичок приосанился, расцвел и начал вести себя как полнокровный молодой мудак. Трепал ей нервы. Обещал позвонить, а потом на сутки отключал мобильный. Все время вспоминал какую-то похожую на Мирей Матье актрису, с которой у него был роман в конце шестидесятых. А когда моя однокурсница в жалкой попытке ему угодить постриглась под Матье, любовник два дня с ней не разговаривал – оказывается, ему нравилась ее толстая длинная коса.
Мы все с любопытством следили за перипетиями этих странных отношений, но никому, ни одной живой душе, не пришло в голову осудить девушку. Наоборот, всем казалось, что раз она влюблена не в красавчика-спортсмена, значит ее чувство – настоящее и глубокое. Значит, она разглядела что-то в его душе. Как в сказке «Красавица и Чудовище».
Почему вариант «красавица и чудовище» кажется нам чудом и священным союзом, а перемена ролей – «красавец и чудовище» – низводит любовь в фарс? Неужели женщина должна быть молодой и красивой, чтобы общество считало ее достойной любви? А в противном случае в ней будут подозревать интриганку, ведьму и еще черт знает кого? Почему большинство из нас принимают такое положение вещей как должное? Почему нам не унизительно жить в мире, где все прочие качества женщины являются лишь приятным бонусом к ее внешней оболочке?
Когда моя Лу постарела – как по мановению волшебной палочки, мгновенно, моему пониманию открылся еще один аспект московского шовинизма.
Мы готовы прощать странности хорошеньким кокетливым женщинам, но нам отвратительны чудаковатые привычки тех, кто не вписывается в наши эстетические критерии (то есть всех, кто, допустим, старше сорока или весит больше семидесяти килограммов).
Молодая Лу любила ходить по городу босиком. Встречные мужчины оборачивались ей вслед, иногда кричали что-то вроде: «Девушка, а вы не купринская Олеся, случайно?»
Постаревшая Лу не изменила своим привычкам. Потому что они для нее были не эпатажной позой, а действительно тем, что она любила. Ну вот нравилось ощущать ей голыми ступнями шершавый и прохладный московский асфальт. И встречные прохожие по-прежнему оборачивались ей вслед и тоже иногда кричали: «Совсем спятила, старуха, ты так грибок подхватишь или что похуже!»
Молодая Лу носила длинные льняные платья и ленту в волосах. Все говорили – у нее такой стиль, и ей очень идет, пусть это и смотрится немного чудаковато.
Постаревшая Лу тоже носила платья. И нельзя сказать, что они были ей не по возрасту – они не открывали ничего лишнего, не были расшиты вульгарными блестящими бусинами или что-то в этом роде. Простые льняные платья, длинные, она покупала их на вернисаже в Доме художника. И все шипели вслед: вот вырядилась, городская сумасшедшая.
Получается, что право на эпатаж имеет только молодая и привлекательная женщина. Остальные же должны быть «как все», чтобы не навлечь на свою бедную голову гнев общества.
Исключение делается только для звезд мировой величины.
Для Вивьен Вествуд. Или Патрисии Филдс.
И Лу, моя умная, свободная, независимая Лу, поскучнела и сдалась. Всю жизнь ею восхищались, всю жизнь она считала, что обладает львиной силой, и что эта волшебная мощь дается всем, кто посмел на нее посягнуть. Но Москва столкнула ее с печальной реальностью: мощь твоя – в свежести да в эльфийском личике, а все остальные странности тебе простят только до тех пор, пока ты не растеряешь главные артефакты.
На тридцать первой неделе беременности я решила, что пора купить дочери приданое. В дурацкие приметы я никогда не верила, а всем знакомым, которые ускоряют шаг при появлении черного кота; плюют через плечо, если вдруг случайно делятся амбициозными планами; смотрят в зеркало, когда возвращаются домой за забытым мобильником, я предлагаю купить шапочки из фольги. Чтобы инопланетяне не внушали им мысли. Потому что сходить с ума лучше по полной программе, это гораздо эффектнее.
Так вот, я выделила целый субботний день для «детских» покупок. Настроение было приподнятым, я была уверена, что уже к обеду обзаведусь всем необходимым для малыша. Кроватку, коляску, автокресло, бутылочки и памперсы я и правда купила быстро, но вот что касается одежды – то, что предлагали московские магазины, от дорогих до простеньких, вызвало у меня недоумение. С другой стороны, я поняла, почему наши женщины вырастают либо принцессами на горошине, либо жертвенными овечками, которые из всего многообразия дорог видят лишь две тропинки – «женское счастье» и «бабья доля». С самого детства их воспитывают не как Человека, а как Женщину. Малыш еще не научился улыбаться и фокусировать взгляд, а вокруг него уже стоят домик Барби, где все РОЗОВОЕ.
