Максим Гуреев - Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник)
– Развивать её надо, – сетовала с досадой молодая учительница.
А как развивать, если ей всё неинтересно? В хоре петь Инночка не хотела, на танцы её не взяли, в художественный кружок тоже – простой домик с крышей нарисовать не могла.
«Ничего, – успокаивала себя Клара, нежно глядя на спящую дочку. Сердце её разрывалось от любви. – Ничего, зато хорошенькая, как куколка. Я тебя замуж удачно выдам, за приличного человека, не голодранца. Я тебе судьбу устрою, через себя перекинусь, а устрою. Только на тебя, моя красавица, одна надежда. Не на этого же малахольного, что с него возьмёшь – одни убытки!» – И она кидала гневный взгляд в угол комнаты, где на раскладушке, выпростав худющую, в цыпках, голенастую ногу, с полуоткрытым ртом, спал её нелюбимый сын. Потом, вздыхая, Клара нежно целовала спящую дочь.
На следующее лето Клара приехала на дачу с матерью и Инной. Для Алика удалось выхлопотать путёвку в лагерь на Азовском море. Всё повторялось чётко по сценарию – Фаина бестолково возилась в огороде, с гордостью демонстрируя соседям то жалкий, бледно-жёлтый, с мизинец, хвостик морковки, то кривоватую свёклу размером с орех, то полведра такой же мелкой картошки.
– Своя! – при этом с гордостью объявляла она.
Клара вздыхала и безнадёжно махала рукой. Инна всё толстела, грызла то сухари, то печенье, так же сидела кулём на бревне за калиткой, молчала и смотрела на мир красивыми, с яркой синевой, незаинтересованными, туповатыми глазами. Клара в своём неизменном дачном «наряде» варила свои неизменные обеды, стояла подбоченясь на крыльце, нещадно ругая мать, сцепляясь с соседями, всех критикуя и нахваливая свою ненаглядную дочь. Об Алике она не вспоминала.
Он приехал в конце августа сам, на электричке, с маленьким старым коричневым чемоданчиком – встречать с юга Клара его не поехала. Был он загорелый, сильно вымахавший, голенастый и по-прежнему нелепый и угловатый.
– Явился, малахольный, – тепло приветствовала его мать.
Алик привёз всем подарки: пластмассовую, блестящую, с камушками, заколку для сестры, маленький пёстрый платочек для бабки и шкатулку из ракушек для матери. Мать повертела в руках шкатулку и бросила:
– Надо на такое говно деньги тратить!
Евгения Семёновна – свидетельница этой сцены – расстроилась до слёз и, когда муж уехал в Москву, с гневом выговорила Кларе. Та искренне удивилась:
– Что вы, Евгения Семёновна, да не обиделся он вовсе. Ну правда, что деньги на ерунду-то тратить! Они же у нас считаные!
– Господи, Клара, но вы же не понимаете элементарных вещей! Вы вроде неплохая женщина, сами столько страдали! Откуда же такая чёрствость по отношению к собственному ребёнку! Мальчик старался, деньги на мороженое не проел, а вы так – наотмашь. Это, конечно, не моё дело, – горячилась Евгения Семёновна, – но смотреть на это просто невыносимо.
Клара с удивлением взглянула на соседку:
– Ну и не смотрите, Евгения Семёновна, займитесь своими делами. – И, развернувшись, она удалилась в дом.
Евгения Семёновна проплакала весь вечер – благо муж уехал и скрываться было не от кого.
«Господи, куда я лезу? Разве можно научить эту хабалку, это чудовище чувствовать? Бедный, бедный Алик! Несчастный мальчик!»
Вдруг в голову пришла простая и гениальная мысль. Забор! Конечно же, забор! Не жалкий прозрачный штакетник, безжалостно вываливающий на нас подробности чужой непонятной жизни, на которую невыносимо смотреть, а плотный, без единой щелочки, горбыль, высокий, два метра точно. Вот благо, вот спасение. И Евгения Семёновна, успокоившись, решила, что, как только приедет на выходные муж, она с ним поделится своими мыслями. А причину и придумывать не надо. Надоели. Просто надоели – и всё. Давно надо было сообразить, хватит сердце рвать невольными наблюдениями. Всё равно эту халду Клару с места не сдвинуть.
Алика к себе, на свои чаи, теперь она звать стеснялась – уже юноша, не ребёнок, возраст сложный, отягощённый обстановкой в семье, обидится ещё на эту жалость. Проходя как-то по просеке в местную лавочку за хлебом, столкнулась с ним.
– Как ты вырос, Алик! – Смутились почему-то оба. Вырвалось: – Что не заходишь совсем?
Алик помолчал, а потом тихо бросил:
– Да дела всякие.
Она кивнула.
– Шкатулку ты очень красивую матери привёз, – для чего-то сказала она. Он покраснел, опустил глаза, смущённый, понимая, что она слышала Кларину пренебрежительную реплику по поводу его подарка, и грубовато бросил:
– А ей не понравилось. – А потом простодушно добавил: – Лучше бы я вам её привёз.
У Евгении Семёновны сжалось сердце. Проглотив предательский комок в горле, она попыталась ободрить мальчика:
– Ну, в следующий раз, Алик, всё впереди.
Чтобы не разреветься, опустив голову, она быстро пошла по тропинке. А он её нагнал, рванул тонкую тесьму на шее и протянул что-то в кулаке:
– Это вам.
Он разжал длинную смуглую ладонь, и она увидела там гладкий, отполированный временем и морем голыш с дырочкой почти посередине.
– Куриный бог, – вспомнила Евгения Семёновна смешное словосочетание. – Редкость какая! – подивилась она. – Не жалко?
Алик резко мотнул головой и крутанул колесо велосипеда. Велосипед рванулся вперёд.
– Спасибо! – крикнула вслед ему Евгения Семёновна.
Господи, какой тонкий ребёнок! Тонкий и несчастный. Опять заныло сердце. На Клару она обиделась за Алика на этот раз глубоко и всерьёз, но саму Клару это не очень-то беспокоило. В двадцатых числах августа она с дачи съехала – собирать детей к школе. Алик шёл в девятый класс. Инна с трудом переползла в седьмой.
* * *В мае Евгения Семёновна уже выезжала на дачу – самое время сажать цветы, перекапывать грядки, высаживать рассаду, заполонившую все подоконники и возможные и невозможные пространства в квартире. Все эти баночки, коробки из-под сока, молока и йогурта очень раздражали её мужа.
Клара приехала в июне и вела себя как ни в чём не бывало. Обид она не помнила и ссор тоже – хорошая черта. Навалившись на хлипкий штакетник грузным телом, она между делом рассказала, что у Алика открылся внезапно какой-то талант по новому предмету – информатике, даже учитель этой самой информатики отдал ему свой старый компьютер, и Алик сидит за ним с утра до ночи и даже пишет какие-то программы.
– В общем, способности у него, – равнодушно добавила она и переключилась на Инну. Теперь она спрашивала у соседки совета по поводу дальнейшего устройства Инниной судьбы, честно признаваясь (а это ей было нелегко), что учиться девочка совсем не может, тянет еле-еле. Дай бог, чтоб закончила восемь классов. А что потом? В парикмахеры? Хотя, сетовала горестно Клара, не такой судьбы она хотела бы для дочери, не прислуживать, и потом, на ногах целый день. – Может, что посоветуете, а, Евгения Семёновна? – жалобно спросила она.
– А об Алике вы не беспокоитесь? – резко отозвалась Евгения Семёновна. – Ведь если он не поступит – впереди армия. А куда ему армия, он такой неприспособленный, нестандартный ребёнок.
Клара беспечно отмахнулась:
– Да поступит он, куда денется? Педагог его сказал, что такого, как он, оторвут с руками и ногами. Факультет какой-то в МГУ, забыла, как называется. А вот с Инночкой что делать, ума не приложу! – И печальный её взгляд обеспокоенно затуманился.
Инночке меж тем можно было дать лет примерно тридцать: полная, сбитая, ядрёная бабёнка – какая там школа? Грудь четвёртого размера, подведённые прекрасные глаза, умело накрашенный рот, лак на ногтях. «Замуж ей уже пора, а не в школу с портфелем», – думала Евгения Семёновна.
Инна на улицу уже не выходила, а днями сидела на скамейке в саду, грызла семечки и смотрела вдаль. Бывший муж Клары в то лето почему-то не появлялся.
Евгения Семёновна не спрашивала – она была не любопытна, но Клара поделилась сама, видно, её распирало.
– Ну, как вам это нравится? – с вызовом обратилась она к Евгении Семёновне.
– Вы о чём, Клара? – не поняла та.
– Да я про супруга своего бывшего. Про этого малахольного, – объяснила Клара. – Женился он, представьте себе. На своей же двоюродной сестре. Той – сорок пять, старая дева, придурочная по полной программе. – Клара весьма живо освещала этот сюжет. – Страшная! – с удовольствием отметила она и закатила глаза. – Тощая, на голове три пера, нос до подбородка! А сообразила! В общем, сошлись. – И, помолчав, она добавила: – У неё, между прочим, трёхкомнатная на Ленинском.
Это, видимо, задевало её больше всего.
– Ну так радуйтесь, Клара, – призвала её справедливая Евгения Семёновна. – Одинокие люди нашли друг друга. Пусть живут.
– Пусть, – вяло согласилась Клара. И опять тяжёло вздохнула: – Что делать с Инночкой, ума не приложу.
А Инночка сама разрешила сложный вопрос по поводу дальнейшего устройства собственной жизни. К середине августа Клара, случайно увидев как-то вечером голую Инну, натягивающую на пышное тело ночную рубашку, обнаружила, что дочь беременна. Пропустила это многоопытная, бывалая и ушлая Клара легко. У толстой Инны до шести месяцев живот был практически незаметен. Клара надавала ей по мордасам, а потом долго обнимала и целовала, периодически отстраняя её от себя и пытая, кто же отец ребёнка.
