Николай Удальцов - Дорога во все ненастья. Брак (сборник)
Огонь запылал когда, уже забыв про картину, я заявил, что бывают взаимоисключающие истины.
При этом, остающиеся истинами.
Например: все люди разные – это истина, и все люди одинаковые – истина тоже.
– С тем, что все люди разные спорить может только идиот! – услышал я в ответ, – И только идиот может заявлять, что все люди одинаковые!..…Я живу в пригороде, свою машину Галя оставила дома, время было уже позднее – в общем, мы не разошлись по домам, а легли в постель. Не разговаривая.
Теперь, утром, проснувшись первым, я не знал – в ссоре мы с ней, или нет? А ответ на этот вопрос имел для меня, в этот момент, более чем прикладное значение.
Дело в том, что Галя спала обнаженной. И хотя мы спали под разными одеялами, я ясно видел это потому, что одеяло, под которым спала она, слегка сбилось в сторону, и периоткрыло не широкую, сантиметра четыре, не больше, полоску ее тела.
От подрагивающей во сне шеи до напедикюренных пальчиков ее ног.У Гали очень красивое тело. А я лежал рядом и не знал – могу ли я к нему прикоснуться?
Мне не привыкать – попадать в глупое положение, и со временем я стал настолько разумен, что не думаю, что каждый такой раз – последний.
Наверное, у меня появился опыт – понимание того, что не все глупости уже сделаны.
В этом положении мой выбор средств был невелик.
И я применил невыборное средство.
Дело в том, что среди очень многих вещей, я люблю рыбалку. И, как всякий художник – по крайней мере, мне кажется, что всякий художник должен быть таким – я люблю рыбалку не как факт, а как процесс.
И процесс этот, я стараюсь обставить красиво.Однажды, очень давно, мне пришлось поработать на Московский худкомбинат – я расписал для него пару десятков пасхальных яиц.
В то же самое время в литейке комбината отливали праздничные колокольчики, весом килограмма на четыре. Я и попросил ребят отлить несколько колокольчиков для донок. Колокольчиков маленьких, красивых, звонких.
Ребята, видимо не вполне поняв, что я хочу, отлили для меня колокольчик, красивый, звонкий, но таких размеров, что впору было предположить, что основной моей рыбацкой добычей являются галеосерды кавери – большие тигровые акулы.
Так, как использовать такой большой колокольчик на подмосковной рыбалке оказалось невозможно, я подвесил этот потенциальный сигнализатор поклевок между полками. И время от времени звонил в него.
Звук у этого колокольца, нежный, яркий, вдохновляющий.
Вот в него-то я и позвонил, перед тем, тихо, так, чтобы не разбудить Галю, выбравшись из постели.
– Ой, какая прелесть, – проговорила она, потягиваясь и улыбаясь. И потому, что она не стала поправлять одеяло, спустившееся с ее плечь и вновь прикрывать обнаженную грудь, я понял, что между нами мир.
Очень сладкий мир.А то, что я при этом выиграл спор о том, что все люди все-таки иногда бывают одинаковыми, я от Гали скрыл.
Не мог же я рассказать ей о том, как много женщин я будил таким образом.
И всем это нравилось одинаково.Уже потом, когда я слегка усталый, но довольный, принес ей, слегка усталой, но довольной, прямо в постель чашку кофе и маленький бутербродик с сыром – вообще, какое это удовольствие, приносить женщине кофе в постель «потом» – Галя, очень ненавязчиво, поставила мой задранный от гордости за свою хитрость, нос на место:
– Лежу, сквозь ресницы смотрю на тебя и думаю: что ты будешь делать? А ты смотришь на меня и не шевелишься.
Тогда, я левой рукой слегка сдвинула одеяло, так, чтобы ты увидел меня.
Ты – опять без движений.
Ну, думаю, придется изобразить приснившийся кошмар и совсем сбросить с себя одеяло.
Если ты и тут не пошевелишься – убью тебя.
И суд меня оправдает.– Ты уверена в том, что оправдает?
– Ну, оштрафует на два минимальных оклада.
– Так мало?
– За мужчину, не обращающего внимания на лежащую рядом обнаженную женщину – никакой суд больше не даст.– Конечно, – согласился я, – Если судьями будут не мужчины. Впрочем, если судьями будут женщины, они, в таком случае, может быть – убитого еще и в тюрьму посадят…
– А Бог? Он ведь, кажется, против секса? – поинтересовался я из чистого любопытства. Видя, как Галя, после сна, возвращает на себя украшения, среди которых был маленький золотой крестик на тонкой цепочке.
– Перед Богом, я покаюсь.
Знаешь, есть такие приятные грехи, в которых даже каяться – удовольствие…В общем, в смысле хитрости, у нас получилась ничья, и именно в тот момент, когда я оценил это, зазвонил телефон.
И я стал соучастником истории, которая поначалу развивалась банально, как очень многое в этом мире. Правда, почти сразу, я услышал слова, которые должны были заставить меня о многом задуматься.
– …Галя, – мой голос звучал виновато, – Звонили Керчин и Каверин. Они собрались для того, чтобы вытащить Никитина из вытрезвителя.
Мне нужно уйти.
– Иди.
– Ты не обидишься на меня за это?
– Нет. Потому, что если ты не будешь серьезно относиться к своим друзьям, я не поверю в то, что ты будешь серьезно относиться ко мне…– Я пошел, – сказал я Гале, целуя ее обнаженное плечо.
Как сказал однажды я: «Лишний раз поцеловать красивую женщину – никогда нелишне.»
Отлично понимая, что Галя слишком профессиональная женщина, чтобы не оценить это.
И-то, чтобы не оценить это – нужно быть женщиной дилетанткой.
– Иди, – ответила мне она. А потом тихо добавила.
Или мне это только показалось:
– А я, пока, твоей соседке-барменше глаза выцарапаю…Художник Василий Никитин
Для того, чтобы не причинять другим вреда, нужно быть либо мудрецом, либо покойником – эти две крайности существования, иногда, являются прекрасным оправданием для тех, кто не мудр и жив.
Для тех, кто не мудр и жив. То есть, для всех тех, кто ищет себе оправдания…
… Что ж, такова природа.
Диалектика, вдоволь наизголявшись над белковой первоклеткой, подключив теорию вероятности и став, таким образом, эволюцией, создала, помимо всего прочего, меня – человека.
Таким, какой я есть
Теперь мы оба – и я, и эволюция – за это расплачиваемся…Когда-то я был красив, перспективен и удачлив. Теперь пришло время задуматься над тем, каким я все-таки был на самом деле?..
И, наверное, теперь я соглашусь с моим другом Петром Габбеличевым, который однажды, где-то посреди моей персональной лестницы, ведшей меня вниз, сказал: – Самое скучное в человеке – это постоянное обещание будущего…
…Когда я начал пить?
Если говорить честно, то еще с десятого класса – выпить я любил всегда.
Не отказывался от пива в кино и от портвейна в подворотне. Хотя, подворотня появилась не сразу, а постепенно.
Как появляется многое из того, что мы или долго ждем, или не хотим замечать.Слаб человек, и оправдание себе он всегда найдет – я отдаю в этом отчет, и не вру себе.
Никаких особенных проблем у меня не было.
И потому, с водкой у меня оказалось все просто. Ведь водка – это лучшее из средств, не помогающих ни при каких проблемах.
Она сама становится проблемой, когда входит в привычку.
Ведь привычка – это единственная натура.А проблема водки заключается в том, что она становится единственной привычкой.
Когда появились первые разговоры о том, что я спиваюсь, я не поверил им, и подумал, что это просто сплетни. Хотя, мне бы задуматься о том, что о добродетелях не сплетничают.
Может, отнесись я тогда к этим словам иначе, многое сейчас было бы по-другому. Впрочем, я вру – ни к чему прислушаться я уже не мог, ведь водка – это слишком хитрая вещь, чтобы позволить обратить на себя внимание.
Того, кто хочет быть обманутым, обмануть не трудно.
Ни карманнику, ни судьбе.
Впрочем, судьба – это, иногда, тоже карманник…Но постепенно, настало время, когда я одинаково плохо стал переносить и выпивку, и ее отсутствие.
Моя душа, вначале кричала, потом говорила все тише и тише: «Брось пить!», – но тело постоянно требовало водки. А я, как полководец, ведущий обе противоборствующие рати, пытался руководить и душой, и телом.
И победа водки надо мной заключалась в том, что я думал, что еще могу делать это успешно.Приблизительно тогда же, я начал ругать всех, кто меня окружает.
И помню, сказал Петру по какому-то поводу, вычитанному в газетах, что-то вроде:
– Вот видишь, наш мир стал таким, что все люди превратились в сволочей, – но Петр ответил:
– Это не мир стал хуже. Просто лучше стали газеты…Когда, случайно встретив на улице своего друга, художника Гришу Керчина, я сказал ему что-то в том же духе, тот, как-то странно посмотрев на меня – не хотелось признаваться себе в том, что странность его взгляда имела простое название: презрение – ответил: – Как бы плохи не были времена – люди умудряются быть еще хуже…
Что же, со временем судьба отомстила мне – теперь я не люблю себя почти так же, как не любил тогда своих ближних.
Наверное, я еще не совсем спился, если еще могу думать так.
А я могу так думать.
