Евгений Водолазкин - Совсем другое время (сборник)

Жлоба Д. П.

Рапорт о вступлении в г. Ялта

… когда мы въехали в город, нас встретил верховой отряд. Сплошь татары, форма одежды – национальная. При виде нашего броневика начали палить в воздух. Русского не понимали. Я забеспокоился, но наш комиссар, тов. Землячка Р. С., объяснила, что это ихнее приветствие. С ружей, короче, палить. Я отдал им честь. Один из них подъехал к тов. Землячке и передал ей бидон. «Кумыс, – сказал татарин. – Пей на здоровая». Тов. Землячка сигнализировала ему, что кумыс мы примем на безвозмездной основе. Татарин замахал руками. Они развернулись и поскакали в горы. «Очень симпатичные товарищи», – сказала тов. Землячка.

Член-корреспондент Байкалова, которой тарабукинских подручников не досталось, перевалилась на ближайший к Грунскому подлокотник и, демонстративно щурясь, вглядывалась в бумаги на столе. С преувеличенной любезностью академик подвинул их в сторону Байкаловой, но они остались на прежнем месте. Байкалова, глядя в зал, развела руками.

– Вы сидите слишком высоко, – сказал Грунский также в зал. – И в этом ваша беда.

Когда Тарабукин перешел к чтению второго фрагмента, в зале стояла абсолютная тишина.

Ген. Ларионов

Наброски к автобиографии

На углу Аутской и Морской, у храма св. Александра Невского, собиралось много нищих. Это была странная и разнообразная публика. Наряду с замотанными в черное старухами там сидели молодые женщины с детьми, спившиеся мастеровые и босяки, впоследствии описанные Горьким. Не удивлюсь, если там сидел и сам Горький… Все они истово крестились. Выходя со службы, maman подавала всем без исключения. Ее любимцем был высокий одноногий старик. Он сидел, выставив свою деревяшку на всеобщее обозрение. Когда мы спускались из храма по ступеням, приветственно махал костылем. Иногда – кланялся. Улыбался нам беззубо. И одноного.

Однажды maman забыла деньги и очень расстроилась. Поняв это, старик незаметно подошел к ней и дал ей всё, что у него было: рубль с полтиной мелочью. Он не хотел, чтобы она уходила огорченной. «Ну, не прекрасно ли это?» – спросила maman, раздавая деньги нищим.

Жлоба Д. П.

Рапорт о вступлении в г. Ялта

У церкви, на углу улиц Аутской и Морской, нами был обнаружен деклассированный элемент. Пол преимущественно мужской. Все сидевшие занимались попрошайничеством. Одно из упомянутых лиц напоминало внешностью пролетарского писателя Горького А.М. Что это был сам тов. Горький, я не допускаю мысли ввиду нахождения последнего на о. Капри. Все крестились. Тов. Бела Кун строго их предупредил насчет крещения и изъял мелочь из шапок как нетрудовой доход. Особое внимание тов. Б.Куна привлек одноногий старик. Он улыбался нашим товарищам и махал им костылем. Тов. Б.Кун заподозрил его в том, что он – двуногий, и приказал ему встать и предъявить для осмотра отсутствующую ногу. Когда одноногий стал отнекиваться, Б.Кун ударил его своей ногой по лицу и заставил вывернуть карманы, где, помимо отобранного ранее, также оказалась мелочь. «Что я говорил?» – спросил присутствующих тов. Б.Кун, и все с ним согласились.

Тарабукин сделал паузу, и в зале стал слышен храп. Звуки были приглушенными, как дальний гром, но от этого не менее явственными. Академик Грунский, приложив козырьком ладонь ко лбу, смотрел на соседку по столу. Иногда он прикрывал ладонью глаза и покачивал головой, как бы скорбя о доставшемся ему сопредседателе. Храпела действительно Байкалова. Щурясь на розданные тексты, она не заметила, как заснула, и теперь висящий над головой члена-корреспондента микрофон транслировал ее храп в зал. Храп был первоклассным – с рокотом на вдохе и свистом на выдохе. С перекатами, переливами, с жалобами и угрозами, задушевными вздохами и насмешкой. К несчастью для Байкаловой, Тарабукин не мог найти нужный ему пример и лихорадочно переворачивал лист за листом. Беспощадный академик взял настольный микрофон и, обойдя на цыпочках стол, поднес его к самому носу сопредседателя. Зал сотрясся от громового раската. Храпевшая проснулась и ошалело посмотрела на протянутый академиком микрофон.

– Соблюдаем регламент, – сказала Байкалова непрочищенным голосом.

Жестом конферансье Грунский показал на Байкалову и вернулся на место.

– Вот мерзавец, – засмеялась Дуня.

– Я не буду… – Тарабукин всё еще перекладывал листы, – …я не буду, за неимением времени, зачитывать все примеры, у меня их 23… Но фрагмент № 19… ага, вот он… я все-таки приведу.

Ген. Ларионов

Наброски к автобиографии

Однажды я исчез. Лет примерно в шесть. Ничего никому не сказав, я вышел из нашего дома и пошел куда глаза глядят. Зачем я это сделал? Не знаю. Никаких определенных целей у меня, помнится, не было. Я спускался по Боткинской и рассматривал окружающее. Грузчики ставили огромный резной шкаф на подводу, а ломовая лошадь перебирала ногами. Часто подрагивала крупом. И подвода, и даже лошадь в сравнении с шкафом казались маленькими. Подвода тяжело тронулась вверх, и грузчики поддерживали шкаф с обеих сторон. Сооружение двигалось не плавно, а в такт шагам лошади, рывками. С печальным скрипом. Я смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом. И даже там, невидимые, они продолжали какое-то время скрипеть.

Потом я оказался на набережной. Стоял, прислонившись к ограде Царского сада, и смотрел на уличных музыкантов. Виолончель, две скрипки и флейта. Они еще много лет там играли, я видел их всякий наш приезд в Ялту. Спиной чувствовал прохладные ромбы ограды. Любовался их древними еврейскими лицами, узловатыми пальцами с волосками на фалангах, их черными пыльными одеждами. Руководил ими старый скрипач. Длинные седые пряди ветром прибивало к его губам. Он отдувал их или отбрасывал кивком головы. Играя, делал страшные гримасы, а я не отрываясь смотрел на него. Все знали, что это выражение преданности музыке. Никто не смеялся. Музыканты играли по заказу публики и просто так. В раскрытый скрипичный футляр сыпались медяки. Не было того, чего бы они не смогли сыграть. До сих пор при слове музыка я думаю прежде всего о них. Я слушал музыкантов долго – всё время, что они там играли. Я не двинулся с места даже во время их церемонных поклонов. Лишь когда инструменты оказались в футлярах, магия кончилась. Я понял, что больше не раздастся ни звука.

Я продолжил свой путь по набережной. Тогда набережная была узкой – не такой, как сейчас. Я шел у самых чугунных перил, за которыми начиналось море. Моя рука скользила по их нижней перекладине – черной, с висящими серебряными каплями. Я собирал эти капли ладонью, и они, струясь по руке, затекали мне за рукав. Это было приятно.

Я свернул на Морскую и оказался у знакомой аптеки. В аптеке было прохладно. Пахло дубовыми шкафами и лекарствами. «Что вам угодно?» – спросил аптекарь и погладил меня по голове. Кончик носа у него был раздвоен. Я был горд, что пришел сюда один. Я молчал, потому что в тот момент мне не было нужно ничего. Показав мне на кресло, аптекарь скрылся в соседней комнате. Это было огромное, в кожаных складках, кресло. Оно напоминало старого бульдога. Никогда больше я не видел такого хорошего кресла. Аптекарь вынес мне леденец от кашля. Я сунул его в рот и вышел на улицу.

В конце концов я оказался у входа на мол. Я ступил на него, потому что так, мне казалось, лежит дорога. Дошел до конца мола и увидел, что с трех сторон меня окружает море. Пока шел, не понимал этого. А остановившись – увидел. Мокрые зеленые камни сотрясались от волн, где-то вверху на маяке гудел ветер, а дороги – и это было главным – дороги дальше не было. Я стоял, прижавшись спиной к маяку, и мне было страшно. Мне казалось, что мол тронулся с места и стал уходить из-под ног. Ощутив качку, я застыл от ужаса. Встав на четвереньки, вжавшись в теплую шершавую стену, переполз к противоположной стороне маяка. Лишь там я осмелился подняться на ноги и медленно, шаг за шагом, направился к началу мола. Подняв голову, увидел моего отца – его взволнованное лицо, распахнутые для объятия руки. Я знал, что теперь эти руки не дадут мне погибнуть. Остаток расстояния пробежал. Я бежал к отцу и плакал. Я бросился в его объятия.

Жлоба Д. П.

Рапорт о вступлении в г. Ялта

О том, что генерал не стал эвакуироваться, мне уже доложили. Его искали по всему городу. Во главе передового отряда я подъехал к генеральскому дому, но там его не было. «Исчез он, что ли?!» – закричал тов. Б.Кун. «Исчез, – подтвердила горничная. – Вышел час назад. Ничего не сказал». Тов. Землячка ткнула ее в бедро перочинным ножом, и мы поскакали вниз по ул. Боткинской. Группа трудящихся грузила на подводу шкаф с двуглавыми орлами. «Генерала не видели?» – спросил я у грузчиков. «Видели, – сказали грузчики. – Он проходил здесь в 1888 году. А сейчас 1920-й». «Ах, так! – крикнул я. – Это ваша шутка? А вот – моя». Я хлестнул их кобылу нагайкой, и она рванула с места. Шкаф упал на мостовую, но не разбился. Прочная вещь. Грузчики молча ушли за подводой. Шкаф я приказал внести в дом генерала.