Владимир Гой - Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник)

Если бы я сделал что-то великое, и Господь спросил меня о награде, я не просил бы богатств и почестей, просил бы его об одном.

«Жили они долго и счастливо, и умерли в один день».

Зеркало

Бритва слизала с его щек щетину недельной давности. В зеркале постепенно начинало вырисовываться лицо мужчины средних лет, довольно-таки сносной наружности. Наконец процедура брадобрейства была закончена. Он внимательно осмотрел лицо, помял его своими пухлыми пальцами и довольный вышел из ванной.

Уже неделю, забросив все дела, он пытался написать мистический рассказ. Перебрав около сотни сюжетов, так и не нашел, на чем остановиться. Голова от тысячи мыслей гудела, как улей.

Он лег на диван в своей небольшой комнатушке и пустым взглядом уставился в потолок. Наверное, в сумасшедшем доме такие же белые потолки, мелькнула мысль, и наступило затишье, какое-то темное и вязкое. Спать не хотелось, думать не хотелось, просто вот так лежать и смотреть в белое над головой.

Прошло полдня, он поднялся, прошлепал босыми ногами на кухню. Стакан холодной воды из-под крана осушил в три глотка – вроде стало посвежей. Он сел за машинку и уставился в нее невидящим взглядом. Переутомленный мозг начал рисовать все новые и новые видения. Образы каких-то странных существ, обнаженных женщин, непостижимых для человеческого ума летательных аппаратов, бездонных пропастей, бесконечной тьмы, чистой любви – все переплелось и висело в голове каким-то комом, однако ни в какую не хотело вылиться в ровную струю рассказа.

Он раздражался, хотелось послать все к чертовой матери и пойти куда-нибудь разрядиться. Но стоило лишь сделать несколько шагов в сторону двери, как мысль: «Что же было дальше?» возвращала его обратно в кресло, и он снова гипнотизировал пишущую машинку.

Так прошел весь день. Вконец измотавшись, он решил, что спасти его может лишь горячая ванна с хвойной пеной.

Из-под воды торчала только его голова и круглые колени. Лицо выражало блаженство. Вытягивая губы трубочкой, он дул на мыльную пену, заставляя ее плыть к коленям, выглядывающим подобно двум островкам. Погружаясь по самые глаза в душистую муть и выпуская ртом воздух, он издавал булькающий звуки, решая при этом, куда бы рвануть вечером. Вместо мистических образов возникали другие, гораздо более приятные и заманчивые.

Сколько времени он провел в ванной, он определить не мог, но горячую воду добавлял раз шесть. Потом поднялся, подождал, пока с него стечет пена, и, не ополаскиваясь, начал вытираться вафельным полотенцем. Его тело было розовым, цвета молочного поросенка.

Он встал на пол, рассматривая себя во весь рост в большом зеркале на стене. Было ощущение, словно он видит себя впервые, даже как будто и не очень похож. Снова и снова в голову лезла разная чепуха: «Почему моя правая рука у него там, в зеркале, левая? Чего он меня так разглядывает, словно никогда не видел? Нет, так можно дойти до сумасшествия!» – и, развернувшись, он пошел вон из ванной. Но что-то вдруг заставило его резко оглянуться, и он увидел в зеркале не отражение своего лица, а удаляющийся затылок. Волосы на голове у него зашевелились, будто их взъерошила невидимая рука. Он вмиг выскочил из ванной и захлопнул дверь, навалившись на нее всем телом.

Увиденное не поддавалось никаким объяснениям, это было что-то совершенно безумное. Отпустив ручку двери, он рванул на кухню. Снял с гвоздя щетку на длинной палке, бегом вернулся и припер ею дверь. «Что же это такое? Что делать?» – пульсом отдавалось в голове.

Ответа он не находил, поэтому просто продолжал свою вахту, на всякий случай осеняя себя и дверь в ванную крестным знамением Он напряженно прислушивался к щелчкам капающей из крана воды. Других звуков оттуда не доносилось.

Он старался успокоиться, обнадеживая себя мыслью, что все это ему показалось, ибо он явно пересидел в горячей ванне.

Так он стоял, совершенно неприкрытый, пока его не начал пробирать озноб. Злость, смешанная со страхом, повергла его в отчаянную решимость. Он отодрал от дверей щетку и резко открыл ванную.

Из зеркала на него смотрел взъерошенный, с перекошенным от разнообразных чувств лицом, довольно знакомый человек, напоминавший ему самого себя. На всякий случай он оборонительно держал щетку, рассматривая отражение в зеркале, но дотронуться до зеркальной поверхности побаивался.

Следя за всеми движениями своего отражения, он взял расческу и стал причесываться. Приведя волосы в порядок, состроил одну-другую рожу, проверяя, что будет.

По ту сторону все было в порядке, отражение вело себя, как ему и полагалось. Он облегченно вздохнул и, успокоившись, направился прочь. Однако при выходе задержался и опять резко развернулся, но ничего необычного не заметил. И все же стоял в проходе, с подозрением вглядываясь в свое отображение. Что-то ему все-таки не нравилось. Но что? Он никак не мог понять. Губы, нос, волосы, глаза, уши. Стоп! Глаза! Что же тут было не то? Они, как и следовало, были синими. Да, но в их отражении была не озабоченность, а какая-то смешинка, какой-то азарт, – казалось, еще немного, и отражение не сможет сдержаться и рассмеется ему прямо в лицо.

Это было уже слишком – он выбежал из ванной, стремглав пронесся по коридору, с треском захлопнул за собой дверь в комнату и два раза провернул в двери ключ. Для большей уверенности подергал за дверную ручку. Убедившись, что дверь заперта надежно, сел в кресло.

Мозг, как молния, пронзила мысль: «Вот! Вот оно! Продолжение рассказа!» Его пальцы замелькали над клавиатурой, выстукивая текст. Он заново переживал этот удивительный день, но уже немного успокоился, словно все это произошло не с ним, а с кем-то совершенно другим.

Когда пришла соседка, которая за небольшую плату убирала его квартиру, он был уже совершенно спокоен и в отличном расположении духа. Даже умудрился пошутить по поводу своих недавних страхов, посоветовав ей быть осторожней в ванной и не провалиться в свое отражение.

Наступал вечер, уличная темнота вползла в квартиру, чувствуя себя здесь полновластной хозяйкой. И только когда зажглась настольная лампа, вылетела в окно.

Рассказ подходил к концу. Отпечатанные листы один за другим ложились в ровную стопку рядом с машинкой. А самой концовки не было.

Бросив печатать на середине листа, он снова задумался. Сквозь приоткрытую дверь комнаты он видел дверь в ванную, сознавая, что продолжение рассказа там, за той дверью. Но ужас давил ему на плечи, не давая встать с кресла. Вместе с вечерней темнотой в комнату просочился страх, с включенным светом темнота ушла, но страх остался. Он витал во всем – в стуке настенных часов и даже в тишине. Иногда ему казалось, что ручка двери ванной начинает двигаться, одновременно у него начинали шевелиться и волосы. Но желание закончить рассказ был сильнее всего, он собрал остатки всей своей храбрости и поднялся.

…Утром соседка пришла убирать квартиру, здесь все было, как обычно. Разбросанные по полу листы, недопитая чашка чая на столе рядом с пишущей машинкой. Прибрав в комнате и на кухне, она зашла в ванную. Протерла кафельные стены и собралась протереть зеркало. Но тут увидела на нем странный отпечаток, похожий на силуэт человека, шагнувшего в него. Она посмотрела с одной стороны, с другой, удивленно покачала головой и принялась его усердно стирать. Вскоре зеркало стало чистым и светлым, она удовлетворенно хмыкнула, посмотрела на свое отражение и застыла: что-то в нем было не так. Она снова принялась тереть зеркальное стекло, но опять ей что-то в нем не понравилось. Она плюнула, перекрестилась и пошла вон из квартиры.

Ночной гость

Когда все гости разошлись и надо было бы идти спать, я услышал тихий голос ниоткуда: «А может, чаю ещё попьём?»

Первым желанием было куда-то убежать, но бежать было некуда, это была моя единственная квартира, и, пересилив страх, я сказал вслух: «Поздно уже, спать пора». И тот, ниоткуда, просто сказал: «Спокойной ночи», – и замолчал. Но спать мне уже расхотелось, а заговаривать с голосом из ниоткуда было страшно.

И вдруг опять этот голос насмешливо-весело спросил: «Тебе страшно, наверное, очень. Боишься, да?» Собравшись с духом, я честно ответил: «Да, побаиваюсь». «Да не бойся, мы с тобой давно знакомы», – успокаивающе произнёс голос ниоткуда.

Я сразу стал перебирать в памяти всех своих знакомых, но, к сожалению, этот голос слышал впервые, и опять, собравшись с духом, спросил: «Извините, конечно, но я вас что-то не припоминаю. Может, вы мне напомните, когда и где мы встречались?» Как он стал смеяться, это невозможно описать, это надо было слышать; такой заразительный смех бывает только у школьных весельчаков-разгильдяев, которые на уроке ни с того ни с сего начинают так заливаться, что вскоре весь класс весело хохочет, сам не зная над чем. Вот так я ржал минут десять, не зная над чем и не зная с кем. Потом утер выступившие слёзы, веселье прекратилось, и голос поинтересовался: «А ты на конях ещё ездишь, не трусишь, как раньше?» Как я возмутился: «Я трушу? Да я никогда лошадей не боялся!» Но голос с сожалением произнёс: «Да! И врать тоже не перестал!». В голове моей мысли гудели пчелиным роем: кто он такой, откуда меня знает, может, вместе со мной конным спортом в детстве занимался, но ответа себе найти не мог. И чтобы как-то прийти в себя, пошёл на кухню и поставил на плиту чайник, достал две чайные чашки; печенье в доме я не держал, но мои любимые шоколадные конфеты, к счастью, всегда были, они и украсили наш стол. Но голос почему-то молчал.