Сергей Шаргунов - 1993
Она подперла голову рукой и вдруг вслух вспомнила о дочери:
– И что там Танюшка без нас делает?
Муж молчал. Он спал, запрокинув голову на спинку дивана.
“Одно достоинство – никогда не храпит”. У других мужики храпят, у нее – нет. Просто чудо природы. Большой, сильный, мордастый, казалось бы, должен трубить и рычать, а спит как младенец.
Они с мужем работали в разные смены: сутки через трое. Кто-то должен приглядывать за дочерью, да и отдыхать надо друг от друга (всё равно выпадало три дня общих выходных), но сегодня дежурная Лида Слепухина попросила ее заменить – свадьба сына, вот Лена с Виктором и оказались вместе. Дочка одна дома. Шестнадцатый год, боязно за нее.
…Виктор вскочил.
Кто-то тряс его за плечо, багровый и зубастый.
Виктор смотрел, не узнавая.
– Вставай, вставай! Соня какой, – Кувалда осклабился участливо. – На вызов пошли!
Виктор сел на диване.
Он был без куртки, накрыт легким шерстяным одеялом, оказывается, спал на подушке. Понятно, Лена подложила.
– Рядом тут, Михалыч, – говорил Кувалда. – Одному неохота. Сам знаешь, сколько там бомжей. С кем еще пойду? Наши упились, валяются. Я-то не пьянею, а они влежку. Работа минутная. Чоп поставлю, и дело с концом.
– Чоп?
– Ну да, чоп. Там дырка. Не варить же. У нас и народу нет – варить.
– Зачем столько трескаете? А если вызов серьезный, кого посылать? – Лена оторвалась от телефона. – Вить, сходи с ним, проветришься. Близко это, на Петровке. Под банком каким-то. Кувалда знает. Вернешься, и спи дальше. Вся ночь твоя!
Виктор вслепую сунул ноги в рабочие сапоги, которыми жена предусмотрительно заменила ботинки. Глянул на квадратный циферблат на стене: без пятнадцати десять. Долго спал.
– Чаю, может? Бутерброд вот с колбаской… – Лена зашуршала бумажным свертком.
Не.
– Не ест он, – пояснила она как бы в пустоту. – Увидал сгоревших и есть не может. Всю жизнь теперь, что ли, будешь голодать? Пока спал, тебя опять по телевизору показывали. И Кувалду. Всю вашу троицу. Скажи?
– Показали. Вроде похожи. Ты ешь давай. – Кувалда толкнул его плечом. – На поминках тоже едят.
– Вернусь, похаваю, – бросил Виктор безразлично.
– Давай налью на дорожку, – Кувалда пихнулся снова, заглянув в лицо.
– Не могу я.
– Чудно поминаешь…
– Да не поминаю я никого, отстань! – Виктор прошелся по предбаннику, подергал ногами, закинул руки за затылок. – Башка трещит. Вот не пил с вами, красавцами, а весь как с похмелья.
– Надо было выпить. Или своей боишься?
– Ага, боится он. Ничего он не боится, – сказала Лена сварливо, но и с некоторым довольством.
– Я три бутылки выпить могу и трезвый буду, – сказал Кувалда. – Вы представьте, до чего допился сегодня: “Рояль” водкой запил. Спирту, значит, хлебнул. Из другого стакана – хлоп, думал, вода, а там водка. Футы ну-ты… Клещ, как увидел такое дело, его стошнило.
– Вы чего там, наблевали? – спросила Лена строго.
– Да нет, он в окно…
– Точно не в комнате?
– Да нет…
– Смотри, кому-нибудь на голову наблюет.
– Да нет, там козырек железный. Он на него. Я звук слышал, гремело. А вы это… – Кувалда посмотрел на Брянцевых вопросительно и деликатно. – Я слышал про это самое… базарили… Как ненормальные. Вы чего?
– Про что? – недовольно насторожилась Лена.
– Про коммунистов, демократов, хрен вас разберет… Чтоб я со своей так…
“Слышал он… – подумал Виктор. – Как он услышал? Они же пили в другой комнате”.
– А ты ему скажи! – оживилась Лена и стала нервно пролистывать туда-обратно тетрадь. – В жизни его политика не интересовала. Перестройка мимо нас пролетела. И тут вдруг начал… По телевизору одно скажут, я смотрю, он вроде как ревнует и наоборот вякает. Я возражу, он взбесится, давай опровергать. Ну и мне обидно! Выходит, это он меня нарочно унижает. И начали мы в политике разбираться. Кому рассказать – не поверят. С какого это времени у тебя, Вить? С весны? Или раньше? Зимой еще? Когда съезд показывали? Помнишь, болели мы, кашляли, смотрели от нечего делать… Стал вдруг Хасбулатова хвалить! Лишь бы мне насолить… – Она осеклась.
Виктор, подойдя вплотную к Кувалде, положил ему руку на плечо.
– Друг. Эй, друг! Ты если в чем не понимаешь, в то не лезь.
Он говорил с такой негромкой яростью, что Лена ощутила горячую волну опасности.
– Совсем сдурели? Идите уже отсюда!
– Я? Я ничего… – Кувалда стоял прямой и недоуменный, погасив улыбку. – Спросить уже нельзя? Не кипятись ты, Михалыч. Вам жить…
– Распелась… – сказал Виктор. – Придумала и поет… – Он снял зеленую куртку со спинки стула, резко поднял молнию. – За Россию я переживаю. Чего вам непонятно?
Глава 2
Виктор родился зимой пятьдесят третьего в Нововятске Кировской области, в большом двухэтажном бараке. В комнате была печь, которую он лет с пяти помогал топить дровами. Мама Вера, медсестра, работала сменами, по двенадцать часов. Бабушка Антонина Андриановна жила неподалеку – в деревне Шельпяки, за железной дорогой и леском, работала в колхозном саду и вдобавок возделывала свой участок. Ягоды носила на рынок в Киров – пешком восемь километров по тропинке вдоль железной дороги (поезда в Нововятске не останавливались), маленький Витя частенько следовал за ней.
Мать была им беременна, когда отец, работник лыжного комбината Михаил Бабин, попал под паровоз. Она говорила: перед этим поссорились, но не хотела рассказывать из-за чего, рассказом человека не вернешь. Сказала только однажды с какой-то обидой: “Чудной он был! Нервный”. Люди видели: он выеживался, шел по рельсе перед сигналившим поездом и наверняка хотел спрыгнуть, но не успел – его скосило, свалился по насыпи и сразу умер.
Можно было, наверно, вытравить ребенка (хоть аборты были под запретом, но все-таки она работала в больнице), однако брат, живший в Шельпяках и тогда еще бездетный, пообещал сурово: “Вера, я его возьму, если он тебе будет не нужен”.
Однажды мать получила деньги в кассе взаимопомощи на покупку мебели. Маленький Витя нашел пачку и удивился: “Зачем нам так много?”, отщипнул половину – только красных, оставив синие и зеленые, вынес во двор и раздал ребятам, которые немедленно накупили пряников и всякой всячины. “Ты что? – спросила мама холодно. – Где я теперь возьму красные деньги, а? – У нее сделался такой голос, что лучше бы отшлепала. – Они же самые дорогие!” Переживая, Витя не спал ночами и всё думал: “Что я наделал! Где мама возьмет себе новые красные бумажки?”
Мама была красивая, крепкая и звонкая – рыжина ему передалась от нее. Решительная, он побаивался ее всю жизнь.
Когда ему было четыре, она вышла за строителя Николая Брянцева. Брянцев был каменщиком по кличке Коля-руль, – всё разруливал, – напористый, лысый, с мощными кистями, дико развитыми от укладывания кирпичей. “Ни над кем не смейся! – повторял отчим. – Я дом, бывало, строю, вижу кого-нибудь лысого и кричу сверху: «Эй, лысый!». Вот и облысел быстро”. Вите было пять, когда мама родила дочку, названную Изольдой, – Изку. Им сразу дали трехкомнатную квартиру.
Витя ревновал к сестре. Приходила чужая, Изкина, баба Дуня, пеленала грудную, а он из-под кровати изо всей силы царапал старухе ноги. Она терпела, не жаловалась, пеленала… Сказала в первый же день, как пришла: “Коля, Витьку никогда не бей!” Отчим только в угол ставил.
В садике Витю за фамилию Бабин дразнили Бабой, но в школу он пошел уже Брянцевым. В детском саду он часто засиживался допоздна и оставался со сторожем Русланом Муратовичем, пожилым татарином, который приносил ему большую кастрюлю с кухни, где были разбухшие остатки компота – чернослив, курага, слива, изюм. Руслан Муратович ласково смотрел серо-каре-голубыми пестрыми глазами, как Витя, наклоняясь, скребет ложкой, выплевывает косточки на клеенку.
– Это компот волшебный, – говорил сторож, возможно, ставя какой-то эксперимент. – Всю гущу ешь, всю. Вот так, молодец. Ты никогда не умрешь. Это компот для бессмертия. Кто в свою смерть не верит, тот никогда не умрет. Ты бессмертный, запомни это, потому что ешь этот компот. Понял?
– Понял.
– Вкусно тебе?
– Да.
– Волшебный компот, – довольно кивал сторож.
– А другие днем тоже его пьют… – как-то заикнулся Витя.
– Они долго проживут, – мгновенно нашелся сказочник.
С этих пор Витя всю жизнь любил компот.
Изка заболела воспалением уха, стала тоненько надрывно плакать, и Витя вдруг начал ее жалеть. Он стоял часами у ее кроватки, заглядывал, поправлял одеяло, чи-чи-чикал языком о нёбо, убаюкивая, и у него самого в какой-то момент застреляло в ухе. Пришла баба Дуня: “Молодец, Витя, это твоя сестричка!” – он заплакал, бросился навстречу, упал на колени, обнимая толстые ноги чужой бабушки. “Да что ты, обалдел?!” – она подняла его грубым рывком…
В Нововятске городские дома перемежались с сельскими. Как-то летом вместе с приятелями Витя перелез через забор и стал в сумерках шарить в подвернувшемся огороде. Ребята что-то выдергивали из земли и бросали, объели один куст крыжовника, другой обсикали. Зато Витя, аккуратно вытянув с ботвой морковку, принес матери по пять штук в каждой пятерне.
