Алексей Ручий - Наркопьянь

– Ха-ха-ха… ты… ха-ха-ха… ты…

– Что я? – нетерпеливо спросил Ботаник.

– Ты… ха-ха-ха… ты… – Ефрейтор заходился в припадке смеха, – ты… ты… ты ж насрал в ее комнате, – наконец выдавил он и вновь принялся смеяться.

– То есть? – Ботаник недоумевал, – В каком смысле насрал?

Ефрейтор выхватил из его рук полторашку, сделал несколько глотков, потом отдышался и, наконец, приняв серьезный вид, сказал:

– В прямом… ты реально наложил кучу посреди ее комнаты.

Услышанное повергло Ботаника в шок. Он всерьез начинал полагать, что превратности запоя вынесли его в какую-то иную Вселенную, где события и факты были ему абсолютно неподконтрольны, более того – так или иначе направлены против него.

– Ты хочешь сказать, что я произвел акт дефекации на полу ее комнаты?

– Именно, – Ефрейтор сделал пару глотков и передал бутылку Ботанику, – это я и хочу сказать… Нет, я, конечно, сам не видел, но Алиска…

– Что Алиска?

– Да ты бы видел ее лицо с утра… – Ефрейтор усмехнулся. Потом решил пояснить – Сижу я, значит, здесь часов так в шесть утра… все разбрелись, я пиво пью в гордом одиночестве, и тут врывается Алиска с перекошенным таким лицом… ну, думаю, – что-то случилось не иначе, ну и спросил в чем дело…

– И она?

– Ну, она и рассказала, – Ефрейтор сунул в рот очередную сигарету и закурил, – мол ты ночью проснулся, встал с кровати, вышел на середину комнаты, спустил трусы и принялся… как бы это сказать… испражняться, вот… а потом еще и кофточкой ее подтерся – она на стуле висела…

ЭТО ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МИР! ЭТО ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ МИР! ВСЕ НЕВЗАПРАВДУ. ИЛИ ВЗАПРАВДУ? ЧЕРТ ЕГО ЗНАЕТ.

– Во, бля… – только и сказал Ботаник.

– И не говори, – подтвердил Ефрейтор, – Алиска, конечно, все сразу убрала, но неудивительно, что она с тобой теперь не разговаривает. Странно, что ты вообще ничего не помнишь…

– Не помню… – кивнул головой Ботаник. – Вообще ничего не помню…

– Да ты не парься, – хлопнул его ладонью по спине Ефрейтор, – бывает… У нас в армии… хотя, впрочем, не будем… На вот лучше пивка попей, – и он протянул ему ополовиненную бутылку.

Ботаник надолго припал к горлышку. Вообще-то он не был сторонником эскапизма, но сейчас… сейчас ему хотелось оказаться где-нибудь далеко отсюда, где угодно – хоть в центре готовой вот-вот взорваться сверхновой – но лишь бы не здесь…

Когда он оторвался от бутылки, он почувствовал, как в организме происходят приятные перемены. Словно бы ему удалось вырваться из цепких лап неминуемой смерти. Каждой клеткой своего тела он чувствовал, как к нему возвращается жизнь.

– Да уж… – выдохнул Ботаник. – Грязная вышла история.

– Что грязная – это точно, – улыбнулся Ефрейтор, принимая из его рук бутылку с остатками пива.

Они помолчали. Ботаник осмыслял масштабы содеянного. Не то чтобы его мучила совесть, нет – он вообще считал совесть пережитком темного религиозного прошлого, а ее редкие угрызения – проявлениями алкогольной депрессии, – но сегодня ночью он превзошел себя самого. Интересно, что бы это значило с точки зрения фрейдизма?

– Слушай, – прервал его размышления Ефрейтор, – у нас еще целая бутылка пива, пойдем на улицу – освежимся, там и выпьем…

Что ж, если и бежать, – решил Ботаник, – то хоть с пивом. И свежий воздух мне бы не помешал. После всего услышанного…

И он согласился.

ОШИБКА БОЛЬШИНСТВА ПОХМЕЛЯЮЩИХСЯ ЛЮДЕЙ: ОНИ ДУМАЮТ, ЧТО СМОГУТ ВОВРЕМЯ ОСТАНОВИТЬСЯ.

***

– Yersinia Pestis нашего разума… – прошептал Ботаник, швыряя пустую бутылку в кусты. Какая по счету она была сегодня? Черт его знает…

Смеркалось, короткий зимний день уходил в небытие, погружая мир в пьяную дрему. Они пили весь день, не остановившись на том, что принес с утра Ефрейтор. У Ботаника слегка рябило в глазах.

– Чего? – воззрился на него пьяный Ефрейтор.

– Ерсиния Пестис, твою мать… бактерия, которая вызывает чуму, – пояснил Ботаник.

Еще один день промелькнул мимо – как не бывало. Еще один глупый момент времени. Кусочек бессмысленной жизни.

– Эт… это ты к чему? – с трудом сформулировал вопрос Ефрейтор.

– Да так, – отмахнулся Ботаник, – в том смысле, что, если не вздернут меня на первом попавшемся столбе, – вздернусь сам.

– Пиздец, – коротко проронил Ефрейтор в ответ.

Они помолчали. Ефрейтор достал сигарету и закурил. Потом нарушил тишину:

– Слушай лучше – у нас в армии история была. Татарин у нас один служил, Саитбаев его фамилия. Здоровый такой был. Так вот уселся этот Саитбаев как-то в сортире на очко и принялся онанировать. А тут сержант заходит – его замок, в смысле заместитель командира взвода, и случайно прям в ту кабинку, где он сидит, ломится. А там же защелок нет… Ну и видит, значит, сержант мастурбирующего Саитбаева. Смотрит на него, а тот на него. Сержант и спрашивает:

– Ты чего делаешь, дрочишь что ли?

А Саитбаев ему невозмутимо в ответ:

– Во-первых, не дрочу, а снимаю половое напряжение, товарищ сержант, а, во-вторых, закрой дверь, сука, отвлекаешь…

И Ефрейтор засмеялся. Ботаник тоже улыбнулся. Потом спросил:

– А ты это к чему?

– Да так… – ответил Ефрейтор. – Просто вспомнилось.

На улице зажгли фонари, их тусклый свет разлился по грязным клочковатым сугробам, похожий на лужу блевотины.

– Да уж… – сказал Ботаник, размышляя вслух. – В мире много всего непонятного…

– Например? – спросил в ответ Ефрейтор.

– Например, сам этот мир, – коротко изрек Ботаник.

– Ну, ты хватил… – Ефрейтора слегка качнуло. – Ты, кстати, домой-то собираешься? А то что-то холодать стало.

– Что-то стало холодать – не пора ли нам поддать? – усмехнулся Ботаник. – Не знаю, если честно… после всего случившегося… мне кажется, Алиска не очень-то захочет меня видеть.

– Тогда пойдем ко мне, – предложил Ефрейтор, – у меня целая кровать свободна.

– Хотел бы я быть свободен, как эта кровать, – улыбнулся Ботаник, – но увы… Ладно пойдем.

– Только пивка надо с собой захватить, – подытожил Ефрейтор, – у тебя деньги есть?

– Да что-то, вроде, оставалось.

– Значит, решено – идем ко мне, – Ефрейтор сунул руки в карманы своей шинели, которую, равно как и прозвище, носил с самых армейских времен, – Пошли?

– Пошли.

И они пошли, оставляя позади неуютную февральскую ночь и прокладывая себе путь вперед далеко бегущим запахом перегара.

***

Ты можешь родиться красивым и умным, стать образованным и богатым человеком, но это не дает тебе гарантии того, что твоя жизнь будет хоть сколько-нибудь интересна и понравится тебе самому, вот поэтому мы и ищем грань, за которой начинается Хаос. В этом мы похожи на леммингов, подбирающих подходящий и приемлемый способ скорого самоубийства. Так интересней – вот и всего.

ТЫ ВЕДЬ ХОЧЕШЬ ПОИГРАТЬ НА НЕРВАХ РЕАЛЬНОСТИ?

ПРИЗНАЙСЯ, А?

Скорость

«Русские привычки не приносят счастья»

– Есть одна тема, – говорит Философ, заваривая коричневую гашишную плюшку на сигарете в самодельном бульбуляторе – пластиковой бутылке из-под лимонада с проплавленным в ней отверстием. Густой дым внутри бульбулятора при этом плавно поднимается к горлышку.

Мы сидим у него дома и курим гашиш. За окном сгустились мерзлые февральские сумерки.

– Что за тема? – спрашиваю его я.

Вообще Философ горазд на различные выдумки – вроде, как срубить денег, совершенно не вкладываясь при этом, есть у него такой сомнительный талант.

Вот одна из его схем для примера. Философ вывешивает в Интернете объявление, типа работа на дому со сдельной оплатой – ну там засовывать вкладыши в коробки с лазерными дисками или что-нибудь в таком духе. Короче, вариант для жирных ленивых сучат или тех, кому уже совсем некуда деваться, ибо никуда на работу не берут.

Так вот суть в том, что эти ребята из Интернета звонят Философу, он обговаривает с ними условия работы, потом говорит, что человек ему подходит и он его берет. Ждите вкладышей, но… за этим следует предложение оплатить услуги курьера по доставке этих самых вкладышей на дом клюнувшей рыбке. Всего-то сто рублей – мелочь какая. Можно перевести на электронный кошелек Философа. Чувак ведется и переводит, ведь сто рублей – не деньги. Конечно, курьер к нему никогда не приедет, а Философ деньги быстро пустит в оборот – на тот же гашиш хотя бы.

Самое забавное, что в этой стране непуганых идиотов из ста человек, хоть двадцать да поведутся и деньги зашлют. А уж морочиться по поводу того, что тебя кинули на сто рублей, никто не станет. Но сто на двадцать – это уже две тысячи. А Философ мыслит в промышленных масштабах. В нем вообще, пожалуй, умер великий махинатор. Но это – лирическое отступление.